– Ты что, издеваешься? – голос Леонида дрожал от возмущения, – мой брат попал в беду! А ты мне про какие-то принципы твердишь!
– Про принципы? – переспросила Клава, стараясь сохранять спокойствие, – нет, Леонид. Я говорю про элементарное уважение. К себе. И ко мне.
Двадцать восемь лет они жили вместе. Пережили кризис девяностых, когда приходилось экономить на всем. Радовались успехам сына, который выучился на врача и уехал работать в Германию. Гордились дочерью, она защитила диссертацию и преподавала в университете.
Дети выросли, разлетелись по своим гнездам. И Клава с Леонидом остались вдвоем в трехкомнатной квартире, которую когда-то получили по распределению.
Поначалу Клава растерялась. Сын звонил раз в месяц, дочь приезжала только по праздникам. Тишина в квартире казалась непривычной, почти гнетущей. Но постепенно женщина научилась ценить эту тишину. Записалась на курсы английского, она всегда мечтала выучить язык как следует. Начала ходить в бассейн по утрам. Даже попробовала себя в акварели: оказалось, рисовать пейзажи – это настоящая медитация.
Леонид тоже нашел себе занятия. Возился в гараже с машиной, встречался с друзьями, смотрел футбол. Вечерами они сидели на кухне, пили чай, делились новостями дня. Жизнь текла размеренно и спокойно.
Пока однажды вечером не раздался звонок.
Звонил младший брат Леонида – Олег. Тот самый Олег, который всю жизнь то в одну авантюру ввязывался, то в другую. Тот самый, который занимал деньги и не отдавал. Тот самый, который три года назад на семейном празднике устроил скандал, оскорбив Клаву при всех родственниках.
После того случая Клава сказала мужу четко и ясно: с твоим братом я больше не общаюсь. Хочешь, встречайся с ним сам, но в нашем доме его видеть не желаю. Леонид тогда не возражал. Сам был зол на брата. Виделись они после этого пару раз, и то на нейтральной территории, в кафе.
И вот теперь Олег звонил и просил о помощи. Оказалось, его бизнес прогорел. Квартиру пришлось продать, чтобы расплатиться с кредиторами. Жена ушла, забрав детей. Олег остался без крыши над головой.
– Ты же понимаешь, – говорил Леонид, положив трубку, – он мой брат. Родной человек. Мне его просто жалко...
– Понимаю, – кивнула Клава, – и что ты хочешь сделать?
– Ну... Думаю, мы могли бы его на время приютить. Пока он не встанет на ноги. Ну, максимум пару месяцев...
Клава долго молчала. Потом спросила:
– А ты помнишь, что он мне три года назад сказал?
– Клава, он был не в себе...
– Это оправдание? Не в себе значит не виноват?
– Нет, конечно... Но прошло столько времени...
– Для тебя прошло. А я до сих пор помню каждое слово. Ты знаешь, что он меня назвал? "Деревенской дурой, которая выкарабкалась благодаря удачному замужеству". При твоей матери. При твоих сестрах. При детях. И ты тогда даже не заступился. Просто увел его на балкон.
Леонид побледнел.
– Я же потом с ним поговорил...
– Со мной ты так и не поговорил. Не извинился за то, что не защитил. Промолчал тогда, промолчи и сейчас. Но в моем доме твоего брата не будет.
– Клава, я понимаю, что тебе неприятно. Но это же чрезвычайная ситуация! Он на улице остался!
– Пусть снимает комнату. Или к матери поедет. У нее дом большой, места хватит.
– Мама в деревне живет! Там работы никакой, он как встанет на ноги?
– А это его проблемы, Леонид. Он взрослый мужик, пятьдесят лет. Пусть сам их решает.
– Ты жестокая! – не выдержал Леонид.
– Я? – Клава усмехнулась, – жестокая та, которая не хочет пускать в свой дом человека, унизившего ее публично? Или жестокий тот, кто даже сейчас не видит в этом ничего страшного?
– Я не это имел в виду...
– А что? Скажи прямо: ты считаешь, что я обязана его принять? Потому что он твой брат? Потому что семья превыше всего?
– Не обязана, но...
– Вот именно. Не обязана. И не буду. Точка.
– Клава, пойми...
– Нет, это ты пойми, – перебила его женщина, – двадцать восемь лет мы вместе. Я всегда шла тебе навстречу. Терпела твою мать, которая считала меня недостойной тебя. Мирилась с твоими сестрами, которые постоянно просили денег взаймы и не возвращали. Молча сносила колкости твоего брата. Но после того случая я сказала себе: хватит. И ты согласился. А теперь что? Снова я должна наступить на горло собственной гордости?
– Он изменился! Он просил передать тебе извинения!
– Через три года? Как благородно. И только когда ему что-то нужно. Знаешь, Леонид, я устала. Устала быть удобной. Устала быть понимающей. Устала прощать то, что не прощается.
– Значит, ты отказываешься?
– Да.
– Окончательно?
– Окончательно и бесповоротно.
Леонид схватил куртку и хлопнул дверью.
Клава осталась сидеть на кухне. Руки дрожали, в горле стоял комок. Но она не плакала. Просто смотрела в окно, где догорал октябрьский закат.
Через два часа раздался звонок. Это была дочь.
– Мама, папа мне все рассказал. Говорит, ты не даешь приютить дядю Олега.
– Правильно говорит.
– Но почему? Он же в беде...
– Маша, ты помнишь тот день рождения?
Дочь замолчала.
– Помню.
– И что ты тогда почувствовала?
– Мне было за тебя стыдно. То есть, не за тебя... Я хотела сказать, мне было стыдно за него. И за папу.
– Вот видишь. А теперь представь, что этот человек будет жить с нами под одной крышей. Каждый день. Встречаться на кухне по утрам. Ужинать за одним столом. Ты считаешь, я это выдержу?
– Но мама, он же извинился...
– Нет, Маша. Он попросил папу передать извинения. Это не одно и то же. Если бы он действительно раскаивался, позвонил бы сам. Написал бы. Приехал бы и сказал в глаза. А так... Это просто слова, потому что ему нужна крыша над головой.
Дочь вздохнула.
– Может быть, ты права. Но папа очень переживает.
– Знаю. И мне его жаль. Но я не могу поступиться собой ради чужого человека.
– Он не чужой...
– Для меня чужой. Знаешь, есть люди, которые становятся семьей, даже не будучи родственниками. А есть родственники, которые навсегда остаются чужими. Твой дядя, как раз из таких.
После разговора с дочерью позвонил сын. Тоже пытался убедить мать пойти навстречу отцу. Клава терпеливо объяснила свою позицию и ему.
– Понимаешь, Сережа, всю жизнь я была удобной. Для всех. Для родителей, для мужа, для вас. И это правильно, когда ты идешь на компромиссы ради близких людей. Но тут речь о другом. Это не компромисс. Это предательство самой себя.
Леонид не ночевал дома неделю. Жил у Олега на съемной квартире, брат все-таки нашел где остановиться временно. Клава не звонила мужу. Не писала. Просто ждала.
На восьмой день он пришел. Выглядел уставшим, осунувшимся. Сел на кухне, опустил голову.
– Я думал, – начал он тихо, – думал, что ты позвонишь. Скажешь: ладно, приводи брата. Но ты не позвонила.
– Нет.
– Знаешь, я эту неделю многое переосмыслил. Вспомнил тот день рождения. И понял... Понял, что ты права. Я тогда должен был заступиться. Должен был выставить его за дверь. Но я струсил. Испугался, что мама обидится, что сестры скажут, что я предал брата.
– И что теперь?
– Теперь я понимаю. Прости меня. За то, что промолчал тогда. И за то, что не услышал тебя сейчас.
Клава молчала.
– Олег нашел работу, – продолжал Леонид, – в другом городе. Уезжает через неделю. Снимет там комнату. Я ему денег дал на первое время. Он, кстати, просил передать... Ну, в общем, сказал, что был неправ.
– Опять через тебя?
Леонид кивнул.
– Он не может смотреть тебе в глаза. Говорит, стыдно.
– Вот и правильно.
– Я могу вернуться?
Клава встала, налила две чашки чая. Поставила одну перед мужем.
– Можешь. Но запомни: больше никогда, слышишь, никогда не принимай решений, которые касаются нашей семьи, без меня. Не за меня. Не вместо меня. А со мной.
– Обещаю.
Они сидели на кухне, пили чай. За окном шел дождь. Где-то в соседней квартире играла музыка. Жизнь продолжалась.
– Знаешь, – сказал вдруг Леонид, – мама позвонила. Спрашивала, почему я не привез Олега к вам. Сказала, что я плохой брат.
– И что ты ответил?
– Что я прежде всего хороший муж. И если надо выбирать, то я выбираю тебя.
Клава улыбнулась.
– Значит, не зря двадцать восемь лет прожили.
– Значит, не зря.
Они так и сидели, вдвоем на кухне, в квартире, которая была их домом. Настоящим домом, где каждый может быть собой. Где не нужно молчать, когда хочется кричать. Где уважение важнее родственных связей. Где любовь – это не долг, а выбор.
Который делают каждый день заново.
В семье важны не только узы крови, но и узы уважения. Иногда молчание может оказаться предательством. А иногда "нет" – это самое честное слово, которое ты можешь сказать.