Глава 36: Голод и Отвращение.
Лунный свет над руинами древнего форта был стерильно-холодным, словно сама ночь вымерла. Он не озарял, а лишь обнажал мертвенную бледность каменных стен и застывшие фигуры на зубчатых стенах. Воздух был пуст — слишком пуст, лишен запахов жизни: дыма костров, пота, теплой крови. Лишь пыль веков да настойчивый, растущий смрад багровой порчи, плывущий с юга.
Каин стоял на самой высокой точке, его черный плащ не шелохнулся. Под маской аристократичного спокойствия клокотал голод. Древний, точильный, становящийся с каждым днем все нестерпимее. Обычная кровь лишь поддерживала существование, но не давала силы. А сила была нужна. Сила, чтобы противостоять тому, что пришло.
Каин чувствовал это всеми порами — демоны были ходячим соблазном. Их аура вибрировала частотой, на которую его нутро отзывалось древним, звериным голодом. Но за этим голодом следовала волна инстинктивного, физиологического отторжения, словно его тело, столь жаждавшее их сущности, одновременно кричало, что это — смерть.
— Они близко, — тихо произнесла Анира. — Чувствуешь? Эта... гниль в воздухе. Она повсюду.
Каин кивнул. Демоны. Существа из чистой, искаженной маны. Искушение было огромным, но смертельным.
— Мы не можем игнорировать их, Каин. Они как раковая опухоль. Если мы не найдем способа бороться...
— Мы ищем, — холодно оборвал он. — Но бросаться в пасть льва от голода — не стратегия.
С нижнего яруса донесся шум. Быстрое движение, отрывистый крик — не ярости, а боли. Каин исчез и появился внизу быстрее человеческого вздоха.
Молодой вампир Люциан стоял над телом демона-разведчика. Существо корчилось в предсмертных судорогах, горло разорвано. Люциан, с лицом, искаженным восторгом, пил.
— Остановись! — приказал Каин, но было поздно.
Люциан оторвался, его глаза горели багровым огнем. На губах дымилась черная жидкость.
— Сила... — прошипел он чужим голосом. — Такая... сила!
Затем начался распад. Люциан схватился за горло, его тело затряслось в конвульсиях. Кожа темнела, покрывалась пузырями и язвами. Он не просто умирал — его сущность подвергалась коррозии. Через мгновение от него осталась лишь лужица едкого дыма.
Собравшиеся вампиры застыли в немом ужасе. Один из старейших, Себастьян, с отвращением отступил, рука непроизвольно поднявшись к горлу. Другая, молодая обратимая, с болезненным блеском в глазах смотрела на останки демона, будто манил сам запах распада.
Каин смотрел на дымящееся пятно, и холодная ярость — не на глупого юнца, а на самого себя — клокотала в нем. Он знал о риске. Должен был предупредить жестче. Эта смерть лежала на его совести. Ценный, хоть и дорогой, урок.
Он подошел к останкам демона, не прикасаясь.
— Их сущность — не пища, — проговорил он, и голос резал тишину. — Это яд. Агрессивный, разъедающий основу того, что мы есть. Они — не добыча. Они — болезнь. Антитеза жизни.
Анира смотрела на пятно. В ее глазах — страх и разочарование.
— Значит, мы бессильны? Можем только отступать?
Каин медленно повернулся. В его глазах вспыхнул холодный огонь.
— Нет. Мы нашли не пищу, а врага. Того, чье существование отрицает наше. — Он окинул взглядом остальных. — Запомните. Один глоток — и вас ждет не смерть, а распад. Они — чума. С чумой не охотятся. Ее выжигают.
Он посмотрел на север, туда, где лежали земли людей и зверолюдов. Туда, где еще текла чистая жизнь. Но теперь его голод обрел новое направление. Он искал не просто пропитания. Он искал оружия. Оружия против болезни, пожирающей мир. Урок был усвоен. Ценой одной из их немногих, драгоценных жизней.
* * * * *
Глава 37: Неожиданный Пируш.
Последующие дни стали для вампиров временем вынужденного поста и напряженного наблюдения. Смерть Люциана висела в воздухе незримым предостережением, горьким напоминанием о том, что самый лакомый кусок может оказаться смертельным ядом. Они продолжали патрулировать окрестности руин, но теперь их движения были лишены прежней уверенности — словно стая волков, учуявшая запах отравленной приманки.
Каин проводил часы в самой высокой башне форта, его сверхъестественное зрение сканировало окрестности. Голод становился физической болью, древней и всепоглощающей. Он видел, как другие вампиры становились все более нервными, их взгляды — более острыми. Скоро голод возьмет верх над осторожностью, и тогда повторится история с Люцианом, но в более крупных масштабах. Нужно было найти решение. И быстро.
Именно в этот момент судьба подбросила им неожиданный шанс.
Небольшой отряд демонов-мародеров — шесть или семь искаженных гуманоидов — прорвался через скалистое ущелье к северу от форта. Они не были серьезной угрозой, но вели с собой пленного. Это был зверолюд, огромный, покрытый шерстью берсерк с переломанными цепями на запястьях. Его глаза застилала пелена багровой ярости, тело было испещрено свежими ранами, из которых сочилась темная кровь. Демоны, казалось, тащили его как живой трофей, источник свежей маны для своих темных ритуалов.
Каин наблюдал за этой процессией с холодным интересом. И тогда он отдал приказ, рожденный не надеждой, а отчаянием:
— Отбить пленного. Живым.
Столкновение было коротким и яростным. Вампиры, ведомые Анирой, обрушились на демонов с безмолвной яростью. Они не пытались пить их кровь — урок был усвоен слишком хорошо. Вместо этого они рвали их в клочья серебряными когтями и осыпали градом зачарованных стрел. Берсерк, воспользовавшись суматохой, разорвал остатки пут и впал в ярость, круша все вокруг с слепой силой.
В разгар схватки один из молодых вампиров, пытаясь уклониться от удара берсерка, случайно оцарапал ему плечо своим когтем. Капля крови брызнула ему на губы. Инстинктивно, почти рефлекторно, он слизнул ее.
И замер.
Это не была кровь демона. Это была... иная. Густая, насыщенная, дикая. В ней не было сладковатой гнили порчи, но был привкус чистой, необузданной мощи. И главное — она не разъедала его изнутри. Напротив, она несла с собой прилив сил, ясности, почти забытое ощущение сытости.
— Каин! — его крик прозвучал не как предупреждение, а как откровение. — Его кровь... она чиста!
Каин, который наблюдал за битвой с башни, мгновенно оказался рядом. Его взгляд перешел с молодого вампира на берсерка, который, все еще безумный, продолжал крушить уже мертвых демонов.
— Обездвижь его, — приказал Каин, и в его голосе впервые за долгое время прозвучали нотки чего-то, кроме холодной решимости. — Осторожно.
Они скрутили берсерка, применив всю свою скорость и ловкость. Существо бешено рычало, вырывалось, но против сверхъестественной силы вампиров у него не было шансов. Каин приблизился к нему, его бледные пальцы коснулись шеи зверолюда, чувствуя бешеную пульсацию крови под кожей.
Он наклонился и сделал маленький, аккуратный укус. Всего глоток.
Эффект был мгновенным. Глоток крови берсерка ударил в голову, как удар хлыста. Это был не просто прилив силы. Каин чувствовал, как внутри него происходит яростная, беззвучная борьба. Дикая, чистая энергия зверолюда вступала в схватку с багровым ядом порчи, поглощенным вместе с кровью, и побеждала. Он был не просто сосудом, а тиглем, в котором яд превращался в эликсир. Это было очищающее горение, гасившее багровое безумие в жилах существа.
Зверолюд затих. Его безумные, залитые багровым светом глаза вдруг прояснились. В них мелькнуло животное недоумение, потом — краткий миг ужасающего понимания, будто он впервые за долгие недели увидел реальный мир, а не кошмар, и этот мир был едва ли не страшнее. Его взгляд встретился с взглядом Каина, и в нем было что-то, похожее на благодарность и проклятие одновременно, прежде чем сознание покинуло его.
Каин выпрямился. На его лице не было сытого удовлетворения. Было понимание. Глубокое и безжалостное.
— Он очистился, — тихо произнесла Анира, наблюдая, как багровые прожилки на теле зверолюда бледнеют и исчезают.
— Нет, — поправил ее Каин. — Мы очистили его. Его кровь... она впитывает порчу, нейтрализует ее. А затем становится... пищей. Совершенной пищей.
Он посмотрел на других вампиров. В их глазах горел тот же огонь — не голода, а надежды. Они нашли свой деликатес. Свой источник силы.
Каин смотрел на бесчувственное тело берсерка. Они нашли спасение. Но это спасение обрекало их на вечную жизнь в тени, в роли мясников, пожирающих чуму, чтобы не умереть от голода. Он обрекал свой народ на вечную войну на два фронта: против демонов и против подозрений всех, кто еще остался в живых.
— Слух об этом должен остаться между нами, — сказал Каин, его голос снова стал холодным и безжалостным. — Если люди или зверолюды узнают, что мы охотимся на их берсерков... они объединятся против нас. Мы станем для них большей угрозой, чем демоны.
Он был прав. Уже через несколько дней по лагерям выживших поползли слухи. Одни говорили, что вампиры высасывают душу из обезумевших зверолюдов, возвращая им разум. Другие — что они пьют их кровя, становясь сильнее. Но все сходились в одном: там, где появлялись вампиры, берсерки исчезали.
Вампиры нашли свой путь к выживанию. Но этот путь вел их по лезвию ножа между двумя войнами. Они обрели силу, но потеряли последние шансы на союз. Отныне они были охотниками, стоящими особняком. И их добыча была самой ценной и самой опасной во всем этом гибнущем мире.
* * * * *
Глава 38: Игры Вейнара.
Воздух в личных покоях Вейнара был стерилен до метафизической чистоты. Каждая молекула здесь проходила тщательный отбор, каждая пылинка изгонялась как недопустимая случайность. Эльта стояла перед зеркалом из черного обсидиана, ее пальцы выравнивали складки платья из серебряного шелка. Ткань была холодной и тяжелой, как доспехи. В отражении смотрелась чужая женщина — с безупречной прической, геометрически правильными чертами лица и глазами, в которых плавала пустота, нарушаемая лишь редкими вспышками холодного интеллекта. Эта пустота была новым приобретением, ровным слоем пепла, засыпавшим огненную яму стыда и ярости, оставшихся после истории с Карстеном.
«Плод и Чертеж». Слова Вейнара висели в воздухе, точные и неоспоримые, как аксиома. «Ты знаешь, что делать». И она сделала. Ритуал был техничным и безжалостным — перераспределение потоков маны для ликвидации биологической случайности. Никаких эмоций. Только оценка эффективности: эмбрион был непрактичен, нерационален, угрожал работе. Ее инструментальности. Это решение не оставило в ней ни сожалений, ни печали — лишь холодное, очищающее ощущение правильного поступка, как удаление неисправного компонента.
Двери раздвинулись беззвучно. Вейнар вошел, и стерильное пространство содрогнулось, подстраиваясь под его частоту. Его взгляд скользнул по ней — быстрая диагностика функциональности.
— Приемлемо, — констатировал он. — Они ждут.
«Они» — трое мужчин в гостиной. Правители карликовых государств, уцелевших на окраинах апокалипсиса. Борода с золотыми нитями, ритуальные шрамы, дорогой камзол — их идентичности казались бутафорскими перед лицом настоящей власти. Они смотрели на нее с вожделением и страхом, видя не женщину, а артефакт из коллекции Вейнара.
Вейнар занял позицию у камина, его поза излучала холодную амбивалентность.
— Джентльмены. Эльта. Моя правая рука. И, как вы можете видеть, демонстрация возможностей.
Взгляды мужчин загорелись наглым ожиданием. Тот, со шрамами, грубо фыркнул:
— И в каких «возможностях» она сильна, лорд Вейнар? В зачаровании... или в чем-то более приземленном?
Обычная женщина смутилась бы или возмутилась. Эльта пошла иным путем. Она медленно подошла к говорящему, ее движения были плавными и расчетливыми, словно ее конечности приводились в движение не мускулами, а скрытыми шестеренками. Остановившись в сантиметре от него, она впилась в него взглядом, в котором читалось научное любопытство, лишенное даже намека на человеческий интерес.
— Вы хотите проверить мои компетенции на практике, милорд? — ее голос был обволакивающим и опасным, как ток, бегущий по оголенному проводу. — Я владею множеством методик. Некоторые включают элементы прикладной энигматики.
Она провела пальцем по узору на платье, и руны вспыхнули ледяным синим светом. Мужчина отпрянул, его уверенность сменилась животной опаской. Остальные замерли.
Она говорила, улыбалась, касалась его руки, а в глубине сознания, там, где когда-то рождались чертежи, царила лишь тишина. Никаких обрывков «мама», никаких следов недавней лихорадки души. Ее разум был чистым листом, на котором Вейнар вывел новые, безупречные формулы. Она смотрела на этих мужчин и видела не поклонников или врагов, а переменные в уравнении, которое ей поручено решить.
Эльта повернулась к другим, ее улыбка была острием кинжала.
— Не тревожьтесь. Я не причиняю вреда... без веской причины. Лорд Вейнар обеспечивает все мои потребности. Но я всегда открыта для... новых исследований. Особенно когда объект изучения столь интересен.
Она говорила с ними как с лабораторными образцами — с холодным интересом и легким презрением. Ее двусмысленные шутки, мнимые ласки — все было рассчитано на дезориентацию. Она наблюдала, как похоть сменяется недоумением, а затем страхом. Они пришли развлечься с куртизанкой, а столкнулись с хищником, видящим в них лишь биомассу для экспериментов. Она была живым доказательством того, во что Вейнар может превратить человека, — в идеальный, безэмоциональный инструмент.
Вечер завершился досрочно. Гости ретировались, бормоча что-то невнятное, их спесь была обращена в прах.
Когда дверь закрылась, Вейнар оценивающе посмотрел на Эльту.
— Превосходно, — произнес он. — Ты превысила ожидания. Теперь они боятся тебя сильнее, чем желают. Ты стала непредсказуемой переменной в их примитивных уравнениях.
Эльта стояла неподвижно, ее осанка была безупречной, а внутри царила не пустота, а четкое, алгоритмическое спокойствие.
— Это был лишь еще один инструмент в арсенале, — ответила она ровным тоном. — Аналогичный паяльной лампе или резонаторному кристаллу. Его применили с расчетом. Он сработал.
— Именно, — согласился Вейнар. — И ты применила его с высочайшей эффективностью. Страх — более надежный сдерживающий фактор, чем уважение или желание.
Он удалился, оставив ее одну.
Эльта подошла к окну. За пределами поместья мир горел и умирал, но здесь, внутри, царил лишь безупречный, безжизненный порядок. Она больше не была женщиной, желавшей признания. Не была даже любовницей. Она была инструментом. Идеально откалиброванным, лишенным собственной воли. Ее «тихая война» закончилась в тот миг, когда она, рыдая, прижималась к Вейнару, а он гладил ее по голове, как гладят расстроенную собаку. Мечты о творчестве превратились в производство артефактов для существа, видевшего в ней лишь инструмент. А ее чувства стали статьей расходов в отчете, который ему так понравился.
Она вошла в лабораторию. «Стабилизатор Реальности» ждал ее на столе. Когда-то она видела в нем гармонию, способ исцелить поврежденный мир. Теперь она видела лишь сложный контур, набор рун, которые требовали точной гравировки. Он должен был работать. Эффективно. Безотказно. Как и она сама.
Она была механизмом без души, создающим механизмы. Это знание было тяжелым, холодным и окончательным. Как формула, не оставляющая места для переменных.
* * * * *
Глава 39: Плод и Чертеж.
Тишина в лаборатории была особого рода — не отсутствием звука, а подавлением всех случайных частот. Воздух вибрировал от работы механизмов, издавая почти неслышный гул, похожий на биение искусственного сердца. Запах озона, расплавленного металла и щелочного реактива создавал атмосферу хирургического отделения, где реальность подвергалась плановой операции.
Эльта стояла перед «Стабилизатором Реальности». Конструкция, когда-то восхищавшая ее своей элегантностью, теперь воспринималась как совокупность функциональных элементов. Серебряные спицы с рунической гравировкой, кристаллический сердечник — все это было деталями алгоритма, воплощенного в физической форме. Она не видела искусства — лишь схему, требующую оптимизации.
Ее пальцы, движущиеся с механической точностью, вносили микроскопические коррективы в настройки. Каждое действие было лишено творческого порыва, подчинено единственной цели — повышению эффективности. Она думала не о спасении мира, а о снижении энергопотерь на 0,3% и оптимизации рунических последовательностей. Внутри нее не осталось ничего, что могло бы сбить с пути этот расчет — ни боли от предательства, ни жгучего стыда. Они были преобразованы в топливо для работы, как древесина превращается в уголь.
Данные на мониторе показывали идеальную синусоиду стабильности. И где-то на задворках сознания, как сбой в матрице, всплыл образ: ее первые часы, собранные из мусора, которые отставали на час в день, но чье тиканье было для нее музыкой. Теперь ее творения работали безупречно. И были беззвучны.
Вейнар наблюдал с противоположного конца помещения. Его присутствие было константой, не требующей подтверждения. Он — архитектор системы, она — ее исполнительный механизм.
— Прогресс? — его голос был лишен эмоциональной окраски.
— Стабилен, — ответила Эльта, не отрываясь от показаний. — КПД 89,7%. Предел устойчивости превышен на 12%. Система готова к полевым испытаниям.
Она сказала «система», а не «я». Граница между создателем и творением стерлась. Она стала таким же компонентом механизма, как и кристалл в сердце Стабилизатора.
— Начинайте, — санкционировал Вейнар.
Эльта активировала финальную руну. Энергия хлынула по контурам, и Стабилизатор заработал на полную мощность. Волна упорядоченной маны создала невидимый купол над поместьем. Снаружи багровые вихри искаженной реальности разбивались о этот барьер, не в силах преодолеть созданный порядок.
Успех. Абсолютный и безрадостный.
Она повернулась за оценкой. Вейнар кивнул, и в его взгляде мелькнуло подобие удовлетворения.
— Функциональность подтверждена. Приступайте к разработке протокола масштабирования.
Он удалился, оставив ее с триумфом, который ничего не значил.
Эльта осталась перед работающим устройством. Оно было ее величайшим творением, защищавшим от внешнего хаоса, доказательством ее гения. И одновременно — символом ее поражения. Ее «тихая война» закончилась в тот миг, когда она, рыдая, прижималась к Вейнару, а он гладил ее по голове, как гладят расстроенную собаку. Мечты о творчестве превратились в производство артефактов для существа, видевшего в ней лишь инструмент. А ее чувства стали статьей расходов в отчете, который ему так понравился.
Она подумала об уходе. Но эта мысль была не импульсом свободы, а ошибкой в алгоритме. Куда идти? Ее мир сузился до размеров этой лаборатории. Ее цель определялась Вейнаром. Ее личность была оптимизирована для служения. Побег был бы не актом воли, а системным сбоем. А она была слишком совершенным механизмом для сбоев.
Она провела рукой по холодному металлу. Когда-то она вложила бы в такое творение часть души. Теперь — лишь расчеты. Устройство было совершенно, но мертво. Как и она.
Подойдя к окну, она наблюдала, как багровые молнии бессильно бьются о созданный ею барьер. Она победила хаос, но не обрела свободы. Лишь право оставаться в золотой клетке, служа тому, для кого она была лишь инструментом.
Ее рука непроизвольно опустилась на живот. Там больше ничего не было — ни жизни, ни боли. Лишь пустота, зеркально отражающаяся в ее груди.
Она была плодом собственной воли, принесенным в жертву чертежу. Не любви, не страсти — а своего достоинства, своей способности доверять, ослепленной наивной верой в то, что может что-то контролировать. И чертеж оказался безупречным. Теперь она понимала: безупречность — это высшая форма пустоты.
Вернувшись к станции управления, она смотрела на мигающие данные. Эффективность. Стабильность. Оптимизация. Цифры, когда-то волновавшие ее, стали просто цифрами.
Она была гением, запертым в клетке собственного совершенства. И ключ от этой клетки она выбросила сама, вместе с последними остатками человечности, в тот день, когда поняла, что ее тайные ласки были всего лишь пунктом в отчете о работе.
Стабилизатор продолжал гудеть, удерживая реальность в узде. Эльта смотрела на него и понимала: ее величайшее творение стало ей надгробием. Но надгробием идеальной формы, без единой трещины, без единого изъяна — точно таким, каким она сама стала.
* * * * *
Глава 40: Вкус Пыли и Страха.
Воздух на бывшей заставе «Серый Клык», которую Алрик с горсткой выживших теперь с горькой иронией нарекал «Форт Оптимизм», был густой и недвижимый, словно расплавленный свинец, застывший в легких. Он вязнул в горле влажной, едкой ватой, наполненной мельчайшей пылью, принесенной с юга Великим Пересечением драконидов. Это была не простая пыль – она была кислотной на вкус, с привкусом озона и сожженной маны, словно сама ткань мироздания была предана огню, и теперь ветер разносил ее радиоактивный пепел. Алрик стоял на частоколе, впиваясь взглядом в багровую, пульсирующую линию горизонта. Его внутренний «коэффициент риска», верный спутник и спаситель в сотнях переделок, лежал на дне сознания разбитым и бесполезным компасом, стрелки которого бешено вращались, не находя север. Как можно рассчитать шансы, когда противником выступает сама реальность, методично сходящая с ума?
— Пахнет апокалипсисом, — сипло проговорил старый лучник Бартоломью, сплевывая на иссохшую землю комок серой, вязкой слюны. — И на вкус, зараз, ничуть не лучше.
Алрик не удостоил его ответом. Его внимание было приковано к патрулю Ильвы, возвращавшемуся с рекогносцировки. Но это был не просто патруль. Это была живая иллюстрация к краху всех прежних представлений о мире. Впереди шли люди – напряженные, с лицами, побеленными под маской усталости и праха, с копьями наизготовку. А за ними… за ними шел кошмар, сошедший со страшных гравюр из проповедей святых государств Запада. Орки. Гоблины. Ящеролюды. Но не дикая, ревущая орда, о которой слагали саги, а молчаливая, изможденная процессия изгоев. Они двигались, сгорбившись под грузом немыслимой ноши, неся на самодельных носилках обессилевших женщин, ведя за руки испуганных, широкоглазых детей. Дети… У порождений хаоса и монстров не бывает детей. Эта простая, неопровержимая мысль резанула Алрика острее отточенного клинка, вонзившись в самое нутро его циничного мировоззрения.
Ильва поднялась на частокол. Ее лицо, обычно застывшее в маске отрешенного спокойствия, было искажено внутренней борьбой, словно багровые отсветы на горизонте нашли себе пристанище в ее чертах. От нее тянуло шлейфом пота, остывшего металла и тем же проклятым, всепроникающим прахом.
— Ну? — односложно бросил Алрик, не отрывая взгляда от приближающегося немого укора всей его прежней жизни.
— Они называют себя «Развитыми», — голос Ильвы был низким и хриплым, будто ее горло протерло ту же пыль. — Утверждают, что демоны… пробудили в них разум. Сделали из зверей – людьми. А теперь сбежали, когда осознали, что для Малака они – всего лишь расходный материал, пушечное мясо.
— И ты склонна верить их сказкам? — Алрик сгреб горсть пыли с шершавого бревна и медленно просыпал ее сквозь пальцы, наблюдая, как песчинки, словно осколки разбитого мира, блестят в зловещем багровом свете.
— Я верю тому, что вижу своими глазами, наемник, — отрезала Ильва, и в ее голосе зазвенела сталь. — Я видела, как самый крупный из них, тот, что зовется Гром, отдал свою скудную пайку щуплому ребенку-гоблину. Я видела, как он смотрит на этих женщин… не как хищник на добычу. А как уставший зверь на обузу, которую сам на себя взвалил. В его глазах… пустота выжженной земли. Или отчаяние, до боли знакомое. Почти как в наших.
Внизу, у ворот, разворачивалась напряженная мизансцена, готовая в любой миг перерасти в кровавую драму. Один из молодых рекрутов, сын местного кузнеца, трясущимися руками навел алебарду на массивную грудь Грома.
— Нелюдь! Тварь! — его голос сорвался на истеричный визг. — Это они нас травили! Это из-за них все!
Гром остановился, как скала. Его мощная, испещренная шрамами грудь тяжело вздымалась. Он медленно, с почти ритуальной торжественностью, опустил на землю свою дубину, утыканную ржавыми гвоздями – жалкое, варварское подобие оружия. Затем он поднял пустые ладони, демонстрируя отсутствие враждебных намерений. Этот жест, такой простой и такой беззащитно-человеческий, повис в напряженном воздухе, словно немой вызов всему установленному миропорядку.
— Мы… не враги, — голос Грома был низким, похожим на отдаленный раскат грома, рождающийся где-то глубоко в недрах земли. Говорил он на ломаном, но понятном общем наречии. — Мы… бежим. Как и вы.
Зуг, костлявый гоблин с умными, быстрыми глазами-щелками, засеменил рядом и начал что-то горячо и бессвязно объяснять, тыча длинным пальцем в сторону юга, в сердце новорожденной пустыни. Но рекрут не слушал. Его сознание, скованное вековыми предрассудками и отравленное страхом, отказывалось воспринимать эту картину, как зрение отказывается впускать слишком яркий, ослепляющий свет. Он видел только зеленую кожу, выдающиеся клыки и вспоминал лица сородичей, навсегда оставшихся в проклятом лесу.
— Врешь, тварь! — с диким криком он сделал неосторожный выпад.
Острие алебарды скользнуло по ребрам Грома, оставив неглубокую, но кровоточащую полосу. Гром даже не дрогнул. Он лишь смотрел на юношу своими желтыми, вертикальными зрачками, в которых плескалась не злоба, а усталая, вселенская скорбь, неподъемная для понимания того, кто стоял перед ним.
Ильва, словно спущенная с тетивы стрела, сорвалась с места. Ее удар, точный и сокрушительный, прозвучал громче любого боевого клича.
— Опусти оружие! — ее голос, низкий и звенящий, как обнажаемая сталь, прорезал гул толпы и заставил содрогнуться даже ветеранов. — Пока они пришли без боя, они – гости! А гостей не режут у ворот! Это не закон людей! Это – закон выживания, и он единственный, что у нас остался!
Алрик наблюдал за этой сценой, и его внутренний «коэффициент риска» наконец-то шевельнулся, выдавая первый за долгое время осмысленный, пусть и отчаянный, расчет. Вероятность гибели от когтей и ярости демонов – 90%. Вероятность гибели в стычке с этими «Развитыми» – 40%. Но вероятность выжить в одиночку, раздираемым внутренней враждой и страхом, пока дракониды стоят на пороге, а демоны собираются для последнего удара – 0%. Абсолютный, неумолимый ноль.
Он спустился вниз, к воротам. Его фигура в потрепанной кожаной броне, с вечно-циничной маской на лице, была знакомым символом для всех обитателей форта. Люди расступились, давая ему дорогу.
— Ты, — Алрик указал пальцем на Грома, и его палец был столь же безжалостным указателем, как и его слова. — Говоришь, бежите. Куда?
Гром перевел на него тяжелый, неспешный взгляд.
— От драконидов. От демонов. От… самих себя. Ищем место. Чтобы жить.
— Мест не осталось, — горько, почти беззвучно усмехнулся Алрик. — Там, — он махнул рукой на юг, где клубилась ядовитая мгла, — пустыня. Там, — он махнул на север, откуда ползло багровое зарево, — демоны. А здесь… здесь мы. И у нас, как видишь, тоже негусто.
Он обвел взглядом свою изможденную, испуганную горстку людей, потом – колонну «Развитых» с их немыслимым, трагическим обозом. И внезапно его осенило, подобно удару молнии. Это не две враждующие группы. Это два тонущих корабля, в последнем, отчаянном порыве схватившихся друг за друга в призрачной надежде, что вместе они хоть на миг дольше продержатся на поверхности бушующего океана безумия.
— Ладно, — Алрик вздохнул, и в его голосе впервые зазвучала не циничная усталость, а холодная, отточенная решимость. — Раз уж конец света, так хоть встретим его в интересной компании. Ильва, размести их в старом амбаре. Раздельно. И поставь караул. Не для них, — он бросил взгляд на своих людей, в котором читался приказ, — а от нашей же слепой ярости.
Он повернулся к Грому.
— Вы можете остаться. Но первое же враждебное движение… мой «коэффициент риска» велит мне перерезать всем вам глотки. Ясно?
Гром медленно, как гора, склонил голову.
— Ясно.
Это не было рукопожатием. Не было союзом. Это было временное, хрупкое и немыслимое перемирие, заключенное не на бумаге, а на зыбкой, пропитанной страхом почве общего краха. И воздух вокруг, все еще густой от пыли и ужаса, впервые за долгие дни не казался откровенно ядовитым. В нем витало нечто новое, неизведанное и оттого пугающее. Не надежда – ее здесь давно не было. Но, возможно, ее бледная, неуверенная тень.
* * * * *