История идей подобна геологии: под видимым ландшафтом настоящего всегда скрываются древние тектонические плиты, которые, сдвигаясь, вызывают землетрясения в умах. Историки и философы, подобно сейсмологам, пытаются уловить эти подземные толчки, понять, почему вдруг из глубин веков на поверхность выходит давно забытый рельеф. И сегодня таким эпицентром интеллектуальных потрясений, как ни странно, стала фигура Аристотеля в Китае. Его долгий путь в китайском сознании – от путеводной звезды для реформаторов до символа ограниченности Запада – это не просто история переводов. Это история о том, как Китай смотрит на себя и на мир, используя античного грека как зеркало, а порой и как оружие.
Начать эту историю стоит с удивительного эпизода 2012 года. Китайский венчурный капиталист и идеолог Эрик Ли на страницах The New York Times бросает вызов американской демократии. Но вместо того, чтобы апеллировать к Конфуцию или Шан Яну, он указывает на… древние Афины. Его логика хлесткая и парадоксальная: ваш хваленый эксперимент с демократией, говорит он Западу, – лишь краткий миг в сравнении с долголетием китайских династий. И первый, наиболее длительный эксперимент, афинский, закончился плачевно.
В этом жесте – ключ ко всему последующему интеллектуальному спектаклю. Ли и другие современные китайские мыслители совершают блестящий ход: они берут в свой арсенал не восхищенные оды демократии, а сокрушительную критику, написанную ее же современниками – Фукидидом, Платоном, самим Аристотелем. Они используют предполагаемый источник западной цивилизации, чтобы ударить по ее нынешнему состоянию. Критика невежественных масс, страха перед демагогами, упадка нравов – все это не изобретения пекинских политологов. Это тревоги, высказанные в тени Акрополя две с половиной тысячи лет назад. Как ядовито замечают Линь Цифу и Дун Цуньшэн, «свободные граждане у Аристотеля вовсе не свободны; напротив, они – рабы» коллективного мнения, заложники риторики и эмоций, неспособные к подлинно независимому мышлению.
Так афинская демократия, в их изложении, предстает не колыбелью свободы, а ее могилой: местом, где индивидуальность подавляется волей большинства, где выдающихся граждан изгоняют остракизмом, а суд вершат сотни охваченных страстью присяжных. Демократия, по этой логике, пожирает сама себя, и современная Америка лишь повторяет этот фатальный путь.
Но ведь так было не всегда. И в этом – самая суть драмы. Стоит нам отмотать пленку истории на сто лет назад, к эпохе движения «Четвертое мая», или даже в 1980-е, как мы увидим в китайском зеркале совершенно другого Аристотеля. Тогда, на руинах империи Цин и в сумерках «культурной революции», китайские интеллектуалы, подобные Лян Цичао, искали спасения от хаоса. И они нашли его в фигуре Стагирита (прозвище Аристотеля по названию родного города).
Для них Аристотель был основоположником политической науки, мыслителем, который первым поставил во главу угла закон, а не волю правителя. Его «Политика» виделась им не как описание специфического греческого полиса, а как универсальный план для построения стабильного, рационального государства. В 1980-е годы китайские ученые, такие как У Шучэнь или Ван Цзюньлинь, превозносили его теорию правового государства как «сияющую вершину» западной мысли. Аристотель был символом порядка, разума, гражданственности – всего того, чего так не хватало Китаю, измученному бесконечными циклами разрушения и строительства. Он был маяком, светившим с Запада, обещавшим выход из исторического тупика.
Что же произошло? Почему путеводная звезда вдруг превратилась в зловещий призрак? Слава Аристотеля действительно померкла. Тектонический сдвиг случился после событий на площади Тяньаньмэнь в 1989 году. Безоговорочная вера в западные модели была подорвана, и начался мучительный процесс переоценки ценностей. Фигуры, подобные Аристотелю, были извлечены из пантеона и подвергнуты беспощадному допросу.
И тут выяснилось, что у великого философа есть немало скелетов в шкафу. Его оправдание рабства как «естественного» состояния стало главным пунктом обвинения. Китайские ученые, с новой остротой осознавшие цену человеческого достоинства, теперь видели в рабстве не просто историческую деталь, а грязную изнанку, без которой афинское «процветание» было бы невозможно. Разделение людей на эллинов и «варваров» (что, по иронии судьбы, перекликалось с собственной китайской традицией) теперь трактовалось не как особенность эпохи, а как фундаментальный порок западного мышления.
Современные критики, вроде профессора Лю Чэньгуана, выносят окончательный приговор: Аристотель просто неактуален. Его философия, рожденная в специфических условиях города-государства, не может претендовать на универсальность. Попытка Запада выдать его идеи за общечеловеческие – это проявление «шаблонного подхода», интеллектуального империализма, который так раздражает современный Китай. Более того, сам философ, по мнению Лю, непоследователен, его этика расходится с политикой. Вердикт суров: перед нами ограниченный расист, чьи запутанные труды не имеют никакой ценности для современного мира, особенно для мира китайского.
Так завершается этот удивительный цикл. Фигура Аристотеля, некогда видевшаяся цельной и сияющей, разбирается на части, и каждая часть используется для своих целей. Его критика демократии становится аргументом в пользу китайской модели меритократии. Его апология рабства – доказательством лицемерия западных ценностей. Его локальность – поводом отвергнуть любые универсалистские претензии Запада.
Этот путь – от обожания до низвержения – говорит нам больше о Китае, чем об Аристотеле. Он отражает переход от ученического копирования к самоуверенному утверждению собственной цивилизационной уникальности. Аристотель из учителя превратился в удобного оппонента, в спарринг-партнера, в поединке с которым Китай оттачивает свою новую идентичность.
И призрак Стагирита, вызванный из небытия, продолжает бродить по коридорам пекинских университетов и страницам партийных журналов. Он уже не тот философ, которого читали в афинском Ликее или средневековых монастырях. Это его новый, китайский аватар, созданный из смеси древних текстов, современных амбиций и вечной потребности человечества видеть в прошлом отражение своих сегодняшних страхов и надежд. И в этом нет ничего удивительного. Ведь, как сказал бы сам Аристотель, человек – существо политическое, а значит, и его прочтение философии всегда будет политическим актом.
По кн.: Шади Бартш. Платон едет в Китай. М.: Лед, 2025.
***
Приобретайте мои книги в электронной и бумажной версии!
Мои книги в электронном виде (в 4-5 раз дешевле бумажных версий).
Вы можете заказать у меня книгу с дарственной надписью — себе или в подарок.
Заказы принимаю на мой мейл cer6042@yandex.ru
«Последняя война Российской империи» (описание)
«Суворов — от победы к победе».