Когда у Пети впервые кольнуло сердце — а было это тёплым весенним вечером, среди табуретов и гудящих кастрюль — я испугалась. Он сидит за столом, держится за грудь, глаза на бедного пса уставились жалостно. Я бросила сковороду,
«Петя! — кричу, — может, скорую?!»
Он тяжело вздохнул, помотал головой.
— Не надо, Людонька, авось отпустит
С того дня началось. Чуть что — «сердце схватило». Кран на кухне подтекает — «ой, не могу, Люда, колет». Я за руку ледяную воду пускаю, Петра щиплю взглядом:
— Ты уж посмотри, хоть шайбу подставь
— Сердце, — бормочет, — не сегодня, Люд, после дождичка в четверг.
Первую неделю по-настоящему жалела: и суп ему полегче, и кашу без соли. С вечера накрывала пледом, только бы отдыхал. Заговорила даже с подругой Фаиной:
— Что делать, Фаин? Наш-то совсем изнемогает.
— К врачу бы, — щурится, — они ж любят поныть, когда дело пахнет ремонтом.
Но я своему сердцу верила. Только вот странности пошли. Выхожу на кухню — Петя сидит с газетой, читает сканворд, улыбается до ушей. Я осторожно:
— Помоги, пожалуйста, картошку почистить?
Тотчас глаза вниз, лицо скорбное, рука — к сердцу.
— Люда, ну ты же видишь: мне плохо
— Минуту назад, вроде, здоров был!
Петя делает вздох — театральный, громкий. Как будто у нас тут сцена, а он — звезда народного драмтеатра.
— Вот всё сразу, — стенает, — всё на меня. Мальца к доктору своди, мусор вынеси, герани полей — а у меня сердце не железное!
Я молчу. Слушаю, как в ванной плещется вода. Вчера сам себе чай грел, и колбасу через окно соседу протягивал — чтоб «покрепче», видите ли, была.
— Может, всё же к врачу? — спрашиваю тихо.
— Не, не надо… — тут он снова улыбнулся, — ещё подлечусь, а там увидим.
С каждым днем это нытье крепчало. Петя даже кошке жалуется:
— Киса, вот жизни твоя хороша — только ешь, да греешься!
Вот так и живём. Утром — «ой, сердце», вечером — «ай, не могу». А работы — видимо-невидимо. И только сканворды у него всегда по любви.
***
— Чай попей, пока не остыл, — сунула Петру кружку, а сама окошко потихоньку приоткрыла — свежий воздух нужен.
Он как всегда — рука к груди, стон на губах:
— Люда, ты бы хоть пожалела… опять сквозняки.
— Сердце-то твоё разве не при сквозняке прихватывает, а? — не удержалась, прошептала с усмешкой, — Может, под одеялом к врачу отправимся?
Он посмотрел исподлобья — давно меня так не сверлил. Отвернулся, одеялом по подбородок натянулся, молчит. А я вот уже не выдерживаю: парень уже вторую неделю совсем на себя не похож — серчит, играет на нервах. Никогда моего Петю таким не знала. В голове крутится — неужели что-то серьёзное? Или — вон у Фаины муж так же притворялся, пока на рыбалку не позвали.
Фаина захлопнула прихваткой дверь и сразу же:
— Сходи к терапевту, чего тянешь?
— Откуда знаю, — шепнула я, — обидится ведь
— Пусть обижается, — буркнула, — но пусть проверится.
Позвонила в поликлинику. Через два дня врач пришёл. Молодой, курносый, в зелёной рубашке.
— Здравствуйте, — улыбнулся он нам, — где у нас больной?
Петя как увидел халат — сразу бледнее мела.
— Та-а-ак, — протянул врач, нащупал пульс, попросил раздеться, — Давно жалуетесь?
— Да уж недели три — простонал Петя и закрыл глаза.
Измерили давление, выслушали сердце, просветили фонариком глазное дно — всё, как в кино. Я, волнуясь, шаркаю тапком по полу:
— Что скажете, доктор?
Молодой врач улыбается тепло:
— Замечательная у вас работа сердца, Пётр Иванович. Давление только чуть выше нормы — и то от волнения, наверное.
Петя молчит.
Захлопнулась входная дверь — доктор ушёл, а в кухне повисла тяжёлая, густая, как простокваша, тишина. Я ставлю чайник, изо всех сил стараюсь не улыбнуться — мимика выдает предательски, губы дрожат.
Петя вдруг резко вскакивает, стул едва не падает:
— Значит, я притворяюсь, да? Ты ему всё наговорила, чтоб он меня за бездельника держал!
Голос — злой, незнакомый, в нём такие обиды, что мурашки по спине.
Я почти шепотом:
— Я, Петя, хотела, чтоб тебе стало легче. Мне страшно было! Может, таблетки какие, может, советы.
— Не было у меня никакой поддержки! — выкрикивает он, кулаком по столу. — Думаешь, мне легко? Думаешь, раз он так сказал — всё хорошо? Вон у дядьки моего — тоже так говорили, а потом еле с больницы вынесли! Вообще, если бы ты хоть капельку сочувствия понимала, мне бы не пришлось. — он закашлялся и отвернулся к окну.
Я вдруг почувствовала себя виноватой, хоть была уверена: всё правильно делаю. Чайник зашумел — а в доме, словно гроза нависла.
Петя отвернулся, лицо уткнул в газету, на мои слова не отвечает. Только вздыхает тяжело. Сердечно. Настоящий спектакль.
— Ну ты бы хоть слово сказала, — буркнул он наконец, — а то как в стену.
— Не знаю уже, что и говорить — вздохнула я, — Просто хорошо бы всё откровенно, по-человечески, а не этими вздохами и истериками.
Он зашуршал страницами. Наступила ночь. С трудом уснула — голос врача, обида Пети, моя тревога клубком спутались внутри.
***
В аптеку я зашла на бегу — Пете что-то для сердца, себе валерьянку. После той ссоры не спалось, да и дома — напряжение режь ножом. Чувствую: если не утихомирю, самой скорую вызывать.
За прилавком — Татьяна Сергеевна, наша, с детства помню: щёчки румяные, киоски аптечные ещё маме моей советы давала.
— Ой, Людочка, здравствуй! — улыбается, гремит пузырёчками, — Как жизнь?
— Честно? Сознание не теряю, но вот муж мой, кажется, заболел. Давление, сердце. А самой, видишь, аж руки дрожат.
Татьяна Сергеевна ближе наклоняется:
— Слышала я. Петя твой у нас теперь на первом месте по жалобам, — хитро улыбается, — Только, между нами, как уйдёшь на работу — его ж без палки не удержать!
Я аж опешила:
— Как это — не удержать?
— А так! Вчера вот — с мужиками во дворе в карты на лавке, смеётся, про охоту байки травит! Весёлый такой.
— Не может быть... — тихо сказала я.
— Мне бы со здоровым сердцем так смеяться! А к дверям твоему подъезду — Василий Петрович говорит, Петю не узнать: шутит, анекдоты, девчатам из второго подъезда ручкой машет.
Я мотаю головой, будто лихорадит. Всё внутри — и обида, и комок, и злость. Вот тебе и болезнь. Вот тебе и забота.
— Татьяна Сергеевна. Вы точно не путаете?
— Люд, да я склерозом не страдаю, глаза у меня — сокол. Да и Петькин голос с конца улицы слышно.
Выхожу на улицу — будто снегом обдали. Вот и вся правда. На сердце — горько. Как же так? Всё это время — театральная сцена?
Ноги сами несут домой.
В голове — только её слова: "Весёлый твой… Петькин голос слышно!"
И тут вспоминаю всё: его обиды, его упрёки, его газеты
— Ну, Петя — говорю сквозь зубы, — Доигрался ты.
***
Я вошла домой тихо, но внутри клокотало. Петя у телевизора — чашка пустая на столе, тапки в проходе. «Бедный болящий», — думаю зло.
— О, ты пришла? — не отрываясь от экрана, — Я тут, знаешь, сердце опять кольнуло. Чайку бы.
Я подошла вплотную, смотрю прямо в глаза:
— Сам поставишь. Больше я тебе — ни медсестра, ни кухарка, ни прислуга. Всё.
Он аж застыл, пульт уронил.
— Это ты чего? — брызжит.
— А это я сегодня с Татьяной Сергеевной разговаривала, — не повышаю голоса, но руки сжаты. — Она уж так нахваливала твоё здоровье — на лавке-то, с мужиками.
— Лю-ю-да, да ты что! — испугался, глаза бегают.
— Я всё понимаю. Играть в спектакли устал — теперь отдыхай по-настоящему. Не жди, что полы сами перемоются и обеды сами сварятся.
Он срывается:
— А кто меня пожалеет? Родная жена и та чужая стала!
Я глубоко вдыхаю, дрожь уходит, остаётся решимость.
— Я больше не собираюсь жалеть взрослого мужика, который обманывает. Либо уважаешь меня и говоришь честно, либо — каждый за себя.
Молчание. Пятый канал бормочет что-то про погодные аномалии. Я поворачиваюсь, беру сумку.
— Куда это ты? — в голосе испуг.
— Записалась в наш новый клуб — танцы для взрослых! Мне надоело вечерами слушать твои стенания и сидеть в четырёх стенах.
— Люд, ну что ты выдумываешь. Мне жаль. Я больше.
— Не надо про "жаль". Буду прихожу — делаю, что хочу. Не хочешь — не делай. Но и требовать не смей.
Петя видит, что я не шучу — замолчал, взял кружку и нехотя поплёлся на кухню. Первый раз в жизни! Я слышу, как там булькает кран и лязгает ложка о стенку стакана.
Прошла неделя. Я стала уходить вечером, иногда просто гулять с соседками — смех, разговоры, жизнь заиграла красками. Иногда, пусть в душе щемит, но появилось странное облегчение — я могу быть собой.
Клуб наш — отдельная радость: танцы, музыка, улыбки, какая-то новая лёгкость. Смотрю в зеркало — глаза другие, лицо ожило.
Петя переменился. Сначала хмурился, молчал, пару раз даже пытался снова пожаловаться:
— Людка, а сердце тянет
— Лекарства в аптечке, хочешь — врача снова вызови, — ровно отвечаю.
Через пару дней он стал сам мыть посуду. Потом — пылесос включил. Однажды принёс мне чай в комнату:
— Ты это, с Таней и Ленкой сегодня хорошо танцевала. Я слышал, как смеялись, даже из кухни слышно было
Я села рядом, не спеша, чтобы слова встали на место.
— Петя, мне нужна не только забота о тебе. Я себя хочу чувствовать женщиной, сильной, не прислугой. И доверия хочу. Это важно. Если ещё раз хоть словом — вру, что болен, или на мне перекрестишь всё хозяйство — не обижайся. Я теперь жить хочу для себя.
Помолчали. Он кивнул:
— Я понял, Люда. Не хочу тебя терять. Я дурак был. Извини.
А на следующий вечер он сам предложил:
— Может, сходим куда-нибудь? Я даже с сердцем справлюсь. Только, Люд, не бросай меня.
Я улыбнулась — и впервые за долгое время почувствовала: я сильная, я — самостоятельная. И уважение вернулось — и к нему, и к себе.
Как думаете правильно ли поступила Людмила и простила мужа?
Спасибо, что дочитали до конца. Подпишитесь, чтобы не пропустить новые истории, которые выходят ежедневно
Рекомендую почитать: