В маленькой заброшенной деревне, где дороги забывали следы людей, а печи не помнят запахи сытных обедов, жила Агафья. Ей было сто лет — возраст, который в деревне шептали с уважением. Все, кто мог, уехали: дети, внуки, соседи. Остались только пустые подворья, ржавые вёдра и старые яблони, которые каждую осень осыпали землю жёлтыми листьями.
Дом Агафьи стоял на краю, ближе к дороге, по которой никто не ездил. Внутри было тепло от привычных мелочей: скрипучая кровать, сундук с холщовыми рубахами, стол, на котором всегда стоял чайник — чуть вмятина на боку стола от бабушкиного локтя — и кресло у окна, где Агафья сидела вечерами, считая тени. Рядом с ней всегда спал Рыжик — большой кот с густой охристой шёрсткой и голосом, похожим на старую песню. Он умел урчать так, что казалось, внутри дома рождается новый огонь.
Осень наступила рано. День за днём листья падали, как тонкие страницы из жизни, и однажды к вечеру, когда небо почернело, на пороге появилась Смерть.
Она не шла в чёрном балахоне, как из сказок. Появилась быстрей, чем шаг — как тёплый ветер с другой стороны холода. Высокая, бледная, в платье, которое переливалось серыми складками, она говорила спокойно, без злобы:
— Собирай свои пожитки, бабка, — сказала она, и голос её был ровен, как плетень. — Пора в дорогу.
Агафья не дернулась. Она медленно встала, взяла из сундука льняной мешок, аккуратно положила туда старую накидку, ложку, свою медную чашку — всё то, что, по её представлениям, могло понадобиться в дороге. Рыжик, почуяв перемену, подпрыгнул и устроился у Агафьи на руках.
— Ну что, Смерть, — сказала бабка, — мы готовы. Пойдём, если настаиваешь. Моя осень отцвела.
Смерть посмотрела на кота. Это был не взгляд существа, привыкшего к просьбам. Это был взгляд, который умеет видеть время в шерсти и считывать судьбы по изгибу уха.
— С котом нельзя, — сухо ответила она. — С котом нельзя идти.
Агафья рассмеялась — смех у неё был тихий, но твёрдый.
— Ты в своём уме, девка? На кого я его — Рыжего — брошу? Деревня пуста, а зима близко. Он один останется, и что же ему будет? — В голосе слышалась не жалость, а стальная решимость. Она прижала кота к груди, и тот запел свою низкую мурлыку, как заклинание.
— В раю нет одиночества, — напомнила Смерть. — Туда быстрее попасть стоит, чем скитаться по пустым хатам.
— Нет, — сказала Агафья. — В раю может и всё есть. Но я не брошу того, кто был со мной все эти годы. Он — моя радость, мой дом. Если ты хочешь взять меня — забирай нас обоих.
Смерть приподняла бровь, и на мгновение в её глазах промелькнула неслыханная эмоция — странная, почти человеческая жалость. Потом она рассердилась — не на старуху, а, как показалось, на судьбу, которая снова ставила её в неловкое положение.
— Ну не хочешь — как хочешь! — и, хлопнув дверью, она вышла в ночь.
Дверь закрылась, и в доме снова закапал привычный ритм: тиканье часов, шорох лап Рыжика о половицу, запах чая, который старуха налила, чтобы согреться. Прошёл час, затем второй. На следующий день Смерть не вернулась. День за днём осень углублялась в зиму, и люди в дальних городах перестали помнить, что у этой маленькой деревни когда‑то были жители.
Агафья и Рыжик продолжали жить: по утрам она топила печь, варила кашу, а кот сидел на подоконнике и следил за дорогой, будто охраняя её. Иногда кому‑то из редких прохожих казалось, что вокруг дома стало светлей. Никаких громких чудес — лишь маленькие победы над рутиной, как будто сам мир чинно возвращал утерянные вещи на свои места.
Шли годы. Агафье исполнилось сто семь. Рыжик, по кошачьим меркам, стал долгожителем: ему исполнилось двадцать два. Они оба жили медленно и достойно, как будто кто‑то аккуратно продлил им время, чтобы они могли ещё шаркать по деревянному полу и слышать друг друга.
Иногда, поздно вечером, когда мороз трещал по стеклам, кто‑то видел на дороге силуэт — тонкий, будто ошибка света. Говорили, что Смерть забыла их. Говорили и другое: что она вернулась и, увидев, как старая женщина неразлучна с котом, поняла, что не всегда спешка — добродетель. Может, она отложила свой долг — не оттого, что растерялась, а потому что где‑то в её глубине появился новый закон: давать тем, кто просит по‑человечески, лишний миг, лишний год, лишний вздох.
А может, Смерть вовсе никуда и не спешила, а нашла в этом доме то, чего не могла объяснить — упрямство и любовь.
Так и живут они — старуха и её рыжий кот. Дом их не пуст. В нём слышен тихий плеск чайника, шорох газет и старые песни, которые кот поёт по ночам. И где‑то между омутом вечности и простыми пряжами быта появилась история, которая учит: иногда просьба, сказанная простым голосом, важнее указаний самой судьбы.
И если ты когда‑нибудь проедешь мимо той деревни — остановись. Постучи в окно. Может, увидишь на лавке старушку с морщинистым лицом и кота с большим добрым рыжим сердцем рядом. И если тебе повезёт, кот встанет, потянется и, как дань прошлому, подаст тебе лапу — так, чтобы ты не забывал, что мир всё ещё умеет делать исключения.