В Сосновом Бору жили два соседа. Звали их Алёша Пильник и Филя Трубка. Жили дружно, любили побеседовать, но обязательно в конце разговора ссорились. Если послушать, о чём ссора, так вовсе о пустяках, чересчур хвастать любили.
Ведёт, например, Филя речь, что был он ямщиком:
– Еду я как-то на тройке лошадей по Москве, третий то погонец был не привязанный. Как сиганёт мой погонец, да прямо с маху к царице во двор. Стояла стража, они мигом расступились, я давай ко бежать. Стража то меня не пускает. Что делать, говорю, это мой конь, мне бы как-то его вызволить. А они говорят, с вас штраф полагается за нарушение. Ну, тогда расскажите императрице Алексеевне, что Вашего племянника конь забежал во двор. Один сходил, доложил. Она приказала немедля коня вернуть, а страже впредь, дальше так не делать. Рот не разевать и ворон не считать.
– Ну, это, Филюшка, кажется, ты загнул.
– А какая нужда, мне тебя обманывать, вот тебе крест, ей Богу!
Алёша думает, а чем же я его переборю. Хотел не верить, так опять Богу крестится настоятельно. Ну и пусть врёт, грех то на нём останется.
– А со мной, Филипп, вот опять случай то какой вышел. Вот случай, так случай! Мне этот случай до гроба не забыть.
– Ну, говори, говори, Алёша, послушаем, как ты хвастать то будешь.
– А что хвастать, раз настоящая правда вышла.
Купил я однажды на московской ярмарке хорошую, хорошую балалайку. Или же заграничная как попалась, или наши мастера смастерили, больше я таких балалаек нигде не видывал.
Как начал играть, народ то один другого топчет, всем послушать охота. Ну, я тут, наверное, целый час наяривал, а народ заслушался, и торговать позабыл. Ну, у меня уже руки пристали и игры, какие знал, все переиграл.
Ну что, мне ведь не рояль какую-то нести, взял заметнул мою шестиструнную на плечо и пошёл прямёхонько по Московской, а сам думаю: дай-ка я сейчас врежу против царских ворот что-нибудь поинтереснее.
Так и сделал, поравнялся с воротами и новенькую тогда, Камаринскую заверетенил. Ведь, ты понимаешь, Филюшка, царица то как-то услышала и говорит страже: пропустите этого знаменитого игрока. Зашёл я в ворота, а тут бархатные диваны. Посадила меня и говорит: а теперь играй для моей свиты, и я с ними позабавлюсь.
Вот тут-то я уж и не помню, как у меня пальцы работали, отдавал всё, на что мог. А царица то, царица первый круг дала, как пава прошлась легохонько, всё на ней в золоте. Как бы ни эта балалайка, не видать бы мне ни золота, ни царицы. Долго танцевали, ну, потом видят, что я устал, да, по-моему, они тоже не хуже меня устали. Все в ладошки захлопали, спасиб то сколь насказали, а сам думаю, что мне от ваших то спасибушек. Поклонился и выдворился за ворота.
– Ну, это уж, действительно, сочинил, Алёша! Кто тебе поверит, да кто тебя пропустит в царский двор, а тут ещё сама царица приказала пропустить и, главное, плясать пошла под твою балалайку.
Ха-ха-ха, ври, да меру знай!
– А у тебя что, Филя, изо правды погонец смял стражу и ворвался в царский дворец? Хе-хе-хе, не сдумай в людях сказать, а то сочтут полоумным.
Начнут спорить, до матюков дело дойдёт: оба заершатся, как два петуха, соскочат и тикать до своих старушек-жёнушек.
Рассорятся не на шутку, а за неделю соскучатся, всё зло забудут. В воскресенье опять мировая, опять пошла беседа.
У Фили как-то трубка потерялась, уж очень она у него дорогая была, из зубов не опускал. Курит, она погаснет, он и забудет, что она в зубах.
Вот этак-то в сенокос случилось. Стог метал, сено уже вверх закидывал. Хватился закурить, давай шарить по карманам, трубки нет. Ещё раз проверил по всем карманам, опять трубки не оказалось. Что делать, такую драгоценность потерять, это надо сойти с ума. А не потерял ли в сене в стогу и давай разворачивать стог. Стог раскидал, трубки не оказалось. От накопившейся злобы плюнул с большим гневом, а она в это время выпала изо рта.
Подобрал милую, обтёр платочком и крепко, крепко, как милую женщину целовал. Закурил сердечную, радости было до предела. Накурившись вволюшку, снова давай метать стог.
Валентин Волков, член РО РСПЛ