Больше 100 лет назад, в 1921-1922 годах, по территории нынешнего Исилькульского района, как и по многим другим населенным пунктам Сибири, Урала и Казахстана, прокатилось, оставляя огненно-кровавые следы, Ишимское или, как позже стали его называть, Западно-Сибирское восстание или даже «Сибирская хлебная война».
По мнению историков, это было крупнейшее антибольшевистское вооружённое выступление крестьян, казаков, части рабочих и городской интеллигенции в РСФСР, которое было жестоко подавлено. Количество участников в разных источниках оценивалось по-разному, можно встретить цифры от 30 до 150 тыс. человек, а итоговое число жертв с обеих сторон никто не считал даже приблизительно, есть множество документов и свидетельств того, что обезлюдели целые волости. Именно Сибирское крестьянское восстание подвигло советскую власть радикально сменить политику в отношении аграриев России: 14 марта 1921 года на X съезде РКП(б) Ленин объявил о прекращении политики «военного коммунизма» и замене продразвёрстки продналогом.
Суждения, отношение к этому историческому событию тоже самые противоречивые. Исилькульцам, пожалуй, сейчас больше известен роман нашего земляка М.С. Шангина «Ни креста, ни камня», имеющий под собой документальную основу и завоевавший в 2000 году литературную премию имени М.А. Шолохова. Но не менее правдивы, аргументированы и эмоциональны и материалы, отражающие взгляд на восстание совсем с другой стороны. К ним относится очерк, опубликованный в исилькульской газете "Знамя" 14 ноября 1967 года. Это повод вспомнить нашу историю и задуматься о причинах и последствиях противостояния, стоившего сотен человеческих жизней.
Парни пламенных лет
В Исилькуле многие хорошо знают ветерана труда Николая Максимовича Безрукова. Здесь он был первым комсомольским вожаком в годы становления Советской власти, потом – председателем сельского Совета. Сейчас Н.М. Безруков пенсионер.
О том, как трудно приходилось ему и его сверстникам в молодости, читатель узнает из этого очерка.
Николай вчера допоздна пробыл на комсомольском собрании и сегодня утром крепко спал. Мать едва разбудила его.
– Вставай, сынок! – испуганно шептала она. – По улицам какие-то верховые носятся, кричат...
Николай сразу спрыгнул с койки. Первым делом он вытащил из-под подушки наган, крутнул барабан. Из ячеек желтыми глазками сверкнули патроны. «Надо быстрее в сельсовет, выяснить, в чем дело?.. Колчаковцы вернулись? Откуда?».
Только Николай схватил полушубок, как увидел настороженный взгляд вошедшего с улицы отца, услышал тревожный голос матери:
– Сынок, иди быстрее в сарай, спрячься.
– Нет! – надевая шапку, закачал головой Николай и рванулся в дверь. В сенцах он чуть не сбил с ног брата, почти не расслышал, о чем тот его предупреждал, но понял: надо быть осторожным.
С наступлением рассвета возле Исилькульского сельсовета росла толпа. Здесь вертелись какие-то странные всадники, вооруженные. Обмундирование их было самым пестрым: полушубки, сермяги, длиннополые дождевики...
Когда Николай, разыскивая комсомольцев, втиснулся в толпу, он сразу услышал писклявый голос языкатой Аньки Евдокимовой:
– А, вон к вам сам один большевик заявился... Хватайте его!
Николай было рванулся из толпы, но его тут же окружили пьяные обросшие повстанцы. Заломили руки и поволокли по улице, затолкнули в холодное помещение с обледенелыми окнами. Здесь было уже много арестованных. Одни сидели спокойно, другие, заложив за спину руки, ходили взад-вперед и возмущались, что захвачены врасплох ишимскими повстанцами.
Где-то недалеко, за депо хлестнул винтовочный залп.
Седой старик, что сидел у Николаевых ног, поднялся и снял шапку.
Холод и неприятное ощущение страха перед нелепой смертью усилились, когда промозглую тишину разорвал длинный паровозный гудок. Он словно оплакивал тех, кого только что расстреляли.
Николай стал подыскивать место, чтобы сесть, как загремел засов, и дверь заволоклась клубами холодного воздуха. Закричали:
– Безрукий, выходи! Ну чаво мнешься?.. У него шубенка ничаво, снять бы.
– Погодь, сымим, голяшом кишки выпустим...
Подталкиваемый прикладом, Николай шел туда, где еще вчера размещался сельский Совет, а сейчас вершили самосуд местные богатеи и их защитники – ишимские повстанцы. Он понимал, что ему не миновать казни, но и в эти минуты беспокоился за комсомольцев: удалось ли им скрыться или нет? В толпе он их не видел, не оказалось их и среди арестованных – значит, только он один так глупо попался.
Но вдруг Николай даже приостановился: откуда-то сбоку вывернулся переодетый Пронька Тимаков и ошалело выпучил глаза. Руки он держал в карманах и загораживал дорогу одному из стражников. Что он хотел сделать? Выручить товарища? Вряд ли это было возможно: на улице столько вооруженных врагов, да и сопровождают Николая три дюжих верзилы. Тот, у кого Пронька оказался на пути, крикнул:
– Чаво торчишь здесь? Отваливай!
– Да подальше, скорее! – воспользовавшись моментом, моргнул и крикнул на Проньку Николай. И тот прекрасно понял: выручить Николая сегодня невозможно, нужно увести из поселка всех ребят и спрятать.
До крови прикусив губы, Пронька отступил, потоптался за углом ближнего дома и исчез.
Из тех, кто сейчас расправлялся с организаторами Советской власти в Исилькуле, толстобрюхих торгашей и кулаков, Николай узнал только одного – Корсакова. Он сейчас выступал в роли начальника полицейского отряда и ни с кем особо не церемонился.
Рассматривая Николая, он ковырял спичкой в своих прокуренных зубах, икал и говорил, растягивая каждое слово:
– Так. Знаем... Сам комсомольский заправила явился...
Николай молчал. Допрашивали недолго. Приговор вынес сам Корсаков, махнув пухлой рукой:
– Далеко только не водите...
Николай шел мимо депо. Кучкой стояли рабочие и исподлобья смотрели на вооруженных повстанцев, которые шли и спорили: кому достанется Николаев полушубок, а кому – пимы. «Возьмите все, – думал Николай, – вот добраться бы мне до нагана...» Сделать незаметно это было трудно. Во-первых, нужно убрать из-за спины руки в карманы, потом прорвать в правом кармане полушубка дыру, пропустить в нее руку и достать из брюк кармана наган. Карман же полушубка был сшит из крепкого полотна, его зубами не разорвешь, не то одной рукой. Но Николай, перепрыгивая через шпалы, так нажал правой рукой, что выше кармана лопнула овчина. В прорыв свободно вошла рука, И вот он – подарок чекистов – уже в руке. Можно действовать. В какой только момент: сейчас или когда будут раздевать?
И момент настал. Когда он услышал, что здесь, возле обледенелого котлована, его расстреляют, – круто повернулся, выстрелил в ближнего стражника и мимо растерянного второго, бросаясь из стороны в сторону, побежал к серому зданию депо.
Все ближе депо. Рабочие кричат:
– Стреляй второго, второго...
И только когда Николай отчетливо услышал за спиной тяжелое хеканье, он, подбадриваемый рабочими, отпрыгнул в сторону, повернулся и в упор выстрелил в преследующего раз, два. Бандит взмахнувший было винтовкой, обмяк и, как мешок с половой, повалился с железнодорожной насыпи.
С разгону Николай пролетел мимо рабочих в открытые двери мастерских и спохватился: сюда ли надо бежать было, может быть, лучше податься скорее в пригород?
Но в этот момент за него решил рабочий Ануфрий Садков. Он моментально сорвал с Николая полушубок, кинул его товарищам, а Николай надел замасленную спецовку. Мазутными руками рабочие так облапали парня, что от настоящих рабочих депо его отличить было невозможно.
Едва успели это сделать, как депо было окружено повстанцами. Рабочих выстроили, отвели в сторону и спросили:
– Куда побежал арестант?
– Дальше, за депо.
Часть бандитов кинулась туда, но остальные обшарили в мастерских все углы и йотом только удалились и унесли трупы убитых сообщников.
Замаскированный под рабочего, с сумкой в руке, Николай осторожно пробирается домой. Идти по улицам все-таки опасно: могут встретить те, кто снова выдаст повстанцам. Поэтому он выбрал более безопасный путь – ледяную дорогу через Городищенское озеро. Идет боком, отворачивая запачканное лицо от резкого ветра. Руки держит в карманах, из правой уже не выпускает наган. Хотя кажется, что день не холодный, но Николая трясет. И он понимает, что это от большого перенапряжения нервов и сил. Думает: «Может быть, меня уже дома ждут, устроили засаду?»
Эта мысль остановила его почти среди озера. Нужно было выбирать что-то одно из двух: идти вперед или поворачивать назад. Назад? Но куда? Где скроешься? Нет, пойду вперед!
В это время из переулка навстречу Николаю вышел сгорбленный небольшой человек. За ним кто-то ехал на лошади. Неужели арестовали кого-то? Так и есть! Даже саблю вынул. Кого же он ведет? Петьку Улитина!
Николай от удивления остановился и рот открыл. Он так надеялся, что все комсомольцы скрылись, а тут Петьку ведут... Вот бы только больше поблизости повстанцев не было.
Петька не сразу узнал Николая: здорово его загримировали рабочие. Но узнав, он встрепенулся, обернулся к повстанцу.
– Езжай без меня. Что тебе, нашей лошади мало?
– Отпусти парня! – попросил Николай.
– Ишь чего захотели. – Мордатый казак, не выпуская повода, кулаком разгладил усы, усмехнулся и, подняв саблю, замахнулся на встречного:
– Проходи, а то голову снесу:
И в эту секунду хлестнул выстрел. Зазвенела на льду сабля. Петька схватил свою лошадь за повод. Вместе с Николаем они быстро вывалили из седла мертвого казака.
– Бери саблю, скачи и посмотри: нет ли возле нашего дома кого? Если нет – помашешь. Тогда я возьму дома коня и уеду. Ты уезжай тоже.
Петька быстро поскакал в переулок, исчез за углом, потом там же вынырнул, дал сигнал, что путь Николаю безопасен, и сам поскакал дальше.
Через несколько минут Николай уже был в своем дворе. Отец и мать знали, что он был арестован. Послали старшего сына узнать о дальнейшей судьбе Николая, а он вот уже стоит во дворе весь черный, как трубочист, и, поглядывая на улицу, рассказывает отцу о том, что с ним произошло.
Вот мать выносит и сует сыну ковригу хлеба, отец седлает коня и наказывает:
– Сейчас же в аул езжай, скажи Уальде, что я просил лошадь и тебя спрятать так, чтобы никто не нашел. А он для меня это сделает...
Николай пришпорил коня, но только вывернул на край села, как возле кирпичного завода увидел пост: на снегу топтались двое с одной винтовкой. Объезжать их стороной уже было нельзя: увидят, что удирает, откроют стрельбу, убьют лошадь – и ему конец. «Поеду на них, если бы подпустили ближе...»
– Ишь замуровался – не узнаешь, – с винтовкой наперевес подступал к лошади Севастьян Харитонин.
– А вы, дядя Севастьян, кому собрались служить? – бойко спросил Николай.
– Знаем кому,– оскалился Харитонин. – А тебя, милок, вроде по всему Исилькулю ищут. Вот мы чичас и доставим тебя куда след. Бери, Аким, коня за повод.
Подавая соседу повод, Севастьян опустил винтовку. В этот момент Николай наставил на Харитонина наган и приказал:
– Давай-ка сюда винтовку! Ну-ну!..
Перепуганный односельчанин, отдавая оружие, взмолился:
– Только, Коля, не целься... у меня ведь дети...
Дрожащими руками Харитонин выгреб из карманов патроны и подал их Николаю…
Теперь, когда миновала последняя опасность, комсомолец поддал под бока коню и вихрем помчался в белую снежную даль, окаймленную розовеющим кружевом перелесков, принакрытую светло-голубой дымкой…
