«Нужно доверие без запрета»
Взрослые называют его добрым сказочником. Дети просто любят читать его книги и смотреть мультики с его персонажами: Чебурашкой, крокодилом Геной, старухой Шапокляк. По данным библиотечного коллектора, Эдуард Николаевич Успенский—самый читаемый детский писатель. Переведен в 23 странах. Да, он сказочник, но реалистичный до чрезвычайности и еще грустный. Грустный вопреки неукоснительности «happyend» всех его книг и фильмов. Грусть — в науку нам вместо надоевших назиданий и нравоучений. Если прочитали либо посмотрели и взгрустнулось, писатель достиг цели, помог задуматься: отчего да почему так, а не иначе, как хотелось бы? Ему и самому грустно оттого, что иные родители не понимают этого и запрещают, и пугают. Вспомните телеэкранные истории о Простоквашине, жизненные до удивления. Посмотришь, и в чем-то не лучшем узнаешь себя — родителя.
- А в шкодливой старухе Шапокляк—антиподе «образа» доброй бабушки в детской литературе—узнаю самого Эдуарда Успенского. Тридцать пять лет назад мы с Эдуардом Успенским вместе учились в школе. В начале пятидесятых наши учителя еще не искали престижное оправдание собственного профессионального бессилия — не изобрели ярлык «трудный подросток». А Эдик был не подарок нашим замечательным учителям. Если Успенского вызывали к доске, урок пропадал начисто. Он не нарушал дисциплины, просто шел между черных парт. И все. А класс смотрел и заранее надрывался от хохота, предвкушая розыгрыш, хохму. Стонал и изнемогал, не в силах остановить смех. Что тут сделаешь? Долго мучились учителя и лишили класс удовольствия лицезреть на уроках вместо учебы театр одного актера. Стали спрашивать Эдика исключительно после уроков...И вот в гостях у меня Эдуард Николаевич Успенский. Чинный и очень свойский. Пьем чай, а я все надеюсь: вот встанет Успенский, пойдет, и дом грохнет от хохота, как когда-то... Нет. Хотя в глазах у него так и пританцовывает озорная Шапокляк.
— Не возражаешь, расскажем немного, как, извиняюсь, хулиган стал писать для детей. Здесь, полагаю, один из ключиков к воспитанию. Ты окончил МАИ, больше пребывая в его студенческом театре «Телевизор», писал на эстраду и детские стихи, а по специальности работал хотя бы день?
— Три с половиной года на ракетном заводе. Но я был очень плохим инженером и потому внес большой вклад в дело мира. А интерес к детям у меня со школы. В нашей с тобой пятьдесят шестой московской были потрясающий директор Петр Сергеевич Окуньков и очень толковый старший пионерский вожатый Александр Павлович Кулаков. Так вот, когда я был хулиганом в девятом классе и приносил невероятный вред учителям, они назначили меня... вожатым в четвертый класс. Оглоушили доверием. То был урок настоящей педагогики. Два года я ежедневно приходил в свой подшефный класс. Помогал детям хорошо учиться, отнимал папироски, порицал драки, рассказывал, какие прекрасные у меня учителя. И я уже не мог курить сам, не мог срывать уроки, иначе слово разошлось бы с делом, и я бы не смог смотреть в глаза ребятам. Наша дружба делала нас лучше. И «до того я стал хорошим»... Тогда и понял механизм воспитания. Захотелось поделиться, повлиять. Так стал писать.
—Ты умышленно подарил детям одиноких, тоскующих Чебурашку и крокодила Гену, а фактически рассказ о том, как найти друга надежного. Изобретательно ведешь героев по испытаниям на честность, мужество, верность. И всегда приводишь к торжеству вечных человеческих ценностей. Не подменяешь ли реальность бытия прекрасной иллюзией?
— Детская литература — это проповедь, а не исповедь. Проповедь, точно выверенная по идеологии! Для психического здоровья детям нужна уверенность в надежности близких людей, нужна уважительность. Не люблю книги Анатолия Георгиевича Алексина за то, что его герои в любой момент могут предать, либо совершенно неожиданно возьмет и умрет любимая бабушка. Маленький человек читает и начинает понимать, что живет в неустойчивом мире, где нельзя ни на кого положиться. Нравственное здоровье писателя формирует мироощущение детей. Хватит расшатывать детскую психику! Я за правду жизни, но с идеалом. В детской книге есть место и смерти, и жестокости, но не должно быть болезненной мысли о подлости мира, тебя окружающего. Это отрава для детской души!
— Будь выбор, уверена, дети сами обошли бы такую книгу.
— Но слишком долго тиражи определялись степенью холуйства писателя, и дети воспитывались на нежизнеутверждающей литературе. Фальшивая рукопись очень устраивала редакторов издательств. Зная законы ремесла, ее легко подправить под спускаемые установки. Жизненную книгу подредактировать идейно невозможно. Тешу себя, что только по этой причине в застойные годы меня почти не издавали, обвиняли в том, что говорю с детьми нелитературным языком. А я слушал их и старался писать, как они говорят. Переиздания были, и создавалась иллюзия преуспевающего писателя, а я зарабатывал «Радионяней». Недавно вышли новые мои книги «Школа клоунов», «25 профессий Маши Филиппенко» для детей младшего школьного возраста. Но их почти не знают. Малы тиражи.
— Учителя пишут, спрашивают редакцию, где купить книгу Эдуарда Успенского «25 профессий Маши Филиппенко». Читали ее в «Учительской газете» по перепечаткам из номера в номер. Утверждают, что книга — прекрасный учитель труда. Выяснила, «Москнига» ею не располагает. Кто издал?
— Ленинград. Книга о том, как доверие, дружба и труд, а не игра в работу творят личность. Считаю эту книгу своей лучшей. Ее рукопись пролежала полтора года в издательстве «Детская литература». На запросы мои получил ответ: «Уважаемый Эдуард Николаевич! На вашу книгу С. Соловейчик написал, хорошую рецензию. Мы не согласны с ней, будем рецензировать дальше». Через полгода еще ответ. Опять «уважаемый». И далее о том, что на книгу дал хорошую рецензию тогдашний главный редактор «Учительской газеты» В. Матвеев: «Мы с ней не согласны...» Еще через полгода получаю: «Уважаемый Эдуард Николаевич! Отдали на рецензию вашу книгу Д. Урнову. Он написал ругательную рецензию, мы с ней согласны, печатать не будем».
— А судьи кто? Где они, когда топчут нравственность? С легкостью необыкновенной, особенно с киноэкрана нас убеждают: дети жестоки и злы. Надо переломить это! И... словно из рога сыплют примеры детской жестокости. И учат, как переломить ее.
— Упаси боже, что-либо ломать в душе ребенка! Наломали уже. У настоящего воспитателя нет такого понятия «ломать», он о становлении достоинства хлопочет. Если в семье порядок, в обществе тоже, дети — добрые существа. Злые — вымысел нездоровой психики творцов книг и фильмов. Злость может вспыхнуть, если дети собираются в стаю и кто-то подал пример. Примеры всегда влекут детей. В моем детстве не помню, чтобы зверски били кошек, собак. А на днях рассказали: в детском садике ребята коллективно распяли котенка. Нет, это не коллектив — стая, и кто-то им чиркнул спичкой.
— Похоже, воспитатели в растерянности. Как противостоять цинизму, лености души, иждивенчеству и приспособленчеству?
— Не надо противостоять. Бесполезно. От команд, запретов. да и советов у детей уже скулы сводит. Нужны примеры, нужны энтузиасты-воспитатели. От жестокости лучше лечит не наказание, а доброта и доверие. У меня есть друг — самородок-воспитатель из Подмосковья Виктор Столбун. Комната милиции прислала ему 50 детей. Понятно, прилежные да послушные с милицией не знакомы. Столбун организовал трудовой лагерь и работал с ними всего одно лето — убирали кабачки с полей. Они много читали, беседовали, знакомились с Подмосковьем. И денег заработали много. Я достал им 100 билетов в Большой театр на балет. Это был уж мой рекорд. Всего за одно лето Столбун из хулиганов сделал нормальных подростков. Он считает, что природа заложила в ребенка основные нравственные заповеди, уважение к матери, к Родине, к дающему знания, к коллективу, всему живому. Если эти постулаты укреплены, растет морально здоровый человек. А когда нет уважения к коллективу, притуплены все нравственные нормы, тогда пустоту заполняет жестокость. Как лечить ее, я знаю, для меня неприятней всего двуличие в детях. Внешне умеют себя вести, улыбаются к месту, а за душой ничего. Откуда это? Может, из школы? Не знаю семьи, где бы не ругали учителей за необъективные отметки. Страх получить «непроходной» аттестат сорвал лавину взаимной неприязни учителей, учеников и родителей. Даже в детском саду учат, как «заслужить» характеристику нужную.
— Грустно, лицемерие еще и отвращает от дающего знания. И дети заражены всеобщей подозрительностью и приспособленчеством. Такова правда жизни. А надо ли ее тянуть в книгу?
— Если я выведу учителя подонком, вряд ли стоит умиляться торжеству реализма. Да, учителя в большинстве неумелые по разным причинам. Но, пожалуй, нравственней не спешить сообщать детям об этом. Вырастут— поймут, что и отчего.
— Уязвимая позиция при гласности. Барометр общественных симпатий склонился к школьному самоуправлению и выборам директора, найму учителей по решению общественного совета школы.
— Я — за демократию, но разумную. Помогать подрывать авторитет плохого учителя все же не могу. В конкретном случае не пройду мимо, а тащить проблему в книгу... нет.
— Наверное, недоверие к объективности учителя в двойной морали общества? Не изжито и лицемерие, угодничество.
— Разумеется. Наивны взрослые, если полагают, что ребенок чего-то не видит, не слышит. Как бы не так! С экрана телевизора в каждый дом входил Леонид Ильич и вещал о благодатях развитого социализма. А папа комментировал при сынишке: «Где социализм? Жрать нечего!» И нет у ребенка уже доверия и уважения к руководителю государства, к телевидению, которое врет, нет уважения к своей стране. Распались нравственные устои. А без тормозов и ударить можно. К социальным последствиям дефицита доверия в обществе отношу апатию детей в больших городах. Официальная педагогика сориентирована на запреты и ломку негативного в характере. С уважением к личности ребенка еще хуже в школе. Играем в одни ворота. Перед взрослым, особенно родителем и учителем, ребенок — раб бессловесный. Тем и пестуем психологию угодничества, а при ней о гордой личности говорить не приходится. Желая добра, родители поучают деточку: ты знаешь, и я знаю, что это плохо, но надо, полезно, выгодно сказать, что хорошо. Страшно мне...
— А что противопоставить двойной морали?
— Коллектив с его доверием к личности.
— Но коллектив нивелирует личность по нижнему уровню способностей, интеллекта.
— Ты говоришь о пионерской организации: Петя, делай, как Коля! А я — о «Тимуре и его команде», где у каждого члена коллектива свое предназначение, где страшней всего лишиться доверия товарища. Все заорганизовали, в кино водят строем, больного навещают по разнарядке, а винят коллективизм! Но он не бывает по приказу. А казацкая вольница улицы (придется признать!) воспитывала смелость, товарищество, порядочность. Вспомни, за что били во дворе? За подлость, трусость. Вспомни кодекс мальчишеской чести. А ныне во дворах все засажено прекрасными деревьями, играй только на асфальте, боже упаси куда-то лезть, сиди — кури... А песни? «Вот пришла лягушка и съела кузнеца. Ха-ха, ха-ха!» Плакать хочется. Или образчик идеологии: «Друг в беде не бросит, лишнего не спросит, вот что значит настоящий друг...» Крохобор! Дворовый коллектив держался на уважении к старшему из ребят. Действовала самая доходчивая педагогика примера в разновозрастном коллективе. Она очень плодотворна. И классы бы так формировать, и группы в детских садах.
— Ты рассказывал о своей писательской лаборатории, где проверяешь написанное детским интересом. Что это такое?
— Детский литературный кружок на Стрелецкой улице при каком-то домоуправлении. Два года еженедельно веду. Сначала ребята из любопытства приходили на живого писателя посмотреть. Приносили стихи, прозу. Кому было скучно от наших бесед, ушли, а кто хочет работать, остались. Читаем, обсуждаем. Меня удивляет, что многие дети стали лучше заниматься по математике. Догадался, почему. Когда сочиняют описание звездолета, его конструкцию, приходится в физику с математикой углубиться. Кружковцам первым читаю свое. Суровые ценители, на читательских конференциях такого объективного разбора не бывает. Коллеги стали к нам приходить, читать.
— О чем пишут дети?
— После Штирлица преобладали детективы со шпионским уклоном. Детская психика — срез с нравов общества. Теперь перешли на сюжеты с грабежами, мафиями. Актуально! Пишут и сказки. Кружок помогает мне не оторваться от интересов детей, их речи, жизни. Так родилась у меня идея создать хозрасчетное детское издательство книг, написанных самими детьми. Собирать фольклор! На договоре с Детиздатом. Представляешь, детектив Саши Борисова с предисловием Стругацких?
— Расхватают уже из-за предисловия? Тебя поддержали? Аналогов-то в мире много.
— В ЦК партии — да. Но у издателей все время чего- то нет. Зато в избытке опасения: если открыть такое издательство, то все дети страны начнут писать. А вот этого, сказали, нам не надо! Им! Предлагаю при ТАСС создать отделение — детское международное фотоагентство. Чтобы обмениваться рисунками и фотографиями детей из разных стран. Это делается, и дело коммерческое. Опять ни с места.
— Хочу вернуться к воспитанию коллективизма на опыте Японии. Мы все печалимся, что нет у детишек персональных игровых компьютеров, а в Японии уже создают игрушки... коллективного пользования для воспитания товарищества, уважения друг к другу, выработки навыков совместных действий.
— Они уже оценили преимущества коллективизма перед индивидуализмом. Я предложил «Малышу» издавать большой-большой журнал, с крышку стола, для коллективного пользования. В нем тексты, выкройки игр, игрушек. Ребята собирались бы вместе, мастерили, играли. Но у издательства одни причины для отказа: нет бумаги, оборудования. Кооператоры уже бы раскрутили идею.
— Случалось, что на внедрение идеи жизни одной не хватало. А если торговать идеями?
— Дарю на доброе дело.
Беседу вела Л.ЛУКЬЯНОВА.