Писцы и монахи
вместо сказителей и шаманов
Еще до формирования государства существовало некоторое разделение труда между носителями «светской» и «религиозной» традиции.
Представителями определенной области мировоззрения и соответствующей ему практики служили шаманы, задача которых состояла в установлении связи с отошедшими в иной мир предками и в обеспечении благосклонности или невмешательства злых и добрых духов.
«Светские» предания, историю семьи, рода или племени, подвиги былых героев и жития славных предков хранила память сказителей. Их мастерство также обладало некоторыми «религиозными» чертами:
например, бурятские охотники считали, что удачной охоте спо собствует пение религиозных былин. Не исключена и возможность того, что две функции — шаманская и сказительская — если и не восходят к общему корню, то неоднократно переплетались.
Для хранения родовых или племенных преданий (исторических, мифологических, обрядовых, бытовых) было достаточно человеческой памяти. При отсутствии письменности из поколения в поколение передавались большие произведения, особенно стихотворные. В стихах излагали и краткие вести гонцы, о чем мы читаем в ранних монгольских хрониках. Еще недавно память сказителей хранила целые эпопеи, среди которых встречаются и сказания в девять-десять тысяч строк, например, объем эпопеи «Абай-Гесер-хубун», записанной в 1906 г. от кудинского сказителя Маншуда Эмегейн,— 10 592 строки.
Кочевое государство объединило множество союзных племен и покоренных народностей в военно-административную организацию. Оно требовало общей идеологии, новых законов и создало такое большое количество новых учреждений и установлений на таком огромном пространстве, что для хранения всех важных сведений было необходимо введение письменности.
Кочевники Центральной Азии, как правило, заимствовали чужую письменность у оседлых земледельческих народов, а если они сочиняли новую графику сами, как это произошло у киданей, то подражали знакомым им письменам соседних стран. Представляется, что в Центральной Евразии и само кочевое государство возникло вследствие соприкосновения с оседлыми народами, у которых уже существовал развитой государственный строй. Кочевники могли заимствовать государственное устройство у другого кочевого народа без непосредственного влияния оседлых культур; точно так же могла быть заимствована и письменность, нередко через посредство других кочевников.
Во время формирования империи Чингизидов у монголов было немало возможностей заимствовать уже готовую письменную систему и применить ее к родному языку. Они познакомились с чжурчжэньской, киданьской, китайской, уйгурской, тангутской и тибетской графикой и самыми разными алфавитами Среднего Востока, Кавказа и Восточной Европы. Ближе, чем с другими, монголы были знакомы с уйгурским и тибетским письмом, прежде всего с уйгурским, которое являлось одной из стадий многовекового развития и дальнего странствования семитского алфавита, дошедшего с берегов Средиземного моря до Тихого океана. Перед кочевниками, вновь достигшими политической мощи, был богатый выбор и различных идеологий. Вначале монгольские власти относились довольно равнодушно к чужим культам, что видно из многочисленных «высочайших указов» юаньского периода, в которых говорится о том, чтобы «буддийские, христианские и даосские духовные лица (в других грамотах упоминаются и мусульманские), не имея никаких повинностей и податей, молились небу и возносили благопожелания... Пусть в их храмах и жилищах посланцы не останавли ваются. Пусть подвод и продовольствия не дают. Пусть они земельных и торговых сборов не дают. Подведомственных же храмам земель и вод, садов, мельниц, гостиниц, лавок, ломбардов, бань, людей, животных и чего бы то ни было, им принадлежащего, пусть никто не отнимает и не отчуждает. Насилий пусть не совершают...».
Это равнодушие выражается и в надменных словах монгольского владыки Ирана: «Мы, потомки Чингиз-хана, говорим: примем ли мы христианство или нет, мы поступим по нашей собственной монгольской воле и по велению одного только Вечного Неба» (письмо Аргуна римскому папе Николаю IV, 1290 г.).
Однако, видимо, культ Вечного Неба предков, шаманизм уже не соответствовали требованиям идеологии мировой державы, которой предлагали свои услуги даосские проповедники – Чингиз-хана интересовала тайна если не вечной, то по крайней мере долгой жизни, что дало возможность даосскому монаху Чан чуню проповедовать ему свою веру. В империи жили конфуцианские мудрецы, и христианские священники несторианского толка, и бойкие мусульмане, которые получили специальное разрешение резать скот по своим обычаям и которые играли важную роль в экономике юаньского периода, а в Иране, Средней Азии и Золотой Орде сами монголы стали яростными сторонниками ислама. Но для основной массы монголов самым мощным соперником «черной веры» предков-шаманистов стал уйгурский, вернее, тибетский буддизм, т. е. ламаизм, который постепенно занял все ключевые позиции культурной жизни.
Государство нашло в ламаизме надплеменную идеологию, а ламаизм, в свою очередь, расцветал под покровительством властей и впоследствии стал господствующей религией. Так началось падение эры шаманов и сказителей. Шаманы, когда-то хранители родоплеменного культа, уступали; наконец они стали преследуемыми знахарями. Их функции сузились до случайного отвращения несчастий с помощью магии, их мир переполнился буддийскими элементами. Хранители устной традиции превращались в сказителей, в их песнях звучала уже не история, а лишь фольклор.
Так сформировались два разных поля письменной культуры: светское, канцелярское, и церковное, монастырское. В продолжение семи столетий эти два поля письменности существовали всегда рядом, время от времени они частично совпадали, их межи стали расплывчатыми; нередко преобладала ламская письменность. Монастыри больше нуждались в письменности, чем государство: ведь письменность служила важным орудием в распространении буддийского учения.
Письменное слово пользовалось большим уважением: официальные бумаги и документы XIII— XIV вв. содержали обычно угрозу тому, кто относился к ним небрежно: «Кто не слушается, да будет наказан смертью!» или: «Разве не надо бояться тем, кто противодействует?», и текст их был нередко высечен на камне. Что касается буддийских писаний, достаточно упомянуть о том, что, по пятиязычному буддийскому терминологическому словарю, одно из «десяти праведных деяний» — писать Писание.