Октябрьская революция 1917 года стала поворотным моментом в истории России, разрушившим старый мир и породившим новый, полный неопределённости и испытаний. В этой статье мы погрузимся в атмосферу первых послереволюционных лет, когда города, особенно Петроград (позже Ленинград), превратились в арену тотального хаоса. На основе воспоминаний очевидцев, дневников и исторических свидетельств я расскажу как революционные перемены отразились на повседневной жизни людей: от отключения связи и транспорта до проблем с отоплением, гигиеной и питанием.
Революционные события привели к всеобщему беспорядку, в который города всё глубже погружались. Телефонная связь была прервана, транспортные проблемы усугублялись: редкие трамваи оказывались перегруженными, а нанять извозчика можно было лишь за значительную сумму. Аптеки, лавки, магазины, фабрики и предприятия закрывались или пустовали. Зинаида Гиппиус охарактеризовала Петроград как могилу, где процесс разложения неумолимо прогрессирует. Многие свидетели описывали жизнь после переворота схожим образом — как гниющий, больной потусторонний мир, заполненный теневыми фигурами людей, бесцельно блуждающими в ледяном аду неопределённости.
Одной из основных трудностей стал мороз. Когда запасы топлива исчерпались, каждое полено или щепка приобрели огромную ценность. Температура в жилых помещениях опускалась ниже нуля. Больницы оставались без отопления. Разогреть промёрзшие комнаты было крайне непросто: разжечь печь или чугун требовало значительных усилий. Мебель распиливали на дрова, сжигали книги. Тепло превратилось в редкую привилегию, доступную лишь немногим.
В таких условиях соблюдать элементарные нормы личной гигиены стало почти невозможным. Надежда Мандельштам вспоминает, каких усилий требовало "принять ванну в огромном городе, где в первую очередь ликвидировали все ванные комнаты". Общественные бани прекратили работу из-за нехватки топлива.
Хотя оплата жилья не отменялась до 1919 года, на практике её почти никто не вносил, поскольку любые платежи мгновенно обесценивались гиперинфляцией. Это привело к тому, что квартплата была официально упразднена с 1919 по конец 1921 года. После отмены оплаты коммунальных услуг ввели лимиты на потребление воды и электроэнергии, а за превышение норм — штрафы. Отменили плату за общественный транспорт.
В новом, но не чудесном мире торговля стала ключевым средством выживания. Крайняя нужда заставляла продавать абсолютно всё. "Нужно что-то есть", "нечем было существовать", "почти нечего есть". На рынок попадало всё: украшения, одежда и обувь, книги и картины, мебель и шторы, ковры и скрипки, столовое серебро и сервизы. Бережно хранимые семейные сокровища в условиях тяжёлого существования становились просто предметами, которые можно было реализовать или обменять на продукты. Перед лицом голода вещи из прежней жизни утрачивали смысл и прежнюю ценность. Книги и элегантная дорогая мебель превращались в топливо для обогрева жилья, золото и серебро — в просо и картофель.
Любовь Менделеева в борьбе за "хлеб наш насущный" и чтобы обеспечить Александра Блока, занятого служению революции, не пощадила ни пяти сундуков своего актёрского гардероба, ни тщательно собранной коллекции старинных платков и шалей, ни "обожаемой" нити жемчуга. "Все, у кого была душа, ходят как мертвецы. К весне все наши знакомые изменились до неузнаваемости. Опухших было очень много — им рекомендовали есть картофель с кожурой. Но к весне картофель вообще исчез, исчезло даже наше лакомство — лепёшки из картофельных очисток. Тогда царствовала вобла — и, кажется, я до конца жизни не забуду её резкий тошнотворный запах, поднимающийся из каждой тарелки, из каждой сумки прохожего. <…> На Садовой — вывеска: «Собачье мясо — 2 рубля 50 копеек за фунт». Перед ней длинная очередь. «Мышь — 20 копеек». Многие сходят с ума. А может быть, мы все уже сошли с ума?" — записывала в те дни в дневнике Зинаида Гиппиус (поэт и прозаик).
В обстановке крайней необходимости расставались даже с произведениями искусства, отдавая за бесценок полотна, рукописи и старинные книги, китайский фарфор, вазы и эмали, обладавшие огромной стоимостью. Кроме того, имущество могли конфисковать, изъять при обыске или просто украсть. Дворцы и церкви превращались в склады и госпитали, а особняки господ — в общежития и коммуналки.
Новой власти удалось всего за несколько лет полностью реализовать главный революционный девиз — сделать всех людей равными. Аристократки и кухарки, актрисы и прачки, фрейлины и крестьянки — все вдруг оказались в аналогичных обстоятельствах. Это было равенство "раздетых людей, равенство нищих". Вмиг ушли в прошлое отбивные котлеты и гастрономические магазины с мраморными прилавками, крахмальные воротнички и белоснежные фартуки, роскошные особняки с штатом прислуги, "прелестными" туалетами и электричеством, просторные квартиры с кафельными печами и горячей водой.
"Выставки картин, громкие премьеры в театрах и скандальные судебные процессы, приобретение полотен, увлечение стариной, ночные поездки в 'Самарканд', к цыганам" — всё это стало казаться волшебными сказками, эфемерной мечтой, сном — "сном о забытой жизни". А в действительности был сырой хлеб с соломой и глиной в четверть фунта ежедневно, щи из крапивы и чай из моркови, "столовые" с перловой кашей и стрельбой на улицах, обледеневшие помещения с зелёными от влаги стенами и керосиновыми лампами, коммунальные квартиры с клопами и тараканами — голод, мучения и постоянный ужас. Стирались границы, рвались связи, исчезали ориентиры. Поэтессы торговали старыми ботинками, актрисы плакали над своими распухшими и огрубевшими руками, девушки в каракулевых полупальто и шляпках махали кирками, выполняя снеговую повинность.
Недавно модный и шумный Петроград почти мгновенно превратился в скопление убого одетых оборванцев. Те, у кого сохранились какие-то средства, не стремились демонстрировать их своим видом. В бедном, тёмном, неотапливаемом городе, где, казалось, закончилось всё — бензин, электричество, хлеб, люди — продолжались развлечения. Функционировали театры и кинотеатры, питейные и увеселительные заведения.
Дебаты о том, каким должен быть человек новой эры, продолжались вплоть до 1930-х. В разработке одежды "для народа" участвовали даже те, кто был далёк от моды. Например, нарком просвещения Анатолий Луначарский. Отказ от буржуазных пережитков — главное для посткапиталистической эпохи. Вместо роскоши и вычурности пришла сдержанность, лаконичность силуэта. Практически полное отсутствие декора: галстуки, банты, рюши ушли в прошлое. Одеваться экстравагантно считалось неприличным. Образ франта в пальто с соболиным воротником в стиле Фёдора Шаляпина с картины Бориса Кустодиева перешёл в карикатуры. В СССР красиво одеваться могли позволить себе только избранные — кинозвёзды, номенклатурная элита, разбогатевшие нэпманы. "Ярчайший пример — Любовь Орлова, — отмечает историк моды Григорий Катаев. — Она носила модный блонд, подобно актрисам Голливуда. В её нарядах подчеркнута талия и часто увеличена линия плеча — черта 1930-х. За ней советские женщины старались подобрать перчатки в тон сумочке или обзавестись сменными белыми воротничками для платья или свитера".
Даму из народа, одетую в буржуазную шляпку и кокетливое платье, могли принять за женщину лёгкого поведения. В моду вошли короткие стрижки с завитыми локонами, бесформенные прямые платья с заниженной талией в стиле "чарльстон", шляпки, вуаль, перчатки, а также болезненная худоба. Желая походить на актрис немого кино, некоторые дамы перетягивали грудь бинтами, стараясь скрыть округлые формы. Таким образом, женщины заявляли о равных правах с мужчинами. В идеологии нового времени — не "леди", а "друг и товарищ".
Приталенный силуэт вернулся в 1930-е. Женщины перестали подражать мужчинам и носили ситцевые платья и юбки по колено или в пол. Одежду вновь украшали рюшами и воланами. Эмансипированная и дерзкая "нэпманша" уступила место благоразумной советской труженице. Популярной на Западе бижутерии в Советском Союзе не было, а золото у населения изъяли. Редкая модница могла позволить себе нить жемчуга — обычно искусственного. Меховые горжетки в духе Эллочки-людоедки из романа "Двенадцать стульев" Ильфа и Петрова — пик моды 1920-х.
В условиях острого дефицита такие вещи подчёркивали статус и состоятельность. Поэтому в ход шли даже кошки, о чём упоминается в "Собачьем сердце" Михаила Булгакова. Чтобы воротник выглядел объёмнее, под него подшивали вату. В 1930-е в моду вошли муфты и шапки-кубанки. "Появляться без головного убора женщинам в те годы было неприлично. Простой и понятный большинству платок противопоставляли буржуазным кокетливым шляпам. Также популярны были береты один из наиболее уравнительных элементов, хотя чаще других их носили студентки. Передовики производства предпочитали кепи — традиционно мужской предмет гардероба, это символизировало равенство трудового народа".
В 1930-е — тотальная мода на белый цвет, воплощавший начало новой жизни и веру в светлое будущее. "Парад или демонстрация, летний отдых или семейный праздник — все как один, от мала до велика, — в светлом. Это перекликается с представлениями об эстетике античности — греческие скульптуры воплощали идеал атлетичной и спортивной фигуры". Спортивный конструктивизм — одна из важных инноваций. Купальный костюм, шорты, плиссированные юбки, свитер — эти вещи носили не только на парадах.
Основа гардероба сильного пола в 1920-е — гимнастёрка с широким кожаным ремнём, холщовая толстовка, косоворотка — рубашка с разрезом в области груди, сбоку.
Культовый предмет нового времени — кожаная куртка "комиссарка", которую носили как мужчины, так и женщины. "Их сшили ещё в годы Первой мировой для авиационного батальона. Случайно нашли на складе после революции и выдали чекистам с комиссарами".
В 1930-е — свёртывание НЭПа, коллективизация и индустриализация. На первый план вышел образ советского труженика, которому не нужно самовыражаться через одежду. Да и прекращение свободной торговли лишало права выбора. Если в 1920-е выделяться было допустимо, то в следующем десятилетии одежда всё больше унифицировалась.
Покупка готовой одежды до революции считалась уделом низших слоёв. Привилегированные предпочитали вещи, сшитые на заказ. В период НЭПа впервые после переворота появилась возможность приобретать одежду, и это уже не считалось позором. Модные журналы предлагали готовые выкройки для самостоятельного пошива. Советские женщины использовали всё, что было под рукой: занавески, простыни, скатерти, покрывала, головные платки, полотенца и солдатское сукно. В 1930-е дефицит тканей только усилился. Развитие лёгкой промышленности тогда не было приоритетом. Советские модельеры-конструкторы пытались компенсировать это сложным принтом. Кроме гороха, цветов и клетки, на тканях печатали серп и молот, тракторы, сеялки, заводы. Но вскоре это признали "опошлением" идеалов революции. Символом женской моды 1930-х стало платье из крепдешина в мелкий цветок. Очень женственно.
Послереволюционная эпоха в России стала временем суровых испытаний, когда хаос и лишения сформировали новое общество, основанное на идее равенства. От роскошной жизни до унификации быта — эти перемены отразились в каждом аспекте повседневности: от борьбы за тепло и еду до трансформации моды и культуры. Воспоминания очевидцев, такие как Зинаида Гиппиус и Надежда Мандельштам, напоминают нам о человеческой цене революции, но также о силе адаптации. Сегодня эти истории актуальны, напоминая о том, как кризисы могут перестраивать социальные нормы и ценности, влияя на поколения.
Спасибо за то, что читаете. Лайки и подписка помогают развитию канала.