Фрагмент из книги "Субцивилизация"
Продолжение
Начало в публикации:
В одном из своих рассказов я, было дело, поведал историю о том, как однажды, отбывая наказание в колонии строгого режима, мне удалось спасти от утилизации списанные из лагерной библиотеки замечательные книги, которые на воле днём с огнём не сыщешь.
Здесь я по этому поводу ругаться не буду: в том рассказе уже это сделал, да так, что на эмоциях сломал авторучку! Помню, ещё удивлялся собственной агрессивности. И ручку жаль было - они тут на дороге не валяются…
А как было не ругаться? Абсолютно новый, без следов прочтения, изданный в большом формате сборник произведений Венедикта Ерофеева, “Телефонная книжка” Евгения Шварца, “О поэтах и поэзии” Дмитрия Быкова, “Стихи про меня” Петра Вайля и другие. Даже две книжечки Маруси Климовой! Вот откуда они тут могли взяться? Что за подпольный букинист их сюда затянул?
То-то!
Тюремный субмирок полон сюрпризов - только успевай собирать и ныкать по загашникам!
Была в той груде книг и классика. Причём, как на грех, из числа самых любимых мной авторов... Не стану перечислять - лучше умолчу. Поберегу нервы. Иначе снова заведусь, опять ручку сломаю и так далее. Канцтовары, повторяю, тут с неба не падают - приходится ими дорожить. К тому же всем и так понятно, кто в подобных учреждениях служит, и какой в них преобладает контингент…
А дело было так.
Выполнял я как-то утром свои дополнительные обязанности по лагерному хозяйству. То есть наряду с основными функциями лагерного садовника - рабочего по озеленению зоны, у меня вот уже несколько лет и по сей день есть ещё и ответственная, но не обременительная миссия помощника при магазине колонии.
Для вольного человека это занятие, скорее всего, покажется отстойным: подметать участок, чистить снег, выносить из магазина мусор на свалку… Что в этом хорошего?
Однако в отличие от той, свободной, жизни с её понятиями, здесь, по эту сторону от бетонного забора с колючей проволокой, царят иные законы и нормы. Они вносят особые коррективы, скажем так, в этику поведения и отношение к жизненным ценностям. И нормы эти возникли не спонтанно из ниоткуда, а обусловлены насущной необходимостью, инстинктом выживания и простым человеческим желанием возвратиться на свободу, домой, к родным.
Поэтому моя скромная миссия - это даже не подработка, а, скорее - калым и своего рода скачуха. Она даёт мне негласное право держать при себе ключи от магазина и пользоваться им в любое время без очереди. О том, что это здесь немалая привилегия, красноречиво свидетельствовали завистливые взгляды, которыми награждали меня обитатели зоны, стоявшие в хвосте очереди. Подумать только - завидуют уборщику! Не смешно ли?
Скачуха - поблажка, привелегия (жарг.);
…В общем, занимался я в то утро своими привычными делами: собирал пустую гофротару - картонные коробки из-под продуктов, упаковывал их в мешки и вытаскивал на плац. Затем закрыл магазин на замки, надменно покрутил связкой ключей на пальце и спрятал их во внутренний карман телогрейки. Причём проделал это нарочито демонстративно - перед магазином, невзирая на то, что до его открытия оставался битый час, уже терсились покупатели - зэки.
Я равнодушно обвёл взглядом мёрзнущую очередь, состоявшую, в основном, из разной шушеры, которая спозаранку, повинуясь совдеповским ещё инстинктам, наводит беспонтовую суету, сплетничая, подобно бабкам обсуждая всех и вся, сетуя и ропща.
На глупые, однотипные вопросы, задаваемые мне ими изо дня в день и из года в год: «А во сколько ларёк откроется?», «А когда будет завоз?», «А что привезли?», я, сохраняя высокомерный вид, дал дежурные и такие же однотипные ответы, какие давал изо дня в день и из года в год: “Как положено!”, “Не знаю!”, «Не знаю и знать не хочу!”.
Книга "Субцивилизация" на Wildberries:
Дело-то не в том, что я вредина и зазнайка. Во-первых, у них перед носом установлен внушительных размеров стенд с графиком работы магазина. А во-вторых, и без этого стенда всем прекрасно известно, что магазин, он же ларёк, открывается всегда в одно и то же время - в 10:00, товары завозят только по понедельникам в соответствии с утверждённым перечнем, в котором нет и никогда не будет ни пива, ни портвейна, ни многого того, о чём они так мечтают - прайс-лист у них тоже всегда перед носом. Такой порядок заведён давно и действует также из года в год и изо дня в день…
Правда о русской тюрьме! Читайте на Яндекс.Книги:
Зачем же они у меня так навязчиво выясняют одно и то же?
А вот зачем. У некоторых людей, например, у тех совковых бабок, есть некрасивая плебейская черта, перерастающая в манию: хоть чем, но привлечь внимание могущего, напомнить о себе, чтоб при случае чего-то для себя урвать - извечное заискивание в поисках благодетеля. Мол, вдруг он меня подзабыл, а тут я ему покланяюсь, к слову что-нибудь ляпну - глядишь, вспомнит, что я есть такой хороший, и какую-нибудь милость окажет: пропустит отовариться без очереди, дефицитный товар подгонит и прочее...
Хотя их тоже можно в чём-то понять. С такой щепетильной темой, как отоварка в лагерном ларьке, не всё обстоит просто и гладко.
Товары доставляются сюда в ограниченном количестве, и на всех чего-нибудь да не хватит. Те, кому довелось пожить при Советском Союзе, полагаю, поняли меня с полуслова.
Молодому поколению придётся пояснить на отвлечённым примере.
Представьте, что сто человек, среди которых и вы, попали на необитаемый остров. Три раза в день вертолёт или, скажем, дрон кружит над вашим островом и сбрасывает сто кусков хлеба, столько же порций перловой или ячневой каши и по стаканчику тёплого жидкого чая на каждого, а в полдень, кроме каши, ещё и по миске варёной капусты. И так каждый божий день в течение нескольких лет.
Печально, не правда ли? Но! Кроме этого другой вертолёт раз в неделю подкидывает вам ещё мешок с кока-колой, сникерсами, какими-нибудь бургерами, тортиками, сигаретами. Только не по сто штук, а скажем, по пятьдесят одного, по десять другого, по пять третьего и так далее. А вокруг ни магазинов, ни гипермаркетов, ни транспорта, ни интернет-доставки. Даже смартфонов, и тех нет. Поэтому, как только вертолёт в очередной раз зарулит и сбросит мешки с ништяками, вся ваша голозадая ватага, включая больных, хромых и плоскостопых, позабыв о своих хворях и скорбях, обгоняя друг друга, понесётся дербанить эти мешки к месту сброса. Короче, кто успел, тот и съел, а остальным - шиш!
Кстати, в этой гонке будут участвовать не все. Иные гордо останутся стоять в тени пальм, курить бамбук и с достоинством ждать, скрепившись, когда весь этот дурдом закончится. А иным и бежать никуда не надо - им всё поднесут, добытое праведно или неправедно. Сами поднесут, да ещё и с улыбочкой. Но таких единицы. Пять-десять, не больше.
Основная же масса, вдоволь натолкавшись, наоравшись, оскорбив друг друга распоследними словами, даже кое-кого побив, сияя счастливыми лицами, возвратится с той или иной добычей. За ними несолоно хлебавши приплетутся неудачливые и менее расторопные, как говорится - те, чьи кони медленно скачут. Короче, естественный отбор почти по Дарвину…
Тюремные и лагерные истории! Читайте на Яндекс.Книги:
Эту сценку, повторяю, я так подробно обыграл для молодёжной аудитории. Представители моего и более старшего поколения не раз имели возможность понаблюдать подобное в обычном свободном мире, скажем, в конце восьмидесятых или в девяностые, причём не только в российской глубинке, но и в самой Москве…
А вот, что касается зоны, то, напротив, подобной невоздержанности в былые годы зэки себе не позволяли. Проявление жадности, необузданности, рвачества считалось для зэка верхом неприличия и дикостью. Это было непозволительно, так как противоречило арестантским понятиям. Зэк не смел даже помыслить о том, чтобы опередить или тем более обделить другого зэка. Если же он вдруг как-то проявлял подобную склонность, его неминуемо ждало наказание в диапазоне от словесной укоризны до использования грубой физической силы. Это зависело от полноты проявления пагубных склонностей.
Таких, помню, обзывали всякими оскорбительными словами, как-то дичь, кишкоблуд, чайка, устрица, мышь, бабка. Ещё и приговаривали при этом: “Кишкоблудство приводит к жопо*бству”, напоминая, что в голодные времена невоздержанные к еде добровольно уходили в петушиную масть и за дополнительную пайку и подачки выполняли самые тяжёлые и грязные обязанности.
После того, как в конце нулевых впервые осуждённых (первоходов) стали изолировать от многократно судимых (второходов и рецидивистов), распределяя по разным зонам, арестантские понятия начали провисать. Но ещё несколько лет в зонах для первоходов преобладал контингент, который эти понятия впитал до мозга костей и строго им следовал.
Эта реформа затевалась, в том числе, с целью искоренения так называемых воровских традиций, арестантских законов и связанных с ними понятий и ценностей.
В результате с середины десятых годов зоны для первоходов наводнили осуждёнными за мелкий сбыт наркотиков - полуадекватными, но ушлыми юными наркоманами с явными следами, а вернее - последствиями употребления сильнодействующих синтетических психоактивных средств. Наперегонки с ними в эти зоны ломанулись старые деградировавшие алкаши, осуждённые за преступления, связанные с насилием и совращением. Вся эта шушера прибывала, а бывалые зэки, разумеется, постепенно освобождались. С ними утрачивались прежние правила, забывались ограничения, менялись нормы и само отношение к этому "мирку".
Однако реформаторы цели своей не достигли. Понятия-то в целом остались, но приняли иные, уродливые, искажённые формы, не обоснованные ничем - ни традициями, ни логикой.
Реформы исправительной системы по социализации оступившихся граждан, как это обычно заведено на Руси, вместо перевоспитания преступников привели к очередному бардаку и махновщине: сегодня одна постанова, завтра - другая, послезавтра - третья, причём одна дурнее другой…
Вот и результат: забыв о былой пристойности, по головам друг друга готовы лезть, лишь бы приблизиться к заветной цели.
Имея доступ к торговой точке на зоне, можно было бы крутиться, замутить какой-нибудь движ-барыш. Ведь всё само идёт в руки! Но, довольствуясь малым, я вот уже несколько лет остаюсь при этом деле, памятуя о том, чем закончилась «Сказка о рыбаке и рыбке». В одночасье можно лишиться и того малого подспорья в поддержании своего жалкого существования. Всё бренно в этом мире. А уж в нашем мирке и подавно.
Зона - это место, где любой человек, если он зэк, какие бы великие заслуги перед начальством за ним не числились, как бы ни был он хвалён и обласкан, за две минуты без видимых причин может превратиться в конченного х**плёта и никогда уже не добиться прежнего положения.
Мирская слава бренна. Бытие бренно. Всё эфемерно. И особенно репутация зэка: и эфемерна, и непредсказуема, да ещё и служит порой разменной монетой.
Во-первых, элементарно могут наябедничать. Как у нас говорят - настучать. И вполне вероятно, что никто не станет чиниться и разбираться, а просто выкинут с объекта и возьмут другого - всего-то делов…
Потом остались же ещё в зоне и нормальные зэки с теми, былыми понятиями. За барыжный движ могут и спросить - тоже настучать, только уже в прямом смысле - по голове.
Но это всё не главное. Можно ведь делать так, что комар носа не подточит - никто не узнает, не предъявит и не спросит. Но…
Претерпев в жизни столько несправедливости и имея за плечами немалый лагерный опыт, самому не просто охота, а жизненно необходимо по мере сил и возможностей эту самую простую, банальную, житейскую справедливость всюду и всячески насаждать. И в этом я, к счастью, не одинок.
Настоящим трудягам и созидателям отчего б не помочь? Они заслужили. И я для него постараюсь - помогу, чем смогу. А бездельники - шагом марш: по графику, в очередь, по остаточному принципу…
Вся моя надменность и высокомерие в связи с обладанием комплекта ключей от тюремного ларька, конечно же, напускные. Моя работа мне досталась тоже не за красивые глаза. Перед этим я пять лет верой и правдой отмахал метлой, снеговой лопатой и ледорубом. И на протяжении последующих пяти лет не выпускал их из рук. Так что право махать теперь кроме метлы и лопаты связкой ключей я тоже честно и справедливо заслужил. В отличие от тех, кому зазорно брать в руки уборочный инвентарь или стоять за станком, кто не спешит помочь товарищам по несчастью, кто сладко спит, пока другие вкалывают, кто в мороз, в дождь и снег украдкой отсиживается в тёплом бараке...
Мне ничуть не жаль тех, кто вчера свысока, чуть ли не брезгливо поглядывал на работяг, а сегодня жалобно поскуливает, упрашивая открыть магазин чуть раньше или притормозить для них дефицитного товара: пачечку сахара, бутылочку колы, пакетик репчатого лука… Это разве мужчины? Мужики?
Даже взрослых людей, увы, порой приходится воспитывать. “Не положено!” - не грубо, но ледяным тоном отвечаю, морда - кирпичом, царственным жестом закидываю мешки за плечи и величаво следую мимо них к пункту утилизации.
Не спорю, моё поведение меня тоже не красит. Но…
Лагерь строгого режима - не пансион для кисейных барышень. Это отличное лекарство от избыточной сентиментальности и ложного милосердия.
Я всегда считал, что надо быть добрым, но нельзя быть добреньким. Увы, только в тюрьме я понял истинное значение этих слов. Познал, как говорится, на личном опыте…
…Конечный пункт моего маршрута - площадка с контейнерами для отходов, расположен у нас на другом конце жилой зоны - на хоздворе.
Благополучно миновав дежурную часть, на полпути до этого самого хоздвора я повстречал одного дюжего зэка. Он работал уборщиком в воспитательном отделе колонии. За его плечами тоже был мешок. Мы поздоровались.
Подойдя поближе, я разглядел характерные очертания на поверхности его мешка. Их ни с чем другим не спутаешь. Это были книги.
Парень тот лет на пятнадцать моложе меня, крепкий на вид, но добродушный, да и отсидел гораздо меньше. Поэтому, чтобы заранее пресечь излишние препирательства и причитания, я избрал тактику моральной атаки, для чего, изобразив наезд, скомандовал:
- Стопэ!
Он испуганно посмотрел на меня и промямлил:
- Зачем?
- Откуда книжки несёшь?
- Списали из библиотеки. Сказали сжечь или в макулатуру.
- Я ща тебя сожгу! - напирал я. - Или в макулатуру сдам. Бумагу из чего делают?
- Как из чего? Из дерева вроде…
- Ну, вот! Прикинь, сколько из тебя бумаги можно сделать?!
До парня дошёл смысла шутки, и он заулыбался:
- Ну хорош...
Меня-то он, конечно, нисколько не боялся. А смотрел опасливо потому, что побаивался начальства, которое наверняка ему пригрозило чем-то, если списанные книги “расползутся” по зоне.
- Ставь мешок и проваливай, - не церемонился я.
- Ммм… - ерепенился Мишка, так звали парня.
- Хули мычишь. Иди. Я сам отнесу.
- Только это… - сдавался он. - Дядь Сань, чтобы это…
- Иди, я сказал. Ещё учить меня? Без тебя знаю. Иди! - ворчливо, но уже с шутливый улыбкой выпроваживал я парня.
Он в нерешительности ушёл. Глупый, но всё же ответственный. Тут таких ценят. Но не захотел ссориться - кишка тонка!
Спешно и нервно рылся я в его мешке, перебирал и складывал по стопкам книги, изрыгая при этом страшные ругательства:
- … ваш рот … суки … гандоны дырявые! - хорошо так, сочно, смачно, с душой, с сердцем оттягивал я безымянных вандалов.
Поглаживая грязную обложку томика Булгакова с тем самым романом, мысленно приговаривал:
- Несомненно, Вы правы, мессир. Рукописи не горят! Зато знаете, как горит издательская продукция и прочая полиграфия! Жарко горит! Лучше берёзовых дров. Только еретиков сжигать...
Продолжение следует:
Вся правда о тюрьме в книге "Субцивилизация":
