Когда я увидела эти цифры на экране, сердце будто замерло, а потом — ухнуло куда-то вниз. Первая мысль была: ошибка! Вторая — да не может быть… Я потерла глаза, потом ещё раз проверила розыгрыш. Нет, вот они, мои шесть заветных чисел. Таких не бывает в обычной жизни. Обычная жизнь — это когда суп борщом пахнет на всю кухню, а Виктор носки разбрасывает по квартире так, будто в детстве не доиграл в морской бой. А это… Это сказка какая-то!
Вскочила с дивана, чуть не уронив телефон. Какая-то нереальная радость хлынула в грудь, будто наконец распахнули окно после полугода зимы. Хотелось кричать, смеяться, прыгать, но сдержалась.
Я зашла в зал — Виктор в кресле, как обычно, телек щёлкает. Маша с Глебкой у окна, хохочут, сын рисует маркером кота на обоях — уже устала возмущаться.
— Витя… — голос у меня дрожит, а сама улыбаюсь так, что щеки вот-вот лопнут.
— Ты чего? — Виктор даже голову не повернул, — борщ подгорел?
— Вовсе нет! — села рядом, — Только ты сядь, пожалуйста.
Тут даже дочь головы подняла — маму так легко не выбить из колеи.
— Я… Я выиграла! Понимаешь? В лотерею! Семь миллионов, Витя! Семь!
Маша первой подорвалась. — Мама! Правда?! Ой, да ну!
Глеб полез мне на шею, с визгом:
— Мы теперь богатые?!
Я рассмеялась сквозь слёзы — да, мы! С ума сойти, я их, наверное, сто лет так счастливыми не видела.
Виктор, наконец, отложил пульт, тяжело вздохнул, повернулся на меня — изучающе так.
— Семь миллионов?.. — переспросил, будто ожидая подвоха.
— Да! — кивнула. Пошла волна вопросов: "Мама, купим собаку?", "А велосипед?", "В Турцию поедем?" — и всё вперемешку: тонкие детские голоса, Машины обнимашки, щёки в слезах, мои руки дрожат, а Виктор молчит.
А потом вдруг произнёс — спокойно так, по-домашнему буднично, с этим присловутым его хмыком:
— Ну вот и славно.
Жена выиграла в лотерею — теперь ты меня и обеспечивай, Надь, — рассмеялся, но не весело. — Пожить на широкую ногу давно хотел.
Жилетка моя промокла — не то от слёз, не то от счастья, не то от ледяного комка — непонятно. Маша на папу зыркнула недовольно:
— Пап, ну хватит! Не трогай маму, у неё праздник!
Он развёл руками — мол, шутка. Я улыбнулась сквозь всё это безумие, но где-то внутри поселился лёгкий, непонятный холодок. Может, просто устала, да и волнения слишком много.
Все бегали, строили планы. На кухне вспыхивал чайник, пахло шоколадом — как в детстве на Новый год.
А у меня перед глазами — то его улыбка, то его слова.
"Теперь ты меня обеспечивай…"
***
Оно вроде бы и смешно со стороны, если не жить этим каждый день — вот так вот раз и стать «богатой». Но если б мне кто сказал, что первые недели будут такими — я бы не поверила.
Утро начинается как обычно: варю кашу, Глеб вбегает босиком, Маша что-то ищет в сумке — всю школу на уши поставила, если ручку потеряет. А Виктор.
Сидит на кухне. Газету, как раньше — перед носом, а вместо неё телефон: смотрит, куда бы вложить «свою» долю. Подливает себе кофе, а кружка пуста — я даже не заметила, как незаметно эта забота мне на плечи перекочевала.
— Вить, мусор бы вынести уже
— Надь, ну ты видела, какая слякоть? Не до мусора мне, я тут в интернете акции смотрю.
— Ты ж не любишь акции, ты всю жизнь картошку выбирал.
— Так это раньше не было причины. Теперь ведь семья богатая, надо в ногу со временем идти.
Я выдохнула:
— Просто вынеси, хорошо?
Он только плечами пожал, мол, позже, щёлкнул пальцем — сделаю, мол.
А мусор — там и остался.
Вечером, когда уже свет выкручиваешь экономно — счетов теперь немало, как-никак ремонт затеяли — Виктор заходит с работы. На меня даже не смотрит, сразу к сейфу. Проверяет, сколько наличных осталось.
— Надюш, ты мне дашь пару тысяч? Я машину записал на техосмотр.
Я ему:
— Вить, на карточке лежит — возьми сам.
— Ты у нас теперь финансист. Вот сиди тут, раз уж такая умная.
Я промолчала. Вечером прибираюсь, смотрю — опять скользят его носки по полу, рубашка валяется. Раньше ворчал, если не так убрала. Теперь будто забыл, что что-то умел руками делать.
— Вить, а когда машину починишь?
— Надь, у тебя миллионы — вот и решай, что чинить.
Я будто старую пластинку слушаю — везде одно и то же.
Через пару дней, когда в очередной раз слышу: «Ты мне на сигареты не дашь?», терпение лопается.
Сидим ужинать, Маша тянется за хлебом.
Я — держу себя в руках из последних сил.
— Виктор, давай поговорим. По-хорошему.
— О чём?
— Я устала. Серьёзно. Ты ничего не делаешь по дому, всё валится — и мусор, и ремонт. Деньги закончились — я виновата?
Он на меня смотрит прямым взглядом, даже не отводит глаз:
— Я на эту квартиру двадцать лет копил, работал на трёх работах. Ты эти деньги выиграла, пока чай с подругой пила. Теперь я заслужил пожить хорошо. Ты не делишься — ты меня уважаешь вообще?
Маша замирает, смотрит на меня — ждёт, что скажу.
А я понимаю — как-то невесело стало в этом доме. Как будто копилась усталость всё это время, а теперь просто выплеснулась.
— Вить, но мы же семья. Разве так можно?
Он мотает головой, ворчит:
— Раздели на всех, будет по-честному. А то ты себе платье купила, а мне? Себя нарядила, а мне новые кроссовки не дала
Я даже смеюсь — сквозь слёзы.
— Ты ведь раньше не просил. Ты вообще себя не узнаёшь?
Он лишь отмахивается:
— Всё, Надь, давай без нравоучений! Ты теперь главная, вот и командуй, только не забывай, что всё это благодаря мне — все годы жил с тобой. Не так уж и просто это.
За окном темнеет. На сердце тяжело.
Маша тихо обнимает сзади, шепчет:
— Держись, мамуль
И уже не до лотереи, не до миллионов.
***
Такое ощущение, что дни повторяются — словно проживаю один и тот же день снова и снова, только чувства устают сильнее. Я все ещё помню тот вечер — на кухне пахло чаем с чабрецом, за окном снег лежал ровным одеялом, а у меня внутри — как будто пустота.
Виктор опять просил денег — «на новое удилище». Я машинально потянулась за кошельком, но вдруг остановилась. Всё, хватит.
— Вить, — я села напротив, положила перед собой руки, скрестив пальцы, — давай поговорим. Только честно.
Он даже не глянул — размешивал сахар в кружке:
— Ты теперь только и делаешь, что говоришь.
— Я устала просто отдавать тебе деньги на всякую ерунду. Я не банкомат и не казначей. Если что-то нужно — давай обсудим.
Виктор фыркнул, отставил чашку:
— Я работал всю жизнь, строил дом, детей растил. Ты вдруг стала хозяйкой, а меня за мелочью попрекаешь?!
Надежду кольнуло, но она не уступила:
— А помнишь, ты всегда мечтал о своей мастерской? Гараж превратить — чтоб столярничать. Я ведь предлагала — сделать это вместе, вложиться, чтоб ты создал что-то своё.
— Ну?
— А вот если хочешь — вкладываем часть выигрыша в твою мечту. Или едем путешествовать всей семьёй! Вон, на Байкал, или в Грузию. Только вместе. Ты чуть, я чуть. Пополам.
Он посмотрел так, будто я ему деньги украсть пытаюсь:
— А чего это пополам? Это же твой выигрыш — сам бы я давно всё построил! А то начинаешь — мои деньги, твои деньги. Давай, мол, теперь каждый за себя!
Я ощутила, как что-то внутри оборвалось.
— Вить, мне не нужны эти склоки. Я не собиралась тебя унижать. Просто хочется поддерживать друг друга, а не жить как соседи.
Он резко вскочил:
— А ты меня слушать хоть раз пробовала? Всё у тебя теперь на твоих условиях — раньше семья была, а сейчас что?
— Тебе правда важны только чужие деньги? — я с трудом сдерживала дрожь.
Он не ответил. Только дверь хлопнул — громко, зло. Я поёжилась.
Поздно ночью склонилась к Машиной кровати. Дочка сопит, косичка на лице — детство такое хрупкое, что плакать хочется.
В спальне — пустота. Виктор свернулся к стене, дышит шумно, спиной ко мне.
Наутро выключаю чайник, иду к нему.
— Я пока поеду к маме. Мы с детьми немного там поживём — надо всё обдумать.
Он молчит, даже головы не поднимает.
Маша с Глебом шарят носки, я их тихо-быстро собираю: книги, лекарства, пару шарфов в сумку.
Мама трубку взяла сразу:
— Надюш, приезжай. Дома стены лечат.
Я кивнула — пусть не видит слёз.
Автобус качнуло, дети прижались ближе. За окном — мимо мелькают знакомые дома, а у меня внутри — тишина. И невозможная, взрослая грусть.
Хочется верить, что дальше — что-то переменится. Хоть что-то.
***
В новом ритме дни у Виктора потекли не то чтобы хуже — как-то глухо. Холодная кухня, чайник долго закипает, а тишина упрямая, как мокрая тряпка, липнет к стенам. Посуду приходится мыть самому — и посуда почему-то не убавляется, а наоборот, разрастается крошками, липкими пятнами. Свободное время вдруг тянется, не радует — телевизор шумит вхолостую, без Надиной руки на плечо.
На третий день он полез за своим удилищем — привычка. А потом остановился и посмотрел на гараж: мусор, стол завален, инструменты разбросаны. Когда-то, в другой жизни, казалось, вот это всё — такое важное. Теперь же — никому не нужное хламьё.
Думал погордиться одиночеством наперекор! А получилось — будто чего-то лишился основательно. Ни чаёв по вечерам, ни Машиного: «Пап, помоги с задачкой». Пусто. Даже кот у соседей ходит и не заглядывает к нему, будто забыли.
Тревожно стало вдруг — а если они правда не вернутся? Первым делом позвонил сыну:
— Глеб, ты как? Маме помогает ваша бабушка?
— Всё хорошо, пап, — не глядя, коротко. — Мы тут блины жарим, хочешь к нам в гости?
— Нет… я просто — Виктор растерялся. — Скучаю.
Весь вечер ворочался на кровати. Словно меня ругает за что-то — и я сам не понимаю, за что.
Утром набрался решимости — сам подъехал к теще.
— Надя, прости. Я был упрямым ослом, правда. Только сейчас понял — мне не удочка твоя нужна, не деньги. Хочу быть тебе не обузой, а другом. Давай вместе решим, куда тратить выигрыш? Может, на мастерскую часть, а часть — на семью, путешествие. Делиться — не значит «сидеть на шее». Я этого не хотел.
Мама с удивлением смотрит, Глеб одобрительно кивает.
А Маша осторожно:
— Пап, а ты новую полку мне сделаешь?
— Сделаю, доча, и всё, что в доме надо. Просто, если вы будете рядом.
Надя сжимает его ладонь — и впервые за долгое время глаза её улыбаются по-настоящему.
— Начинаем всё заново? — шепчет.
— Начинаем, — отвечает Виктор и ловит себя на мысли: так легко не было давно.
Простили бы мужа за такое?
Спасибо, что дочитали до конца. Подпишитесь, чтобы не пропустить новые истории, которые выходят ежедневно
Рекомендую почитать: