Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам
Нижегородский полк, возвращавшийся с полковником Андрониковым в Караагач из Джарского похода, в штаб-квартире ждала неожиданная для всех новость: старый кавказский рубака, человек огромного авторитета, герой Елизаветполя и Бейбурта князь Андроников уже не был командиром полка. На его место был назначен подполковник Добров.
В Караагач Добров еще не прибыл, но это дела не меняло.
Смена командира была не только неожиданной, но и не совсем понятной: Андроников был опытным кавказским офицером, менее чем за полгода на этой должности провел с полком ряд блистательных дел и о нем много чего можно было бы рассказать – взять хотя бы чуть ли не комичный эпизод, когда он, увидев с командного холма свой дивизион, окруженный турками, один, даже без ординарца, выхватив шашку помчался на выручку. И выручил! Правда, со второй попытки, подхватив уже пару эскадронов: в первую его самого окружили турки и он еле унес ноги. А подполковник Добров совсем не знал Кавказской войны.
Да и такая чехарда (а это был уже третий комполка за последние 7 месяцев) на извечно воинствующем и бушующем Кавказе могла быть объяснена только вескими причинами – и они, как оказалось, были.
Должность командира Нижегородского драгунского полка являлась воинским отличием – об этом сообщает в Истории полка генерал Потто: принц Виртембергский, Августейший шеф полка, писал полковнику графу Ностицу: «Граф! Я с удовольствием прочитал ваше письмо, в котором вы докладываете о назначении вас командиром Моего Нижегородского полка. Поздравляю вас с этим отличием!»
Поэтому ничего странного нет в том, что тогда, в 1830 г., в ситуацию вмешалось целое Их Императорское Величество – практика для того времени, впрочем, не вот уж из ряда вон.
Еще во время сборов в Джарский поход в феврале 1830 года военный министр сообщал Паскевичу, что «в Петербурге предполагается назначить командиром Нижегородского полка подполковника Доброва, состоящего до этого в образцовом кавалерийском полку и лично известного Его Величеству с отличной стороны. Но государь, добавлял министр, тем не менее желал предварительно знать мнение фельдмаршала по этому вопросу».
Паскевич, пользовавшийся огромным расположением императора и сделавший прекрасную карьеру, должен был соблюдать правила игры, как бы к кому не относился, и идти наперекор воле императора ему было не с руки. Ведь факт личной известности Доброва императору мог расцениваться как выраженный в мягкой форме приказ. А возможно, Паскевич даже и обрадовался такому повороту: это избавляло его от неприятной ситуации.
Неприятность состояла в том, что его приказ о строгом приеме полка от Раевского пробуксовывал из-за того же Андроникова, а также генерала Чавчавадзе: исходя из понятий офицерской чести и боевой офицерской солидарности Андроников не хотел исполнить его так, как требовал Паскевич, а Чавчавадзе вообще отказался. И Паскевич согласился на Доброва.
Таким образом старый «кавказский» полк (в Отдельном Кавказском корпусе все вновь прибывавшие из России свежие полки называли «русскими», в отличие от «кавказских») и получил «русского» командира, а Андроников после всех отличий и наград (за две войны, русско-персидскую 1826-1828 гг. и русско-турецкую 1828-1829 гг. он «получил два штаб-офицерских чина, золотую саблю и все ордена вплоть до Георгия и Владимира на шею включительно») должен был поступить под начало младшего по званию.
Ему был предложен полк в России – Андроников отказался. Он не стал продолжать не оконченный еще им прием полка от Раевского и, «сдав командование дивизионному командиру майору Чеботкевичу, в ожидании приказа уехал в отпуск.
Так неожиданно из рядов Нижегородского полка выбыл один из доблестнейших его офицеров, под командованием которого полк завершил ряд блистательных дел знаменитой Бейбуртской атакой».
*
… А сейчас, в рамках завершения рассказа о последствиях Джарской экспедиции Паскевича в 1830 г. – о неожиданном этнографическом открытии и несвойственной офицерам Отдельного Кавказского корпуса деятельности.
Покорение Джарских земель, кроме всего прочего, дало еще и неожиданное открытие: оно привело «к изъявлению добровольной покорности почти 1300-сот семейств из общества Таш, которые жили в верховьях реки Самур (вторая по величине река в Дагестане, частично пограничная с Азербайджаном и впадающая в Каспийское море) и о существовании которых русское командование не имело до того времени никакого представления».
Таковы были реалии того времени и край был так мало изучен, что солдаты называли Аварию, Андию и Тавлию – три Кавказских региона – Баварией, Индией и Италией. Об этом без тени шутки писал Я.И. Костенецкий в своих «Записках об аварской экспедиции на Кавказе 1837 года» и такая путаница не являлась чем-то из ряда вон выходящим. И будь ты хоть генерал, хоть рядовой, Кавказ повсюду таил в себе смертельную опасность; не случайно именно сюда из Сибири Николай I и отправлял декабристов, которым ссылку заменял на военную службу.
Столь долгое пребывание России на Кавказе совсем не проливало свет на его глубинку. А она, эта глубинка, существовала, и об этом знали все. Как-то хорошо сказал генерал Ермолов: «На Кавказе есть такие места, откуда человек навряд ли вернется».
Отдельной проблемой являлось невообразимое число кавказских народностей с огромным количеством этнических, исторических и других особенностей. Интересную фразу в тему оставил нам Александр Дюма, путешествовавший по Кавказу в 50-х гг. и даже квартировавший в Нижегородском полку: «Некоторые из кавказских народов, как например удью, говорят на таком языке, которого не только никто не понимает, но и корень коего не приближается ни к одному из известных языков».
И как бы ни было удивительным, но вплоть до наших времен даже в научных кругах район Алазанской долины, где расположены и Джары, и Закаталы, является «одним из наиболее сложных с точки зрения этнического состава и одним из наименее изученных регионов традиционного проживания этнических дагестанцев в Закавказье, продолжая оставаться белым пятном в современном кавказоведении».
Присоединяя кавказские земли, Россия не могла оставить их неизведанными, и во многом первоначальную работу по составлению очерков и описаний, трудов по истории и географии, этнографии и историографии Кавказа тогда же, в XIX веке, вели все те же офицеры Кавказского корпуса, умудрявшиеся находить для этого время среди своих прямых боевых обязанностей. А уже их Описаниями и Записками в качестве первоисточников пользовались ученые и исследователи последующих десятилетий.
К таким офицерам относились и Нижегородцы С.М. Броневский, Н.П. Колюбакин, капитан Якубович, а также командиры полка полковники Глазенап (1801 – 1808 гг.) и Безобразов (1835 – 1841 гг.)
Глубоко-глубоко в горах оседали, похоже, и некоторые староверческие общины, бежавшие от притеснений куда подальше: так, однажды, в 1823 г. (что интересно, прямо на Святой неделе) легендарный капитан Якубович, «забиравшийся со своими отрядами в самые недра вражеских гор, зашел так далеко, что очутился под Эльбрусом, где русские никогда еще не бывали. И тут его бойцы услышали колокольный звон.
Они изрядно удивились и предположили, не живут ли тут, за Карачаевцами, русские старообрядцы»: ведь мусульманские обычаи не предполагают колоколов. Но «опасности жестокой горной зимы и пропасти, заваленные снегом», не позволили тогда отчаянному Якубовичу «добраться по колокольному звону до, быть может, действительно наших соотечественников».
Труд Якубовича так и назывался: «Походные Записки».
Рассказы о Якубовиче ходили тогда по всему Кавказу, но и в самой России он был не менее «популярен»: его личность, «литературно одаренная и к тому же овеянная боевой славой, с простреленными спиной, плечом и ногой, а затем и ранением в голову» была овеяна такими романтическими легендами (добавьте сюда славу дуэлянта: это он, участник знаменитой четверной дуэли, отстрелил А.С. Грибоедову мизинец на правой руке), что для А.С. Пушкина, знакомого с ним лично, не было зазорным писать: «Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева. В нем много в самом деле романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде – поэма моя («Кавказский пленник» – ИР) была бы лучше». А посмотрите, как коротко и красиво обозначает Якубович в письме к издателям журнала «Северная Пчела» некоторые нюансы, которые могли возникнуть в результате издания его «Походных записок: «Вы хотели иметь что-нибудь из моих Записок в вашем Журнале. Согласен удовлетворить сему желанию, уверен будучи, что досуг солдата на биваках не поднимет журнальной войны и не введет меня в бесполезный труд тратить время на антикритику. На сем только условии берусь познакомить вас с племенами Кавказа и образом их войны. – Приступаю».
Но особое место в деятельности по исследованию и описанию Кавказа принадлежит Семену Михайловичу Броневскому. «Одни только известия Броневского проливают мерцающий свет на состояние этой страны во время подчинения ее Русскому владычеству» – такими были отзывы о его трудах самого начала XIX века.
С ним был знаком А. С. Пушкин. Путешествуя в августе 1820 г. по югу России вместе с генералом Раевским-старшим, Александр Сергеевич останавливался в усадьбе Броневского и пробыл там два дня: Раевский, командир Нижегородского полка в 1793-1797 гг., навещал своего однополчанина. А С.М. Броневский, в недавнем прошлом градоначальник Феодосии, попечению которого обязан своим появлением один из старейших музеев Европы – Феодосийский музей Древностей – находился в тот период под следствием из-за ложного доноса.
Ложный донос? – Неудивительно: все, более-менее близко знавшие Семена Михайловича, «вспоминали о нем как об отличном человеке, преисполненном познаниями, честнейшем и просвященнейшем». И немного, думаю, найдется людей, которые рискнут возражать, что донос на такого человека – дело святое)).
А приезд заслуженного генерала, героя Отечественной войны, и поэта, явился для последнего большой моральной поддержкой. В письме своему брату Льву Сергеевичу Пушкин тоже отзывался о Семене Михайловиче как о «человеке почтенном по непорочной службе и по бедности».
Первая часть «Исторических выписок» Броневского, была опубликована в 1823 г., когда автор еще находился под следствием, которое закончилось в конце концов полным оправданием, но длилось семь лет и забрало последние силы и здоровье. Броневский скончался в 1829 году, когда Пушкин вновь был «на югах» и, став на месяц тоже Нижегородцем («Я посчитал себя прикомандированным к полку…»), «Путешествовал в Арзрум» с Нижегородским полком, участвовавшим в том походе.
Интересный биографический момент, прокладывающий тропки аж в наше время: внучатая племянница Броневского была замужем за коллежским советником Александром Георгиевичем Ридигером, прадедом патриарха Московского Алексия II.
*
Заканчивая эту статью … не совсем к месту, а может и совсем не к месту, но хочется добавить. Для многих, особенно для тех, кому не чужд художественный взгляд на мир, небезинтересен будет такой «художественно-исторический факт»: именно в неприступных лезгинских Закаталах, вернее в новой построенной русской крепости, в 5-летнем возрасте сделал свой первый рисунок человек, который явился основоположником историко-бытового жанра в русской живописи.
Вячеслав Шварц являлся сыном генерала Шварца, который уже несколько лет служил на Кавказе, и родным племянником полковника Шварца, виновника трагически известной «Семеновской истории».
… А судьба художника была тоже трагична: он прожил чуть больше 30-ти. *
… Заканчивая эту статью и возвращаясь от картин художественных к историческим, упомянем, что о Джарах и Закаталах мы еще услышим не раз; да что далеко ходить, в том же 1830-м году, не прошло и четырех месяцев, в Джарских землях снова вспыхнул мятеж, и туда вновь вместе с другими войсками были направлены Нижегородские драгуны, во главе уже с подполковником Добровым.
В июне месяце он прибыл в полк и в июне же – с корабля на бал – пошел в Джары.
А до этого июньского похода в полку к «домашним невзгодам прибавилось и стихийное бедствие: весной в штаб-квартире в Караагаче появилась холера, вырвавшая из строя много людей». Все меры по борьбе с ней принимались, но Караагач «то и дело оглашался звуками похоронного марша»…
Источник: Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.