Уже несколько дней Альберт Петрович находился у смертного одра своего любимого дядюшки Иннокентия Фёдоровича. И уже несколько дней по этическим соображениям не мог задать тому один простейший, но не требующий отлагательств вопрос: собирается ли дядюшка, перед тем как перейти с этого света на тот, отписать ему, своему ненаглядному племяннику, шикарную квартиру в центре города? Или он, заботливый и чуткий человек, не заслуживает даже такой малости?
Причём нельзя сказать, чтобы Иннокентий Фёдорович, например, впал в кому. Или просто-напросто наотрез отказывался открывать рот. Нет, ни в коем случае. Был он и в бодром расположении духа, и рот открывал с большим удовольствием, поглощая принесённые Альбертом Петровичем сладости и фрукты. И говорил много, вспоминая с воодушевлением никому не нужные и не интересные славные вехи собственной биографии. Как он получил на родном предприятии почётную грамоту, как его уважительно хлопало начальство по плечу, как он торжественно поднимал заводское знамя. И нёс прочий несусветный бред и пургу.
И, может быть, в другой ситуации всё это и было бы интересно отзывчивому племяннику, но лечащий врач Серафим Кондратьевич после последнего обхода высказался о состоянии дядюшки весьма пессимистично:
– Увы, осталось недолго…
При этом даже сделал вид, что ему грустно от этого известия, и быстрым шагом удалился в сестринскую, где его ждала практикантка Любочка, по слухам, шантажировавшая несчастного доктора собственной трехнедельной беременностью.
Впрочем, беременность практикантки Любочки волновала Альберта Петровича меньшего всего, в отличие от лечащего врача Серафима Кондратьевича, а больше всего его волновало то, что он никак не мог набраться смелости, чтобы задать дорогому дядюшке тот самый главный вопрос. Про завещание, естественно. Про шикарную квартиру в центре города. Пока ещё было время, пока не случилось непоправимое…
К тому же возле умирающего Иннокентия Фёдоровича начали крутиться какие-то сомнительные личности хмурого вида, чем значительно пугали племянника. Они перешёптывались, перемигивались, переглядывались. И, похоже, всерьёз собирались оттяпать ту самую вожделенную жилплощадь. На вопрос Альберта Петровича, кто эти люди и что им здесь нужно, санитарка Клавдия Павловна равнодушно ответила:
– Пустяки. Не переживайте. Из фонда социального страхования.
И на всякий случай убрала со стола свою банковскую карту. Чтобы не смущала.
«Да они здесь все заодно! Мафия!» – ужаснулся Альберт Петрович и решил сегодня же задать дядюшке тот самый сакраментальный вопрос. Наплевав на все моральные правила и этические нормы. Да и что это за такие устои, в конце концов, из-за которых посторонние лица уводят квартиру на глазах у любимого племянника?! А ведь у него, между прочим, дочь. На выданье. Ей тоже надо где-то жить, когда она выйдет замуж. Не с ним же ей до смерти сидеть в однокомнатной халупе. Ведь он скоро состарится, начнёт кряхтеть, кашлять…
«Прямо так дядюшке и скажу, – продумывал Альберт Петрович свои дальнейшие шаги. – Дескать, вы, Иннокентий Фёдорович, всё равно скоро умрёте, а нам с дочерью ещё надо где-то жить. Помогите ради Бога! И для пущей убедительности пущу слезу».
Конечно, с этической точки зрения всё это выглядело мерзко и отвратительно, но ведь другого выхода не было. Дядюшка ел, чем наносил Альберту Петровичу существенные убытки, ежедневно повторял несусветную чушь про свою почётную грамоту, чем нарушал его психическое состояние, и, самое главное, паскудно хохотал, словно ему было наплевать на душевные переживания любимого племянника.
«Я тут кручусь-верчусь, проблемы его решаю, а с него всё как с гуся вода!» – мысленно возмущался Альберт Петрович, заботливо поправляя дядюшкино одеяло.
Впрочем, дальше пошло ещё хуже. Пока Иннокентий Фёдорович постепенно приближался к неумолимому финалу, по больнице начали распространяться скверные слухи. Будто бы Альберт Петрович в действительности навещает родственника не из большой и чистой любви, а исключительно из злого умысла в виде шикарной квартиры.
И что он смеётся над несчастным больным, считая его рассказы о почётной грамоте бредом сивой кобылы. И что он подозревает всех и каждого в стремлении оттяпать дядюшкину жилплощадь. И якобы всё это – гадость и неправда, потому что на самом деле все окружающие обожают Иннокентия Фёдоровича и желают ему скорейшего выздоровления. И даже хмурый мужчина из фонда социального страхования выразился по этому поводу:
– Нам его квартира даром не сдалась! Главное – здоровье!
Как-то так. Не сдалась. Получается, что все любят несчастного дядюшку. И все жалеют. И лишь один племянник – редкостная сволочь, каких ещё надо поискать. А все остальные – ангелы во плоти. И в белых халатах. И что желательно бы на него кому надо написать и куда следует «накапать».
В общем, не выдержали нервы Альберта Петровича, он психанул, развернулся и вышел из больницы. Как оплёванный. И всё загадочным образом стало на свои места: Иннокентий Фёдорович не умер, этические нормы не были нарушены, и даже хмурые сотрудники из фонда социального страхования перестали перешёптываться, перемигиваться и переглядываться.
А весь секрет оказался в Любочке. Со своей ложной беременностью. Это она заморочила голову лечащему врачу Серафиму Кондратьевичу. А тот, в свою очередь, от волнения поставил пациенту неправильный диагноз…