Записки отца, который хотел просто посидеть в тени
Лето, тень, крик
Амстердам, «Оостерпарк». Каштан роняет листья, будто забыл, что ещё июль. Я — Артём, тридцать два, инженер по вентиляции, отец-одиночка на полставки. На скамейке — термос с остывшим кофе и страх за дочь. Лиза, пять лет, без боковых колёсиков впервые. «Папа, я — ракета!» — и крутит педали, будто Земля зависит от её скорости.
Колесо, которое стало Солнцем
Переднее колесо — серебряное, маленькое, с тонкими спицами. Спицы мелькают — и вдруг вспышка. Это не колесо. Это Солнце. Спицы — языки пламени, вырывающиеся из хромосферы. Шина — раскалённая корона. Ось — сердце звезды, где рождаются нейтрино. Лиза — Земля на орбите. Косички — облака в стратосфере. Крик «Уииии!» — солнечный ветер. Я моргаю. Нет, это велосипед. Но поздно. Мир уже раскрылся.
Падение в кроличью нору
Я вспоминаю слова профессора из Делфта: «Вселенная — фрактал. Повторяет себя в каждом зерне». Я думал, это метафора. А теперь смотрю: колесо Лизы — Солнечная система. Спица — орбита Меркурия. Гайка на оси — Земля. Ржавчина на гайке — Европа. Крошка грязи — Амстердам. Я — пылинка на скамейке. Лиза проносится мимо. «Папа, ты спишь?» Нет, милая. Папа падает сквозь масштабы.
Вниз, где живут миры
По кроссовку Лизы ползёт муравей. Для него колесо — галактика. На лапке муравья — бактерия. Для неё муравей — планета. Внутри бактерии — молекула ДНК. Внутри ДНК — атом водорода. Внутри атома — электрон, кружащийся, как планета вокруг ядра. Физики из Стэнфорда говорят: электрон ведёт себя, как спутник в гравитационном танце. Значит, внутри каждого атома — своя солнечная система. А внутри протона — кварки, танцующие почти со скоростью света. Каждый протон — миниатюрный адронный коллайдер. Лиза кричит: «Я кручусь, как Земля!» Да, детка. И внутри тебя — триллионы таких «Земель».
Всё — музыка
В теории струн всё — вибрация. Маленькие нити, короче мысли, играют разные ноты. Одна нота — электрон. Другая — кварк. Третья — свет. Колесо Лизы — оркестр. Скрипки — спицы. Барабаны — педали. Дирижёр — гравитация. Я смеюсь. Прохожий косится. Думает, я сошёл с ума. Может, и так.
Пространство пенится
На самом дне масштабов пространство пенится. Пузырьки рождаются и лопаются быстрее, чем Лиза моргнёт. Недавно LIGO поймал волны от слияния чёрных дыр. Эти волны прошли сквозь нас. Через Лизу. Через велосипед. Мы дрожали в ритме космоса. И не заметили. Мы — волны на волнах.
Падение
Бах. Колесо зацепилось за корень. Лиза — на траву. Слёзы. Я бегу. «Всё, моя звезда…» Она смотрит мокрыми глазами: «Почему я упала?» Хочу сказать про инерцию, трение, Ньютона. Говорю: «Земля повернулась не туда». Она хихикает. Кризис миновал.
Кто знает, что знает?
Мы — единственные, кто знает, что знает. Нейробиолог Кристоф Кох говорит: сознание живёт в любой сложной системе — от амебы до человека. Лиза уже знает, что я знаю, что она упала. Муравей — не знает. Электрон — даже себя не знает. Чем больше сознание — тем больше одиночество.
Последний круг
Лиза снова на велосипеде. Едет медленнее. Как будто чувствует. Я смотрю на колесо. И вижу: Солнце. Млечный Путь. Мультивселенную. И понимаю: каждое колесо — чья-то Вселенная. Каждый вздох — чей-то Большой Взрыв. Каждый смех Лизы — чей-то Млечный Путь.
Эпилог под каштаном
Лиза уехала за поворот. Я сижу. Кофе мёртв. В небе — Сириус, свет которого шёл ко мне восемь лет. Бетельгейзе, готовый взорваться. Андромеда, летящая к нам со скоростью 110 км/с. А где-то в глубине, короче дыхания, струна вибрирует. Рождает новую частицу. Может, новую Лизу. На новом велосипеде. Я улыбаюсь. Мы — не центр. Мы — просто уровень. Между бесконечностью вверх и бесконечностью вниз. И это, чёрт возьми, красиво.