Предисловие — Эффект зеркала
Я посмотрел интервью Нарека Карапетяна с Такером Карлсоном и, честно говоря, не понимаю, на чём основаны восторженные оценки некоторых армянских изданий. Даже если Карапетян будет появляться у Карлсона каждую неделю, электорат партии Пашиняна не уменьшится ни на один голос, а движение «Mer Dzevov» («По-нашему») не получит новых сторонников.
Это интервью — не политический шаг, а медийный контракт, купленный за большие деньги ради выхода на американскую площадку. Его послание растворилось в повестке Такера — журналиста, который давно использует темы «малых наций» для обслуживания внутренних американских споров о глобализме и власти.
Если целью было воздействовать на американскую аудиторию — бессмысленно объяснять ей, кто такой Католикос и почему упоминается Израиль в контексте антисемитских конспирологий. Средний зритель США не различает Арцах и Алеппо. Если же цель — русскоязычная аудитория, тем более не стоило тратить такие ресурсы: куда логичнее было бы выступить в Москве или Минске, проведя исторические параллели между Крымом, Донбассом и Карабахом — примерами самоопределения и борьбы за принадлежность.
В итоге интервью у Карлсона стало дорогой пиар-акцией без содержания. Оно не укрепляет демократию, не развивает оппозицию и не повышает безопасность страны. Это пример идеологического опустошения, когда внутренние проблемы подменяются внешней мишурой, а национальная политика превращается в шоу для чужой аудитории.
Он говорил об идентичности, но называл армян «христианами». Говорил о трагедии, но называл депортацию «переездом». Призывал к защите церкви, но сравнил современную Армению с Османской империей, тем самым обесценив память геноцида. Называл страну демократической, но перечислял признаки авторитаризма. Пытался угодить Западу, но обидел соседей, союзников и собственную историю.
Главная драма этого интервью не в ошибках факта, а в потере центра тяжести. Оппозиция, которая должна говорить голосом нации, говорит языком внешнего зрителя. Её боль и аргументы переведены на чужой медиакод. Вместо того чтобы вернуть Армении субъектность, Карапетян превратил трагедию народа в телевизионный сюжет, рассчитанный на лайки и аплодисменты.
Пройдемся по некоторым высказываниям Нарека Карапетяна.
Пункт 1 — Лексическое самоотречение: от подмены идентичности к стиранию трагедии
В интервью Такеру Карлсону Нарек Карапетян говорит не «армяне», а «христиане», и не «были изгнаны», а «переехали». Две фразы — два симптома гораздо более глубокой болезни. Когда он заменяет «армяне» на «христиане», это не оговорка, а идейная уступка. В контексте американских ток-шоу религиозная дихотомия удобна: «христиане против мусульман», «цивилизация против варварства». Подстроившись под неё, Карапетян фактически вписывает Арцах в сценарий чужой культурной войны. Национальная трагедия превращается в эпизод религиозного сериала. Арцах перестаёт быть историей народа, борющегося за землю, — становится сюжетом о «христианах», страдающих где-то вдалеке. Так исчезает контур нации, растворяясь в обобщённой метафоре веры.
Вторая фраза — «переехали из Карабаха в Армению» — звучит ещё болезненнее. Переезжают добровольно, из одного города в другой, меняя адрес и обстоятельства. Армяне же были вытеснены, лишены дома, депортированы — и всё это произошло под угрозой физического уничтожения. Называть это «переездом» — значит совершать моральное обезвреживание трагедии, превращая катастрофу в логистику. Это не просто неточность — это лингвистическая эвтаназия памяти, когда вместо крика боли остаётся вежливая формулировка, пригодная для американского эфира.
Обе ошибки связаны одной логикой: угодить чужому формату, сделать армянскую тему безопасной, адаптированной к западному восприятию. Но в этой адаптации исчезает суть. Армяне превращаются в «христиан», изгнание — в «переезд», а трагедия — в сюжет для ток-шоу. Так умирает язык нации, когда он перестаёт называть вещи своими именами.
Пункт 2 — «Даже в Османской империи»: святотатство сравнения
Когда Карапетян говорит: «Когда он (Пашинян) начал нападки на церковь, общество было в шоке — такого не делал никто, даже во времена Османской империи», — он переступает грань допустимого сравнения. Фраза, произнесённая бездумно или намеренно, звучит как оскорбление памяти миллионов армян, уничтоженных именно этой империей.
Османская империя — это не символ «времён безбожия», а машина системного истребления. Там не спорили с церковью — там уничтожали священников, разрушали монастыри, выжигали сёла и города, где кресты стояли столетиями. Сравнивать эти ужасы с административным или политическим конфликтом в современной Армении — значит разрушать саму меру трагедии, превращать геноцид в фигуру речи. Такое высказывание — не просто ошибка, это разрыв с исторической ответственностью. Армянская память — не декорация для политических ток-шоу. Когда её используют как приём для внутреннего эффекта или для угождения американской аудитории, происходит духовное обесценивание того, что для армян должно быть священно.
Карапетян пытается вызвать сочувствие к Церкви, но достигает обратного: его слова звучат как риторическое святотатство. Вместо защиты веры он эксплуатирует геноцид, чтобы усилить эффект интервью. Это не политическая речь, а профанация — когда кровь предков превращается в элемент пиара.
Пункт 3 — «Армения — демократическая страна»: автопортрет в кривом зеркале
После обвинений в репрессиях Карапетян вдруг говорит: «Армения — демократическая страна». В этой фразе — внутренний обвал смысла. Если, по его же словам, люди боятся репрессий, если священники арестованы, оппозиция лишена парламентского инструмента, мэры из оппозиции сидят в тюрьмах, а судебная система контролируется властью, — то что остаётся от демократии, кроме вывески? Оппозиционер, произносящий такие слова, совершает риторическое саморазоружение. Он снимает ответственность с режима, который критикует, и тем самым легитимизирует ложь: мол, страна демократическая, просто «временно заблудилась». Но это не демократия, а симулякр свободы, где внешняя форма подменяет содержание.
Проблема не в том, что Карапетян ошибся — а в том, что он воспроизводит официальный язык системы, против которой якобы борется. Слово «демократия» звучит у него не как идеал, а как ритуальная мантра, которой прикрывается страх сказать правду до конца. Ведь если признать, что в Армении сейчас нет демократии, то возникает прямой вопрос — а зачем тогда играть в выборы по чужим правилам? Так рождается политическая шизофония: оппозиция говорит языком власти, а власть — языком оппозиции. И в этом зеркале никто не отражает правду.
Пункт 4 — «Одна из последних демократий региона»: геополитический самоудар
Когда Карапетян заявляет: «Я думаю, это одна из последних демократических стран в регионе за последние 30 лет», он не просто льстит западной аудитории — он подставляет Армению на внешнем контуре. Если под «регионом» он имеет в виду Южный Кавказ, то эта фраза автоматически звучит как удар по Грузии, соседу и естественному партнёру, с которым Армения делит одинаковые вызовы. Уравнивать себя с «последним оплотом демократии» — значит намекать, что соседнее государство якобы утратило демократию. Это дипломатическая небрежность, несовместимая с ответственной политикой. Если же Карапетян имел в виду регион в широком смысле — включая Россию и Иран, — то его слова превращаются в открытое оскорбление двух ключевых партнёров Армении. Россия, несмотря на внутренние трансформации, остаётся военным и экономическим союзником. Иран же — редкий пример страны, которая поддерживает Армению без давления, открыто, с позиции уважения. Обе эти страны, независимо от модели управления, обеспечивают стратегическое дыхание армянской государственности. Произносить подобные фразы из американской студии — всё равно что бить по собственным опорам, чтобы получить аплодисменты чужой аудитории.
Карапетян хотел подчеркнуть «европейскость» Армении, но добился противоположного — показал интеллектуальную зависимость от западного шаблона, где демократия меряется не реальными свободами, а политической лояльностью.
Пункт 5 — «Из демократического лидера в автократа»: саморазрушение оппозиционной логики
Фраза Карапетяна «Пашинян из демократического лидера превратился в авторитарного» — звучит внешне безобидно, но стратегически это самоубийственное признание.
Оппозиция все эти годы строила нарратив на том, что Пашинян пришёл к власти не демократическим путём, а путём давления, шантажа парламента и уличного прессинга весной 2018 года. События мая 2018-го были не «революцией любви», а политическим переворотом, где страх и агрессия заменили закон. Уже тогда Пашинян открыто нападал на Католикоса, генералов, судей и второго президента страны, публично унижал институты и требовал: «Кто этот судья, который осмелится не выполнить мои требования?»
Поэтому, называя его «демократическим лидером, ставшим автократом», Карапетян разрушает собственный фундамент. Он словно говорит: да, Пашинян когда-то был демократом, просто «потом испортился». Это автоматически стирает главную линию обвинения оппозиции — что власть с самого начала родилась из насилия и обмана.
Более того, такая формулировка реабилитирует провалы режима. Если Пашинян действительно был демократом, то поражение в Арцахе можно представить не как сознательную сдачу, а как «трагическую ошибку хорошего реформатора». Тем самым Карапетян не ослабляет власть — он снимает с неё политический грех, облегчая ей моральное бремя ответственности.
Для оппозиции подобные высказывания — это не просто промах, а удар по собственной стратегии. Когда язык сопротивления начинает оправдывать источник кризиса, борьба превращается в риторику, а лидер — в декорацию.
Пункт 6 — «Подвал КГБ»: когда метафора превращается в дезинформацию
Фраза Карапетяна: «Самвела Карапетяна посадили в тюрьму, которая называется “Подвал КГБ”» — звучит эффектно, но разрушительно. В Армении нет тюрьмы с таким названием. Это эмоциональный оборот, рассчитанный на публику, не знакомую с реальностью. Но произнесённый в американской студии, он превращается в геополитическую ловушку.
На Западе аббревиатура КГБ прочно ассоциируется с Москвой, с советской системой подавления, с холодной войной. Услышав «КГБ в Армении», американский зритель автоматически воспринимает это как намёк на российское влияние и участие Москвы в репрессиях. В результате формируется ложная картина: будто в Ереване сидят «промосковские силовики», которые по указке Кремля сажают оппозицию, а потому Армения нуждается в «спасении» от России. Это не просто неосторожность — это вброс против собственного стратегического партнёра, сделанный из американской студии.
Если же это высказывание слышит русская аудитория, эффект противоположный: оно вызывает отвращение и недоверие. В Москве подобные заявления воспринимаются как неблагодарность, как сигнал, что даже оппозиционные элиты Армении готовы играть в западные шаблоны ради одобрения.
Таким образом, одно неосторожное слово создаёт двойной ущерб: вводит в заблуждение Запад и отталкивает Москву. Карапетян хотел эмоционального эффекта, а получил политический вектор недоверия сразу с двух сторон. Это пример того, как незнание медиаконтекста превращает фразу в инструмент самоуничтожения.
Пункт 7 — «Мы получаем поддержку Запада»: ложь как стратегия выживания
В финале интервью Такер Карлсон спрашивает Карапетяна: «Получаете ли вы поддержку от Запада, от западных церковных организаций, чтобы они давили на Пашиняна за арест священников?» — и получает уверенный ответ: «Да, мы получаем поддержку, и мы благодарны.»
Эта фраза — кульминация политического обмана. Потому что никакой поддержки Запада армянская оппозиция не имеет. Ни одна западная церковь, ни один епископ, ни одна христианская организация не выступила с требованием освободить священников в Армении. Папа Римский лично принимал Пашиняна в Ватикане, западные правительства продолжают с ним сотрудничать, а международные институты — ЕС, ОБСЕ, ПАСЕ — не сказали ни слова по этой теме. Более того, Пашинян спокойно встречался и с Трампом, и с европейскими лидерами, и даже был приглашён в Каир на «саммит мира».
Следовательно, Карапетян сознательно лжёт в прямом эфире, рассчитывая, что западный зритель не проверит факты. Но эта ложь не укрепляет его позицию — она дискредитирует всю армянскую оппозицию, создавая впечатление, будто она живёт мифом о «западной поддержке», которой в реальности нет и не будет.
Его слова работают против него же: запад видит в этом жалкую попытку купить сочувствие, а армянская аудитория — признак зависимости и неуверенности. Таким образом, интервью завершается ложью, которая подводит итог всей беседе: фальшивый пафос, ложные адресаты и стратегическое самоослепление.
Эпилог — Интервью как зеркальное поражение оппозиции
Интервью Нарека Карапетяна у Такера Карлсона стало не актом политической коммуникации, а зеркалом слабости всей армянской оппозиции. Оно показало, как можно потратить огромные ресурсы, чтобы публично подорвать собственные позиции. Каждое высказывание Карапетяна — от подмены понятий до ложных заявлений — не просто промах, а симптом болезни: утраты стратегического мышления и внутреннего языка.
Он говорил об идентичности, но называл армян «христианами». Он говорил о трагедии, но называл депортацию «переездом». Он призывал к защите церкви, но сравнил современную Армению с Османской империей, тем самым обесценив память геноцида. Он называл страну демократической, но перечислял признаки авторитаризма. Он пытался угодить Западу, но обидел соседей, союзников и даже собственную историю. Он обвинял власть в зависимости, но сам демонстрировал зависимость — интеллектуальную и идеологическую.
Главная драма этого интервью не в ошибках факта, а в потере центра тяжести. Оппозиция, которая должна говорить голосом нации, говорит языком внешнего зрителя. Её боль, вера и аргументы — переведены на чужой медиакод. И вместо того, чтобы вернуть Армении субъектность, Карапетян превратил трагедию народа в телевизионный сюжет, рассчитанный на лайки и аплодисменты.
Так заканчивается не просто одно интервью. Так заканчивается эпоха политиков, которые ищут спасения не в народе, а в микрофонах чужих студий.
Важное заключение
Эта статья не о том, чтобы ослабить оппозицию. Это открытая аналитическая критика. Не потому, что я против смены власти или против движения «По-нашему», а потому что ошибки, совершённые на глазах сотен тысяч зрителей, нельзя замалчивать. Напротив — она о том, что если Армения действительно нуждается в альтернативе, то эта альтернатива должна быть умнее, ответственнее и стратегически чище.
Русская версия интервью за сутки собрала более трёхсот тысяч просмотров — а значит, его влияние реально. И именно поэтому ошибки нужно разбирать открыто, прямо, без страха. Потому что общество, которое рассчитывает на оппозицию как на альтернативу, имеет право требовать от неё точности, достоинства и ответственности. Когда каждая неделя для страны стоит на вес золота, нельзя тратить ресурсы на показные акции, не несущие ни политического, ни морального веса.
Если эти ошибки сделаны неосознанно — их нужно исправить. А если же они были сделаны умышленно, ради внешнего эффекта или чужой повестки, — тогда разговор становится ещё серьёзнее.
Армянская оппозиция обязана быть не громче, а глубже. Не искать одобрения в западных эфирах, а говорить со своим народом на своём языке. Только тогда критика власти перестанет быть шоу и снова станет делом государства.
Армения не может позволить себе роскошь самообмана. Оппозиция должна быть зеркалом нации, а не её искажённым отражением.