Лежу под одеялом — не как любовник, а как запасной выход. Как пожарная лестница в доме, где она строит гнёздышко с другим. Как тот пластырь в сумочке, который она достаёт, только когда порезала палец на чужом празднике. Сквозь стену доносится её голос — нежный, заботливый, почти святой: «Конечно, я приготовлю твой любимый суп…» «Нет, я не смотрю на других мужчин…» «Ты — мой дом…» Ха. А я, оказывается, только подъезд — тёмный, неприглядный, куда она заходит, только чтобы смыть с себя запах его доверия. Она выключает камеру, сбрасывает наушники и идёт ко мне — не с желанием, не с страстью, а с усталостью человека, который только что сыграл главную роль в чужой сказке и теперь может, наконец, снять грим. Как снимают перчатки после работы с мусором. Ложится рядом — не обнимает, а просто занимает место, будто я — не человек, а тёплый угол в приюте для её совести. Иногда она шепчет: «Ты единственный, кто меня понимает…» Но я давно перестал верить этим словам.