Я нажала на звонок и почти сразу услышала шаги.
Дверь открылась — и передо мной появилась высокая, статная, ухоженная женщина лет пятидесяти с небольшим на вид. Лицо красивое, благородное, но на нём отпечатались усталость и холодная настороженность.
Она пристально посмотрела на меня, а затем сказала:
— Вы кто?
—Лара?
-Лариса Владимировна.
-Да, прошу прощения Лариса Владимировна. Меня зовут Екатерина… — я вдохнула. — Я руководитель юридического отдела в компании, где работает ваша дочь Анна.
Она удивленно подняла бровь.
— И что вам нужно? — спросила она холодно, но голос всё же выдавал лёгкое волнение.
— Мне нужно поговорить о вашей дочери. — тихо сказала я. — Это важно.
Она задержала взгляд на моём лице. Долгую секунду мы стояли молча — и я видела, как внутри неё идет борьба: впустить меня или закрыть дверь.
Наконец она шагнула в сторону:
— Заходите.
В доме было тепло уютно, повсюду раздавался аромат хорошего парфюма. Всё выглядело ухоженно, аккуратно — как и сама хозяйка.
— Проходите на кухню. — сказала она, уже направляясь туда. — Только заварила чай. Могу вам предложить?
— Нет, спасибо… если можно, мы сразу...
— Выпейте чаю. —настойчиво произнесла она. — У нас разговор… непростой будет.
Я молча кивнула и присела на стул. Она поставила передо мной кружку и только потом села сама, аккуратно положив ладони на стол.
— Итак, — сказала она. — Что случилось?
Я собралась с мыслями.
— Понимаете, я в курсе, что она дочь моего начальника. Но это не дает ей права вести себя так как вздумается. Я хочу понять: может у нее что - то случилось, что она обозлилась на весь мир. Я, правда, переживаю за всех своих сотрудников.
-А почему вы пришли ко мне, а не к моему бывшему мужу? Ведь это было бы логичнее.
-Петр Иванович не считает нужным в чем - либо разбираться. - соврала я.
-А, понятно. Все как обычно. Ничего удивительного.
Женщина усмехнулась, но в усмешке было больше боли, чем иронии.
-Л.В., поэтому я и пришла к вам. Я хочу понять, как мне дальше работать с Аней и как ей помочь.
— Помочь? — Она посмотрела в сторону. — У неё жизнь — как лист бумаги, который слишком много раз мяли. Выровнять можно… но следы всё равно остаются.
Она замолчала, будто решая — говорить дальше или нет.
— Простите, — сказала я мягко. — Я не хочу ковыряться в вашей кухне, но... Просто… вы — её мама. Вы знаете её лучше всех.
Женщина глубоко вздохнула.
— Мама… — тихо повторила она. — Да, я её мама. Хоть и не рожала ее. Но не та мать, которая родила, ведь так, Екатерина?
Я подняла глаза.
— Простите… — я моргнула, собираясь с мыслью. - Я не совсем понимаю о чем вы.
-Анна - наша приемная дочь. Единственная.
-Я не знала.
— Никто не знал. — сказала она спокойно. - Мы тогда жили в другом городе, только после того, как удочерили Аню - переехали в Москву, чтобы было меньше вопросов к нашей семье.
Она подалась корпусом вперёд, будто хотела уменьшить расстояние между нами.
— Мы удочерили её, когда ей было два года. Маленькая, худенькая, с огромными глазами… — её губы дрогнули. — Я думала, что этого не скажу никому постороннему, но… вы внушаете доверие почему -то.
Меня будто ударило током.
— Спасибо за доверие. — прошептала я.
Она кивнула.
— Пока Анна была маленькой — была просто чудом. Спокойная, улыбчивая, добрая наша девочка. Она внимательно слушала меня, когда я рассказывала ей сказки, обнимала меня, когда я заплетала ей косы. Аня была умна не по годам. А потом... потом… — женщина прикрыла глаза ладонью. — Когда мы сказали ей правду… она будто перестала слышать нас. Перестала верить.
Я осторожно спросила:
— Как она отреагировала?
— Как человек, которому внезапно говорят, что вся его жизнь — ложь. Она обиделась… На весь мир. На то, что ее бросили.
Лариса подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.
— Понимаете, Екатерина, ребёнка можно удочерить, дать ему все, что необходимо...но боль… боль забрать невозможно.
-А по какой причине вы решили рассказать ей правду?
-Она нашла документы. Случайно. Нам пришлось все рассказать.
Я кивнула, чувствуя, как сжимается горло.
— После развода Аня осталась со мной. — продолжила женщина. — И я старалась… Господи, как я старалась! Но она… она будто строила стены между нами. Все чаще говорила о своей биологической матери, злилась, закрывалась.
Она усмехнулась с горечью и продолжила:
— В шестнадцать сказала мне: «Мама, я тебя люблю… но не верю, что ты действительно моя».
Это… — женщина тяжело выдохнула.— это нельзя забыть.
-А кто ее мать? - тихо произнесла я. - Биологическая.
-Понятия не имею. Какая-то кукушка молодая родила и отказалась от ребенка прямо в роддоме. Я никогда не интересовалась этим вопросом. Нам это было не нужно. Аня для нас родная, и всегда ей была.
— Потом она уехала к отцу? — уточнила я.
— Да. Сказала, что ей там будет лучше. А ему… он потакал, он чувствовал перед ней вину, что ушёл. Но и там… — она вздохнула...— Петр жил не один. У него была другая женщина, которая приехала к нему с двумя детьми. Аня решила, что ей снова не нашлось места. И ушла. Теперь она живет самостоятельно взрослой жизнью, работает, учится. Ко мне она приезжает редко, а звонит еще реже.
Она провела ладонью по краю чашки — механически, как будто возвращая себе контроль.
— Сейчас мы почти не общаемся. Она считает, что ее никто не понимает. Никто не принимает такой, какая она есть. Но… — женщина подняла глаза, полные слез. — как её понять, если она сама себе не принадлежит? Ей ведь всего 20 лет!
Я удивленно взглянула на нее:
-Как двадцать? Я видела ее резюме. Ей 22 года.
-Нет. Это по документам так. Мы когда ее забирали обнаружили эту ошибку уже слишком поздно. Петр сказал, что значит так и должно быть. Поэтому мы и не стали ничего менять. Аня рано пошла в школу, рано ее окончила. Рано поступила в университет.
Я тихо спросила:
— Скажите… ей можно помочь?
Лариса горько улыбнулась.
— Помочь ей может только тот, к кому она сама потянется. Она как птица, которая боится клетки, но ещё больше боится пустоты. Ей нужен кто-то… кто не испугается её тьмы.
Она смотрела на меня так, будто впервые видела настоящего союзника.
— Екатерина… — сказала она вдруг, мягко, почти по-матерински. — скажите честно: зачем вы пришли?
Я замерла.
А потом, тихо, почти не слышно, призналась:
— Я сама не знаю. Но… мне не всё равно.
Лара кивнула. Медленно. С пониманием, которое бывает только у женщин, которые прошли определенный путь и познали все горести этой жизни.
Лариса отвернулась, будто собиралась с духом. Потом снова посмотрела на меня и тихо произнесла.
— Екатерина… можно я скажу вам одну вещь?
— Конечно. — я придвинулась ближе.
Она дотронулась пальцами до края своей чашки — руки у неё были ухоженные, красивые, но слегка дрожали.
— Не будьте с ней строгой. Пожалуйста. — Эти слова прозвучали неожиданно. — Аня… она сильная, но внутри очень ранимая. Вы можете этого не заметить — она так себя защищает, но там, в глубине… ребёнок, который ждет чуда, любви.
Я похолодела от того, насколько искренне она это сказала.
Лариса продолжила:
— На нее нельзя давить. Нельзя ставить ультиматумы. Она от этого… закрывается и идет в атаку. Она будет слушать, делать вид, что всё нормально, а потом поступит так, как считает нужным. — Женщина щёлкнула пальцами, чтобы показать, как быстро Аня рвёт связи.
Она вздохнула:
— Она просто боится. Боится всего и всех.
Я смотрела на Ларису, чувствуя, как внутри что-то медленно, но ощутимо меняется. Как будто пазл начал складываться.
Лариса слабо улыбнулась:
— Аня так устроена: если ей больно — улыбается. Если страшно — спорит. Если чувствует к кому-то привязанность…тут же бежит.
Она наклонилась ко мне и еще тише сказала:
— Екатерина, я не прошу вас спасать её. Боже упаси. Но… если можете… просто будьте примите ее такой. Не давите. Не требуйте. И не воспринимайте её холодность всерьёз.
Я молчала, и она добавила:
— Поймите её. Хоть немного.
Я услышала, как в её голосе появилась материнская молитва — тихая, выстраданная, почти незаметная, но очень сильная:
— Она хорошая девочка. Сломанная… но хорошая.
Она впервые взглянула прямо в мои глаза, без защиты, без маски:
— Я ведь вижу… вы к ней неравнодушны.
Я вдохнула. Ведь в отношение к Ане у меня было прямо противоположное.
Она медленно поднялась из-за стола, подошла к окну, и не оборачиваясь, добавила:
— Я бы очень хотела помочь своей дочке, но не знаю даже как к ней подступиться.
Я сидела молча, не зная, что сказать. Только чувствовала, как в груди расползается странное, тёплое, пронзительное чувство — не жалость, не вина… Ответственность.
И ещё — немного страха.
Потому что я поняла: теперь всё действительно меняется.
Новый канал в ТГ ( без цензуры, там все)
Продолжение следует.
Начало тут: