Он поехал туда, куда ехать «не стоило» — на остров каторжников, который в столичных гостиных считали скучным и «никому не нужным». Антон Чехов, уставший от лёгкой славы и смешных водевилей, выбрал маршрут не для открыток, а для нервов: через Волгу и Каму, Урал и Сибирский тракт — к Александровской слободке на Сахалине. По словам самого писателя, это путешествие стало и болезнью, и исцелением одновременно: ад — на Сахалине, рай — на Цейлоне, а между ними — карантины, шторм, револьвер и… мангуст.
Спор, из которого выросла большая книга
Редакторы предлагали ему более «благородные» направления, но Чехов упрямо готовил «непарадную» экспедицию. Он штудировал путевые записки мореплавателей, записки инженеров и биологов, составлял списки чтения, а самой идеей поездки объяснял собственную творческую лихорадку: хотелось спрятаться от людей и заниматься «серьёзным трудом». Когда в 1890 году Антон Павлович уехал из Москвы, это было не прихотью пресыщенного человека, а проектом наблюдателя. Писатель хоте лично посмотреть, как построена жизнь там, где государство «теряет» людей. Так «ненужный» Сахалин неожиданно оказался центральной темой его творчества на несколько лет.
Три месяца на износ
Дорога через Тюмень, Томск, Байкал и Забайкалье растянулась почти на три месяца и запомнилась Антону Павловичу как «самая безобразная» в мире — с «ужасными перевозами» через Иртыш и Обь. На руках у Чехова не было официального допуска к тюремным поселениям, только билет корреспондента, но пользоваться им он не хотел, так как не собирался печатать заметки «под горячую руку» и вводить власти в заблуждение. На острове его встретил генерал-губернатор Андрей Корф и разрешил осматривать «всё и у всех», кроме политических, пусть и формально. Чехов ходил по баракам, камерам, избам, разговаривал — иногда и там, где нельзя, — и методично собирал материал.
Десять тысяч судеб и одна нервная система
На Сахалине известный писатель превратился в демографа. Чехов поднимался в пять утра, ложился поздно и провёл полную перепись: карточки, беседы, кочёвка из посёлка в посёлок. С его слов, «не осталось ни одного каторжного или поселенца», с кем бы он не поговорил. Десять тысяч анкет — не ради статистики, а ради понимания, что бывает с обществом, когда моральные ориентиры стерты в пыль. Этот ритм и есть истязания тела и ума, которые позволили сделать из «путевых заметок» книгу, где рядом стоят цифры, этнография и страшноватая проза быта. Позже критики назовут «Остров Сахалин» лучшим описанием «гиблого» места — именно за эту смесь реализма и художественности.
Японки, которые перевернули представления о приличиях
Ещё до «ада» Сахалина Чехов прицельно заглянул в Благовещенск — из научного интереса к человеческим нравам. Там он увидел то, о чём потом писал без жеманства: японские «дома удовольствий» отличались от русских не только чистотой и азиатской сентиментальностью, но и особой лёгкостью манер их работниц. По словам Чехова, стыдливость там понимали иначе, а мастерство японки демонстрировали просто и весело, без ломок и русских «поз». Смех со странным «тц», аккуратная комнатка, никаких генеральских портретов, и ровное, почти профессиональное отношение к процессу. Писатель не морализаторствовал: он фиксировал разницу культур, а заодно — свое удивление тем, как японские женщины способны развеять весь пафос европейских представлений о приличиях одним красноречивым жестом.
Карантинная география, тайфун и совет капитана
Обратно Чехов собирался через Японию и Китай, но судьба уготовила ему другое приключение: чума конца XIX века перекрыла порты, и пароход «Петербург» шёл под жёлтым карантинным флагом из-за холеры. Из всей азиатской арки Антону Павловичу достались Гонконг, Сингапур, Коломбо и Порт-Саид. Однако в Южно-Китайском море корабль настиг тайфун, благо, Чехов заранее изучил карту и был морально готов к таковому повороту событий. Капитан же дал писателю совет: держать под рукой револьвер Smith & Wesson на случай, если стихия выбросит людей в море и придётся выбирать, кому следует утонуть побыстрее. Обошлось, но нервные клетки той ночью потерял весь экипаж корабля.
«Рай» Цейлона и трофейный мангуст
Цейлон произвёл на Чехова почти физиологическое впечатление: он говорил о рае и пальмовых лесах, о счастье, которое «по горло». На палубе «Петербурга» после Коломбо Антон Павлович и мичман Глинка позировали с ручными мангустами — единственная дошедшая фотография той поездки. Домой писатель вёз зверька с характером и едким именем — Сволочь. Кличку мангуст заработал честно: добрался до путевых записок о Цейлоне и уничтожил их под корень. В итоге мы не знаем, что из своих восторгов Чехов хотел оставить на бумаге — за мангустом осталось право первой редакции.
Диагноз Сахалину в виде книги
Вернувшись в начале декабря, Чехов говорил, что «пожил»: был и в аду, и в раю. Далее началась рутинная победа над хаосом — три года разборов, выкладки глав, публикации в «Русской мысли», и, наконец, отдельная книга. «Остров Сахалин» вышел не как «жёлтая хроника каторги», а как трезвый, почти медицинский диагноз людям с территории, где государство привыкло не замечать на её жителей. В этом и интрига: едкая ирония путника, его любопытство к «запретным» опытам и строгость учёного сложились в единое повествование.
Больше об Антоне Чехове вы можете узнать из следующих книг:
Похожие материалы:
- Омерзительная восьмёрка: ужасные поступки известных писателей