Виктор был в ярости. Вчерашняя ссора с Лилей, его женой, переросла в настоящий скандал. «Так нельзя!» – кричали они друг на друга, но как именно «можно» никто из них не знал. Это оставалось загадкой, которую они не могли, а скорее всего, не хотели решать. Утром выяснилось, что Лили нет. Видимо, в порыве гнева, взяла сына, собрала чемодан и уехала в неизвестном направлении. Воплотив в жизнь те импульсивные угрозы, что звучали в процессе ссоры. Дом опустел, оставив Виктора наедине с эхом произнесённых слов.
Он страдал как раненый зверь – так громко, что соседи в старом многоквартирном доме наверняка подумали, будто в квартиру забрёл медведь. В бешенстве швырял вещи на пол: книги, посуду, случайные мелочи, – метал какие-то старые бумаги, разрывая их в клочья. Но ярость постепенно угасла, уступив место тупому, всепоглощающему отчаянию. Без Лили – его «ненаглядной Лиленьки», как он называл её ласково, – жизнь не имела смысла. «Не стоит жить», – подумал он, и эта мысль как нож вонзилась в сердце.
Виктор поднял с пола смятый листок бумаги и дрожащей рукой написал: «Прощайте и простите. Больше жить не могу». Положил записку на кухонный стол и огляделся по сторонам – комната казалась чужой, полной теней и воспоминаний о счастливых днях, прожитых вместе. Говорят, самоубийцы до последнего мгновения цепляются за надежду, что их остановят, спасут. Вот и Виктор подумал: «Здесь даже верёвку привязать не к чему». Но взгляд упал на торчащий в потолке крюк – атрибут старого дома, на котором когда-то висела тяжёлая люстра. «Это знак свыше», – решил он. «Теперь нужна верёвка», – в ушах зазвенело как от далёкого колокола.
В чулане, заставленном хламом – коробками с новогодними украшениями, пыльными инструментами и забытыми сувенирами, Виктор сразу увидел крепкий капроновый шнур, свисающий с полки. Он засмеялся нервно, горько: «Как в сказке: держись за верёвочку и иди, куда клубочек покатится... Нить путеводная!» Потянул за конец, и посыпались коробки, едва не свалившись на голову. В руках оказался перевязанный шнуром старый альбом.
Торопливо развязав, Виктор отшвырнул его в сторону, но из страниц вылетела фотография: маленький мальчик уткнулся лицом в колени матери. Это был он, Витя в детстве. Вспомнилось, как в семье шутили, что он, словно Антей, приникал к маме, чтобы набраться сил от её тепла и любви. Мама... Как же он не подумал о ней раньше? Это воспоминание стало спасительной соломинкой, вырвавшей его из бездны.
Виктор быстро собрался и помчался на вокзал. Вагон электрички, трясущийся по рельсам, казался капсулой машины времени, переносящей его в беззаботное прошлое. За окном мелькали серые пригороды, но ничего не задевало сознания – только скороговорка слепой нищенки в проходе врезалась в душу: «Трудно, но ничего не поделаешь, не дай Бог никому!» Эти слова эхом отозвались в нём: «Лиля ушла! Не дай Бог никому!» – стучало в голове в такт колёсам.
Наконец, знакомая дверь в маминой квартире – ключ был у него, «чтоб всегда можно было приехать». Внутри витал уютный запах лаванды, маминого любимого аромата. Но где же она? Виктор вошёл в комнату и увидел её силуэт в дверях спальни – хрупкую, но такую родную фигуру с седеющими волосами и доброй улыбкой.
– Привет, Мама! Сумерничаешь? – сказал он, стараясь звучать бодро, но голос предательски дрогнул.
Она улыбнулась мягко, с той материнской проницательностью, что всегда видела его насквозь:
– Что, сынок, случилось что-то? Когда всё хорошо, ты не появляешься. Значит, сейчас что-то не так. Да я и по глазам вижу. Ложись-ка на диван. Помнишь, как в детстве я твои беды лечила?
Виктор послушно лёг на старый диван, пропитанный детскими воспоминаниями. Мамины руки не касались его, но он чувствовал лёгкое дуновение, разливающее тепло по телу. Тихо, как колыбельная, зажурчал старинный заговор – мамин ритуал, передаваемый из поколения в поколение:
– На море на окияне, на острове на Буяне стоит дуб высокий... все Витины горести, все болести с резвых ножек, ловких ручек, буйной головушки, ретивого сердца... собирайтесь, в комочек катайтесь...
Виктор словно увидел этот комок боли – тёмный, пульсирующий, – который мамины руки скатывали и бросали в окно.
– Провалитесь в дупло глубокое, широкое...
Тепло разливалось по венам, принося покой. Он начал дремать, и мама словно растворилась в воздухе, оставив послевкусие умиротворения.
В двери повернулся ключ, и вошли мамины сёстры – тётя Ксюша, крупная и эмоциональная женщина, и тётя Марина, более сдержанная, но с глазами, полными заботы. Виктор сел, оглядываясь по сторонам – мамы не было.
– Ой, Витенька, – ахнула тётя Марина, прижимая руку к груди. – А мы тебе звонить собирались. Как же ты вовремя!
– Сиротинка ты наш! – запричитала тётя Ксюша, садясь на диван и приваливаясь к его плечу. Она заголосила, слёзы текли по щекам: – Нету больше нашей Тани! Один ты теперь остался, как былиночка на ветру! Нету твоей мамочки, никто не пожалеет!
– Хватит, Ксюша, ему и так плохо, – осадила её сестра. – Ты когда приехал?
– Часа два назад, – ответил Виктор, чувствуя, как мир рушится.
– Значит, не знаешь ещё. Утром Таня умерла. Инфаркт. Сердце остановилось прямо на улице. Хорошо, при ней документы были. Нас сразу нашли – городок-то маленький. Вот мы с Ксюшей и пришли, собрать вещи, чтобы обрядить... Да, надо ехать... Как же ты вовремя... Жаль, опоздал, не застал...
В голове у Виктора помутилось. Как же так? Ведь он видел маму живой, говорил с ней... Было ли это сном наяву, вызванным нервным напряжением? Или мамина душа не могла уйти спокойно, оставив сына в беде? А может, это она так спасла его, ушла вместо него? Он ничего не рассказал тёткам, чтобы их не тревожить.
Похороны и поминки прошли в тумане скорби, с венками цветов и тихими молитвами соседей. В ушах как в вагоне эхом звучало: «Трудно, но ничего не поделаешь. Не дай Бог никому». Однако комок боли, снятый мамиными руками, не возвращался – словно она, прежде чем уйти навсегда, дала ему силы пережить всё случившееся.
Возвращаясь домой, Виктор ещё на лестнице услышал горькие рыдания Лили. Он пулей влетел в квартиру, сердце колотилось от смеси страха и надежды.
– Лиля, Лиленька, что с тобой? Что случилось? – крикнул он, обнимая её.
Жена бросилась к нему, то прижимаясь мокрым от слёз лицом к груди, то колотя кулачками:
– Как ты мог? Как мог? Я оставила записку, что заболела мама, и я срочно уезжаю. И вот – на обратной стороне листка твои кошмарные каракули, а тебя нигде нет! Как ты мог? Как додумался написать такое? Как бы я без тебя жила?
Виктор целовал её, бормоча оправдания, чувствуя, как вина смешивается с облегчением. И вдруг, отведя глаза в угол комнаты, где стояла старинная икона, он встретил мамин взгляд – любящий, всепрощающий, словно из другого мира. Это придало ему уверенности и силы: жизнь продолжается, и они справятся с любыми трудностями, с любыми превратностями судьбы. Справятся вместе.