«Америкой невозможно управлять <…> Те, кто служили независимости, пахали море. Единственно, что можно сделать в Америке, — это бежать из неё. Эти страны, безусловно, попадут в руки безудержной толпы, чтобы потом перейти во власть мелких тиранов всех цветов и рас, пожираемых честолюбием и гибнущих от руки убийц. Европейцы, наверно, даже не посчитают достойным завоевать нас. Если бы мир мог вернуться в состояние первозданного хаоса, то он соответствовал бы тому, что теперь происходит в Америке».
Эти слова принадлежат Симону Боливару — Освободителю. Более того, в конце жизни, увидев воцарившийся хаос, он «даже пожалел о тех восстаниях, которые мы подняли против испанцев».
Какие противоречия раздирали латиноамериканские страны после завоевания независимости
Война за независимость не привела к коренным изменениям в общественном строе почти всех стран Латинской Америки. Крупные землевладельцы — латифундисты — сохранили экономическое и политическое влияние. На другом полюсе была масса нищих крестьян — индейцев, метисов, негров, обедневших креолов, вынужденных за гроши работать на землевладельцев. Положение низших слоёв общества зачастую мало отличалось от крепостных в России, а в некоторых латиноамериканских странах ещё десятилетиями сохранялось рабство, в частности в Бразилии — до 1888 г.
Крупным землевладельцем, а также влиятельной политической и духовной силой во многих странах продолжала оставаться католическая церковь. Вопрос о её роли в жизни молодых государств стоял очень остро. Одни полагали, что без «духовных скреп» всё рухнет, другие считали необходимым «идти по пути прогресса» — ограничить сословные привилегии духовенства, уменьшить роль церкви в системе образования и семейной жизни, секуляризировать церковное землевладение.
Третий острый вопрос — об избирательных правах населения. Кого допускать и не допускать к выборам парламентов и президентов? Люди демократических убеждений выступали за всеобщее избирательное право. Консерваторы, в свою очередь, считали, что в условиях нищеты и неграмотности большинства населения избирательные права могут быть использованы для передела собственности, что было для них не желательно.
Четвёртый вопрос — о соотношении центральной и местной власти. Одни полагали, что должна быть сильная центральная власть, железной рукой пресекающая беспорядки и сопротивление реформам на местах, другие отстаивали права отдельных регионов. Иногда это могло привести к распаду страны — так, например, Соединённые провинции Центральной Америки развалились на пять маленьких самостоятельных государств.
Постепенно «нарисовалась» ещё одна проблема. Слаборазвитые в промышленном отношении латиноамериканские государства оказались в зависимости от Великобритании и позже США. Они выступали как поставщики дешёвого сырья и продовольствия — меди, олова, селитры, табака, шерсти, кофе, сахара, хлопка, индиго, бананов. Вместе с тем эти страны стали большим рынком сбыта готовых промышленных изделий из развитых стран. Дисбаланс в торговле дополнялся финансовой зависимостью от мощных западных банков, охотно дававших в долг латиноамериканским правительствам. Государства Центральной Америки за их отсталость и полную зависимость от США даже заслужили презрительное прозвище «банановые республики».
«Банановые республики» — термин, которым принято обозначать государства Латинской Америки, для которых характерна политическая нестабильность в сочетании со значительным социально-экономическим отставанием от развитых стран и зависимостью от экспорта сельскохозяйственных продуктов.
Такая модель внешнеэкономических связей обогащала узкую группу предпринимателей и чиновников, тесно связанных с Западом — так называемых компрадоров. Используя конъюнктуру мирового рынка, они могли за короткий срок фантастически обогатиться. Яркий пример — «каучуковая лихорадка» в Бразилии и некоторых соседних странах. В конце XIX — начале ХХ в. из-за огромного спроса на резину производство каучука обогатило владельцев плантаций, при этом сборщики каучука работали за гроши и часто оставались в долгу у хозяев. До 90% выручки тратилось на потребление импортных товаров, в особенности предметов роскоши. Город Манаус в центре Амазонии превратился в красивый современный город с великолепными зданиями оперного театра и таможни по образцу шотландской: камни для неё привезли из Шотландии. Всё это процветание обрушилось, когда британцы смогли наладить производство каучука в своих колониях, и его экспорт из Латинской Америки резко упал.
Компрадоры нередко вызывали ненависть национальных предпринимателей, требовавших проведения политики протекционизма. Впрочем, национальное производство, несмотря на неблагоприятные условия, всё-таки постепенно развивалось.
Кто и как боролся за власть в Латинской Америке
Во второй половине XIX в. основными политическими силами, боровшимися за власть в странах Латинской Америки, были либералы и консерваторы. Либералы выступали за ограничение влияния католической церкви, упразднение сословных пережитков, отмену рабства, нередко — за перераспределение земельной собственности. Консерваторы решительно возражали против ограничения деятельности церкви, противодействовали разделу латифундий.
Из романа колумбийского писателя Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества»: о том, как один из главных героев книги Аурелиано Буэндиа стал либералом
«Как-то незадолго до выборов коррехидор [мэр] Макондо возвратился из своей очередной поездки, серьёзно озабоченный политическим положением в стране. Либералы готовились развязать войну. Поскольку в ту пору Аурелиано имел весьма туманное представление о консерваторах и либералах, тесть простыми словами изложил ему, в чём состоит разница между этими партиями. Либералы, говорил он, — это… скверные люди, они стоят за то, чтобы отправить священников на виселицу, ввести гражданский брак и развод, признать равенство прав законнорожденных и незаконнорожденных детей и, низложив верховное правительство, раздробить страну — объявить её федерацией. В противоположность им консерваторы — это те, кто получил бразды правления непосредственно от самого Господа Бога, кто ратует за устойчивый общественный порядок и семейную мораль, защищает Христа, основы власти и не хочет допустить, чтобы страна была раскромсана. Из чувства человечности Аурелиано симпатизировал либералам во всём, что касалось прав незаконнорожденных детей, но не мог понять, зачем нужно впадать в крайности и развязывать войну из-за чего-то такого, что нельзя потрогать руками. Ему показалось чрезмерным усердие тестя, затребовавшего на время выборов в лишённых всяких политических страстей городок шесть вооружённых винтовками солдат с сержантом во главе.
Солдаты не только прибыли, но обошли все дома и конфисковали охотничьи ружья, мачете и даже кухонные ножи, а затем раздали мужчинам старше двадцати одного года голубые листки с именами кандидатов консерваторов и розовые — с именами кандидатов либералов. В субботу, накануне выборов, дон Аполинар Москоте лично огласил декрет, запрещавший, начиная с полуночи и в течение сорока восьми часов, торговать спиртными напитками и собираться группами числом более трёх человек, если это не члены одной семьи.
Выборы прошли спокойно. В воскресенье, в восемь часов утра, на площади была установлена деревянная урна под охраной шести солдат. Голосование было совершенно свободным, в чём Аурелиано мог убедиться сам — почти весь день он простоял рядом с тестем, следя, чтобы никто не проголосовал больше одного раза. В четыре часа дня барабанная дробь возвестила о конце голосования, и дон Аполинар Москоте опечатал урну ярлыком со своей подписью. Вечером, сидя за партией в домино с Аурелиано, он приказал сержанту сорвать ярлык и подсчитать голоса. Розовых бумажек было почти столько же, сколько голубых, но сержант оставил только десять розовых и пополнил недостачу голубыми. Потом урну опечатали новым ярлыком, а на следующий день чуть свет отвезли в главный город провинции.
“Либералы начнут войну”, — сказал Аурелиано. Дон Аполинар даже не поднял взгляда от своих фишек. “Если ты думаешь, что из-за подмены бюллетеней, то нет, — возразил он. — Ведь немного розовых в урне осталось, чтобы они не смогли жаловаться”. Аурелиано уяснил себе все невыгоды положения оппозиции. “Если бы я бы либералом, — заметил он, — я бы начал войну из-за этой истории с бумажками”. Тесть поглядел на него поверх очков.
— Ай, Аурелиано, — сказал он, — если бы ты был либералом, ты бы не увидел, как меняют бумажки, будь ты хоть сто раз моим зятем.
Возмущение в городе вызвали не результаты выборов, а отказ солдат вернуть отобранные ножи и охотничьи ружья. Женщины попросили Аурелиано добиться через тестя возвращения хотя бы кухонных ножей. Дон Аполинар Москоте объяснил ему под большим секретом, что солдаты увезли конфискованное оружие как вещественное доказательство подготовки либералов к войне. Цинизм этого заявления встревожил Аурелиано. Он промолчал, но, когда однажды вечером Геринельдо Маркес и Магнифико Висбаль, обсуждая в кругу друзей историю с кухонными ножами, спросили, кто он, либерал или консерватор, Аурелиано не колебался ни минуты.
— Если обязательно надо быть кем-то, то я лучше буду либералом, потому что консерваторы мошенники».
Противостояние консерваторов и либералов порождало затяжные и кровопролитные гражданские войны. Так, например, Колумбия с 1839 по 1885 гг. пережила шесть гражданских войн, в ходе которых власть попеременно переходила от консерваторов к либералам и обратно. Впрочем, в ходе борьбы разница начинала постепенно стираться, течения выглядели просто как соперничающие кланы, объединившиеся вокруг сильных лидеров.
Из романа Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества»: о том, как Аурелиано Буэндиа после 20 лет гражданской войны перестал быть либералом
«Члены делегации [либеральной партии] — шесть адвокатов в сюртуках и цилиндрах — с редким стоицизмом переносили жгучее ноябрьское солнце… Состоявшиеся в начале декабря долгожданные переговоры заняли меньше часа, хотя очень многие думали, что они обернутся бесконечной дискуссией.
На этот раз полковник Аурелиано Буэндиа… молча слушал краткие предложения делегации. Его просили: во-первых, отказаться от пересмотра прав на землю, чтобы возвратить партии поддержку землевладельцев-либералов; во-вторых, отказаться от борьбы с влиянием церкви, чтобы получить опору среди верующих; и наконец, отказаться от требования равных прав для законных и незаконных детей, чтобы сохранить святость и нерушимость семейного очага.
— Значит, — улыбнулся полковник Аурелиано Буэндиа, когда чтение было закончено, — мы боремся только за власть.
— Мы внесли эти поправки в нашу программу по тактическим соображениям, — возразил один из делегатов. — В настоящее время самое главное — расширить нашу опору в народе. А там будет видно.
Один из политических советников полковника Аурелиано Буэндиа поспешил вмешаться.
— Это противоречит здравому смыслу, — заявил он. — Если ваши поправки хороши, стало быть, следует признать, что хорош режим консерваторов. Если с помощью ваших поправок нам удастся расширить нашу опору в народе, как вы говорите, стало быть, следует признать, что режим консерваторов имеет широкую опору в народе. И в итоге все мы должны будем признать, что двадцать лет боролись против интересов нации.
Он собирался продолжать, но полковник Аурелиано Буэндиа остановил его. “Не тратьте напрасно время, доктор, — сказал он. — Самое главное, что с этого момента мы боремся только за власть”. Всё ещё улыбаясь, он взял бумаги, врученные ему делегацией, и приготовился подписать их.
— Раз так, — заключил он, — у нас нет возражений.
Его офицеры переглянулись, ошеломлённые происходящим…
Ему понадобился почти год кровавой жестокости, чтобы вынудить правительство предложить выгодные для повстанцев условия мира, и ещё один год, чтобы убедить своих сторонников в необходимости принять эти условия. Он дошёл до невообразимых пределов бесчеловечности, подавляя восстания своих же собственных офицеров, не пожелавших торговать победой, и, чтобы бесповоротно сломить их сопротивление, не побрезговал даже помощью войск противника.
Ни разу в жизни не воевал он лучше. Уверенность в том, что наконец-то он сражается за своё освобождение, а не за абстрактные идеи и лозунги, которые политики в зависимости от обстановки могут выворачивать с лица наизнанку, наполняла его пылким энтузиазмом».
Во многих странах власть на короткое время или надолго захватывали энергичные лидеры, называвшиеся каудильо (исп. caudillo — «вождь»). Как правило, это были военные, опиравшиеся на своих подчинённых, друзей, родственников. Некоторые из них обладали харизмой, могли красиво и убедительно говорить, были способны вести людей за собой. Каудильо часто лавировали между либералами и консерваторами и могли проводить отдельные реформы, но обычно старались ничего не менять, заботясь лишь об укреплении своей личной власти.
Как Мексика за 100 лет пережила всевозможные потрясения, — но так и не стала богатой
При большом сходстве история каждой латиноамериканской страны имеет особенности. В качестве примера остановимся на истории Мексики — потому что в ней, кажется, было всё, и потому что некоторые события в этой стране вдохновляли политиков в других странах.
Став в 1821 г. независимым государством, Мексика успела побывать империей во главе с императором Агустином I Итурбиде — одним из героев войны против Испании. Свергнувший его генерал Санта-Анна впоследствии 11 раз занимал должность президента — его свергали, но он возвращался. При нём Мексика в ходе конфликтов с США потеряла больше половины изначальной территории, включая Техас и часть Калифорнии.
Пришедшие к власти либералы приняли в 1857 г. новую конституцию. Страна была объявлена демократической федеративной республикой, состоящей из штатов, наделённых правом самостоятельно решать вопросы местного значения. Конституция запрещала рабство, декларировала демократические свободы, права личности и неприкосновенность частной собственности, отменяла наследственные титулы и привилегии, в том числе военных и церкви, вводила суд присяжных. Избирательное право предоставлялось всем лицам мужского пола, достигшим 21 года, а состоявшим в браке — 18 лет. Также были изданы «Законы о реформе», которые лишали церковь принадлежавшего ей имущества, отделяли её от государства, вводили свободу вероисповедания, гражданский брак, государственную регистрацию актов гражданского состояния.
В последовавшей «войне за реформу» между консерваторами и либералами победили либералы, но страна оказалась в должниках у Англии, Франции и Испании. Приостановка выплаты долга стала поводом для организации англо-франко-испанской интервенции в Мексику (1861–1867). Главную роль играли французы, рассчитывавшие сделать императором Мексики своего ставленника Максимилиана I Габсбурга, опиравшегося на поддержку консерваторов. Однако мексиканцев возглавил чистокровный индеец-сапотек, получивший образование и ставший адвокатом — Бенито Хуарес (1806–1872). Под его началом мексиканци смогли изгнать интервентов, а Максимилиана расстрелять.
Либералы во главе с Хуаресом были убеждены, что отсталость индейских общин объясняется единственной причиной — отсутствием права частной собственности на землю, не позволяющим индейскому крестьянству вписаться в капиталистическую систему хозяйства. Свободная продажа церковных угодий и передача крестьянам общинных земель, которые они обязаны были выкупать, считал Хуарес, создаст в Мексике класс средних собственников. Однако эти надежды не сбылись. Сначала появилось огромное количество минифундий, то есть крошечных земельных владений, пригодных лишь для натурального хозяйства. Затем многие из них скупили латифундисты, а их бывшие владельцы превратились в батраков или пеонов.
Власть вскоре захватил один из соратников Хуареса Порфирио Диас (1830–1915), установивший диктатуру — порфириат (1876–1911). Формально продолжала действовать демократическая конституция, сохранялись президентские выборы, на которых диктатор неизменно получал большинство голосов. В 1880–1884 гг. Порфирио Диас даже уступил должность президента своему ставленнику, но сохранил все рычаги влияния и затем вновь был «избран» президентом. Проводились выборы губернаторов штатов и депутатов парламента, однако кандидат должен был получить негласное одобрение диктатора.
Порфирио Диас. Фотография неизвестного автора
«Порфириат». Фрагмент росписи в замке Чапультепек. Д. Сикейрос
В жизни страны большую роль играли крупные предприниматели и землевладельцы, получившие название олигархов. Они были тесно связаны с иностранным капиталом и зависели от него. К концу диктатуры Диаса примерно 1% собственников владел 97% обрабатываемой земли в стране. Безземельные крестьяне, составлявшие около 95% сельского населения, неизбежно становились батраками, пеонами или пополняли ряды рабочих промышленных предприятий. При этом за счёт иностранного капитала экономика росла неплохими темпами, но население с этого ничего не получало.
В 1910 г. Диас был в очередной раз «переизбран» президентом, но лидер оппозиции Франсиско Мадеро отказался признать итоги выборов и призвал народ к восстанию. В стране началась новая революция, Диас бежал. На несколько лет воцарился хаос, менялись правительства, действовали настоящие партизанские крестьянские армии под командованием Панчо Вильи и Эмилиано Сапаты, требовавшие перераспределения земли. В конечном итоге в 1917 г. была принята новая конституция, действующая и сегодня. В политическом отношении она основывалась на конституции 1857 г., но включала также экономические, социальные и культурные права, что было новаторским для того времени. Конституция провозгласила первоначальную собственность государства на землю, что дало старт перераспределению земли в пользу крестьян, ограничила возможность получения иностранцами концессий, ввела восьмичасовой рабочий день, ограничила применение труда подростков и женщин, установила минимум заработной платы, право на обязательный отпуск и страховые выплаты, право на создание профсоюзов и забастовки. Правда, многое из этого сначала было только на бумаге, и теперь предстояла борьба за реализацию конституционных положений.
Мексиканская конституция 1917 г. стала своего рода образцом для многих стран Латинской Америки.
Итак, XIX век начался для Латинской Америки с надежд, но стал временем разочарований — груз независимости для многих стран оказался слишком тяжёлым.