— А у мое–ё Люби да русая коса–а–а, любить её мо–о–о–жна–а–а, а целовать незяя–я–я! Це–е–еловать незяя–я–я! — голосил, раскачиваясь на лавке и то и дело роняя кепку в пыль у себя под ногами, мужчина.
Он был пьян. Но тем не менее ловко перебирал пальцами клавиши аккордеона
Они оба, – и мужчина, и аккордеон, — были какими–то замызганными.
— Вишь, как его… — сказала, таща за руку внука Петьку, Антонина Ивановна. — без женской–то руки совсем опустился!
Петька во все глаза смотрел на «опустившегося» мужчину, на его грязные, в пыльной пудре ботинки, на дырявый на локтях пиджак, клетчатую рубашку с сальным воротником. И на нос. У музыканта был синюшный, в красных прожилках нос, мясистый, с расширенными, как кратеры, порами.
По вискам музыканта текли капли пота, он вытирал их рукавом и продолжал петь про Любу, у которой русая коса, и он бы рад поцеловать её — и Любу, и её косу, — но «незя–я–я».
— Чего вылупился, Петька? Пойдем! Нашел, чего созерцать! — буркнула Антонина, дернула внука за руку. Мальчишка нахмурился, не понимая, то ли пугает его аккордеонист, то ли его нужно пожалеть. — Вишь, чего зеленый змей с людьми делает! — продолжила Тоня.
И вот они уже скрылись в темени подъезда, и Петьку обдало приятной прохладой, и захотелось кваса. Он даже почти забыл про сидящего во дворе мужчину, но придя к бабушке, снова услышал его голос, рвущийся в открытое окно.
Антонина Ивановна захлопнула створки — как бы внучок не вывалился, глазея вниз!
Она завозилась у плиты, чиркнула спичкой, та сломалась, чиркнула второй, потом с досадой плюнула.
— Да что ж такое?! Петя, принеси, там на комодике новый коробок лежит, — кинула она через плечо.
Петр послушно принес спички, сел за стол.
Сейчас бабушка его покормит, а потом поведет во дворец Пионеров, на кружок. Петька будет вырезать там из фанеры самолет, пилить, закусив нижнюю губу, пыхтеть и сдувать опилки со штанов. А в ушах все будет петь тот неопрятный мужчина: «А у моей–о Любы ру–у–у–сая коса–а–а…». Петя никогда не видел Любашу, но представлял себе ее кем–то, похожим на любимую бабушкину Зыкину…
У его, Юрия Викторовича Любы действительно была русая коса, тяжелая, змеёй струящаяся ниже талии, туго заплетённая, отливающая на свету красной медью. И талия была как рюмочное горлышко, а ниже… Боги! Какие были у Любы бедра! Полные, округлые, очень соблазнительные, «виолончельные», как про себя говорил Юрий Викторович. Не гитарные. Гитара, по мнению Юриной матери, – удел цыган, нехорошая вещь, а вот виолончель…
Бедра Любочки, её мраморные, сильные ноги, совершенные, с тонкими щиколотками и подтянутыми икрами, соблазнительные выпуклости сзади, чуть ниже талии сводили Юрия с ума...
Любаша работала на фабрике, все время на этих самых ногах. Но если другие женщины страдали, жаловались, что устают, прятали синюшные выпирающие вены под длинными юбками, то Любе было как будто всё ни по чем. После смены она могла пойти в дом культуры и отплясывать так, что все завидуют. Или крутиться дома, мыть окна, пластаться по полу, выгребая сор из уголков. Люба привыкла к чистоте. Вернее, ее приучили. Папин ремень хорошо объяснил Любаше, как надобно вести себя женщине в доме, что дОлжно ей делать, даже если нет сил. Мать не вытерпела такой жизни, сбежала, ушла на Небеса, а вот Любашка осталась усваивать науку с деспотом–отцом.
Ремня давно уж нет, нет и отца, и Люба давно расправила плечи, гордо смотрит вперед, а вот к чистоте прикипела, как будто в крови это и не искоренить. Золото, а не женщина!
Люба познакомилась с Юриком на тех же танцах. Юбка–солнце, яркая, оранжевая, тонкие каблучки босоножек, грация и свобода заставила Юрия, сидевшего вместе с другими музыкантами, сразу заприметить веселую, легкую девчонку.
Откуда? Кто такая?
— Приехала недавно, у Васнецовых комнату снимает. В общежитии отказалась ютиться, видать из особенных! — услужливо пояснил сторож, дядя Лёня, когда Юрка стал осторожно расспрашивать его о девушке. — С запросами. А ты чего? Смотри, мать заругает! — хохотнул Леонид, провел привычным движением по своим обвисшим усам, пожевал губами.
— Не заругает! — огрызнулся Юрка. — При чем тут вообще мама?!
Леонид Романович только пожал плечами.
Юрина мать, Ольга Денисовна, была везде «при чем». И всегда.
Юра идет в школу – она при нем, Юра идет домой, потом на занятия по сольфеджио или к репетитору по математике – Ольга с ним.
Сначала мальчишку это не беспокоило, потом он подрос, стал стесняться, злился.
— Ма! Ну чего ты таскаешься за мной, как репейник?! — огрызался парень. — Сиди дома!
— Да как же дома, Юрочка?! Я же должна гулять! А с тобой мне по пути! И вот, в сберкассу надобно заглянуть, денег снять, что твой папаша перевел. Я не виновата, что нам в одну сторону!
И опять таскалась за сыном, как хвостик.
Когда Юрка совсем вырос и стал смотреть на нее сверху вниз, Ольга поубавила свой пыл, ходила за ним тайком, пряталась, как шпион, подглядывала.
— Ну чего вы, Оля, ерундой занимаетесь?! — подловила очередной раз женщину уборщица, Валентина, когда Ольга таращилась в окно школьной раздевалки. — Ну сколько можно?! Дайте парню хоть плечи расправить!
— Ой, много вы понимаете в плечах–то этих! Он, знаете, у меня один единственный, и я не могу допустить, чтобы… Да что я перед вами оправдываюсь? Вы занимайтесь своими делами, а я свою жизнь жить буду! — Ольга гордо вскинула подбородок и ушла.
Она жила «свою жизнь» вот уже лет пятнадцать, как муж ушел к другой женщине. Оля его прокляла, затеяла суды, написала на его работу гневную бумагу с требованием наказать виновника распада семьи, стучала кулаком в кабинете мужниного начальника, но по сути сделать ничего не смогла, добилась только весьма неплохого содержания. Официально это были алименты на Юрочку, но львиная их доля уходила на существование Оли.
Она не работала, занималась сыном.
В школе Ольгу Денисовну знали все педагоги, ко всем она ходила и умоляла быть снисходительными к ее Юрочке.
— Но это не педагогично! — упирались некоторые. — Критерии оценок одинаковые для всех.
— Да? А вы знаете, что Юрочка талантливый музыкант? Да, он учится играть на аккордеоне. Это мой любимый инструмент, — тут обычно Ольга розовела, смущенно улыбалась. Потом, моргнув и сбросив с лица налет трепетного вдохновения, продолжала:
— Вы знаете, что отец бросил его и ушел к другой женщине, которая родила ему дочь? Не знаете. У Юры психологическая травма на всю жизнь! И не смейте быть к нему предвзятой! — кипятилась Ольга, восходила до тонкого, пронзительного шепота, потом вздыхала, безвольно разбросав по столу, за которым сидела, руки. Руки, между прочим, ухоженные, в колечках и перстеньках.
Кто–то поддавался, кто–то держал оборону, но в–целом Юрка «учился» хорошо, так распорядился директор. Он знал о способностях Ольги дойти до высокого руководства, боялся за место.
Аккордеонист из Юрика был средненький, но Ольга мечтала увидеть сына в рядах студентов музыкального училища, а потом она бы ездила с ним по гастролям, принимала овации на свой счет, это же она разглядела в мальчике талант, всё она!
Но, как она не билась, поступить в музыкальное училище, и ни в «какое–то там», а в Гнесинку, Юрику все же не удалось.
— Да как же можно?! — чуть не плача от обиды, разводила опять по столу руками его мать. — Мальчик талантлив, у нас же есть и конкурсы, у нас…
— Извините, Ольга Денисовна, при всем моем уважении… — развел руками заместитель директора. — Ваш Юра даже не явился на экзамен!
— Что?! — захлопала глазами Ольга.
— То, что он не пришел. Поэтому не обессудьте! И у нас все талантливы. Поступайте в другое место, кто же мешает? Пробуйте.
Оля сначала растерялась, потом вспылила, пригрозила, расплакалась, но так и ушла ни с чем.
—…А я и не собирался, мама, — спокойно ответил на ее немой вопрос и укоряющий взгляд Юрка. — Я буду поступать на химика. Аккордеон я ненавижу, понятно?! Тебе надо, ты и играй!
И захлопнул перед носом матери дверь. Оля даже вздрогнула от этого стука, безапелляционного, по–мужски резкого.
И вдруг успокоилась. На химика тоже хорошо! Даже лучше! Юра все же у нее умный мальчик! Он станет ученым, будет выступать на конференциях, а она сидеть в первом ряду, кивать. Красота…
Юрик окончил школу, сдал экзамены в институт. Ольга Денисовна с гордостью нашла его фамилию в списках первокурсников. И хотела устроить милый, в узком кругу, праздник, отметить такое событие, пригласить своих подруг, но Юрка вдруг взбрыкнул.
— Хочешь – отмечай. А мне некогда! — отмахнулся он.
— Но я уже пригласила! Придут люди, Юрочка!.. — залепетала мать.
— Придут. Я не против. Но у меня свои дела!
Юрик тогда вообще стал дерзким, самостоятельным, даже немного похожим на своего отца. Оле это нравилось.
Через какое–то время Юра устроился в ансамбль на подработку. Зачем? Из–за денег конечно! Ну и потом чтобы видеть Любу.
Ольга сыну денег не давала, а девушку же надо одаривать подарками, водить в кафе, кино и катать на лодке в Парке Горького. Юрка удачно сошелся в цене своего музыкального прошлого с дирижёром и теперь через день играл в доме культуры, а Люба танцевала, крутя перед ним своими «виолончельными» бедрами и загадочно улыбаясь...
Юрка жалел, что не научился играть на гитаре. Люба обожала именно гитаристов, сама играла, но немного топорно, грубовато. А вот пела превосходно. Низкий, бархатный ее голос прокрадывался в самую душу и заставлял замереть, перестать дышать, так он был приятен.
Но гитару не любила Ольга Денисовна. Она видела в ней что–то цыганское, распущенное, а вот аккордеон – другое дело! От этого веет благородным, самобытным, русским духом.
Однажды Юрик осмелел и познакомился с Любой, пригласил её на свидание.
На улице было тепло, Любины смены на работе попадали очень удачно, так, что хватало времени погулять. Темнело поздно, а если даже и накатывали пасмурные дни, то Юрка не унывал. Однажды в дождливый вечер он пригласил Любашу к себе домой. Вышло это неловко, скомкано, и поцелуй их в лифте, за сетчатой дверцей, под строгим взглядом спускавшейся соседки был сумбурным, неромантичным, но надо же с чего–то начинать! Юра хотел всё успеть! Всё, пока матери нет дома.
Люба долго разглядывала фарфоровые вещицы за стеклом шкафа в Ольгиной гостиной, любовалась развешанными по стенам типографскими репродукциями, даже проявила смекалку и назвала пару из них правильно.
Потом пили чай, Юрик пытался хохмить, как обычно, если нервничал, Люба вела себя достаточно спокойно, помогла накрыть на стол, вскипятила чайник, а потом…
Потом случилось между ней и Юрой то самое, заветное, что он запомнил на всю жизнь.
До торта дело так и не дошло, потому что вернулась домой Ольга Денисовна. Кто–то, наверное та самая соседка, доложил ей, что в квартиру проникла какая–то девица и лапает теперь ее сына.
Юра был спасен, Люба со скандалом выгнана на улицу, на фабрику написана бумага.
— Мам, зачем?! — только и спросил потом Юрик. Любу уволили, она уехала куда–то к родственникам. — Ты оставишь меня когда–нибудь в покое? Я жить хочу, мам. Я любить хочу, целоваться, поняла? И ты не имеешь права…
— Имею, Юрочка. Имею, — спокойно разгладила рукой складку на Юркиной футболке мама. — Ты мне обязан, понимаешь? И ты ещё глупый, совсем как детеныш. Помнишь, мы с тобой ходили в зоопарк, и там козленок приставал к другим своим соплеменникам? А мать его потом отогнала. Вот и я знаю лучше, с кем можно сближаться, а с кем нет. Ты, Юра, горячий, как твой отец. Да… Но ты обязан помнить, что именно я поставила тебя на ноги. Я не спала ночами, я…
И она снова и снова рассказывала, как буквально на своей спине, на руках несла все тяготы жизни, а Юрка бед не знал.
— Ну и потом, Юрочка, зачем тебе ТАКАЯ девушка?! Там же, поди, клейма ставить некуда! Они все такие, необразованные–то! Нет, мы найдем тебе хорошую жену. А пока учись! Это самое главное! — подвела итог Ольга Денисовна, хотела погладить сына по плечу, но тот вырвался, ушел, хлопнув дверью.
К ночи вернулся. Не смог вот так просто перестать быть с матерью. Решил, что она пока не готова жить без него…
Дальше были сессии, диплом, бесконечные знакомства Юрика с потенциальными невестами, с некоторыми даже было что–то похожее на любовь, но виолончельных бедер не было ни у одной.
Юрик женился через три года после окончания института на молоденькой аспирантке Нине. Худющая, бледненькая, в очочках, она вызывала у Юры скорее жалость. Так жалеют вывалившегося из гнезда птенчика, пригревают его в руках, прячут за пазуху, кормят червяками, выковоренными из земли.
Сын довольно долго сомневался, стоит ли идти с Ниной в ЗАГС, а потом решил всё одним махом.
Почему?
Никто не знал.
Юра никому не сказал, что опять встретил Любу. Она изменилась, пополнела, погрузнела, но лишь чуть–чуть. Уставшие, строгие ее глаза даже сначала не задержались на Юрике, стоящем чуть в стороне, в другой очереди в гастрономе. Любу дергал за руку мальчик, топтался, охал и то и дело принимался хныкать.
Юрик хотел подойти, заговорить, даже помочь донести сумки, но потом вдруг рассердился.
Вот оно, значит, как?! Клялась в любви, а между тем у нее уже какой–то ребенок! Ну и что, что они как бы расстались? Ну и что, что Ольга Денисовна сделала всё, чтобы Люба пропала с Юриных радаров раз и навсегда! Ну и что, что он сам ее не искал! Это ерунда. Чувства–то в нем, в Юре, жили по сей день. И снились мраморные Любины ноги, и бедра эти сумасшедшие, и…
Господи, да мать оказалась права — Люба – самая обычная гулящая баба!
Юрик рассердился тогда, вышел из очереди, кинулся к трамваю. И через десять минут сделал Ниночке предложение руки и сердца…
Через два года Нина родила сына, Глеба. Ольга была как будто рада, но возиться с внуком она не стала, переехала в квартиру покойной тетки на другом конце города. Глебушку к ней привозили раз в месяц, Ольга Денисовна проверяла степень его развития, выговаривала Нине, что она плохо занимается с ребенком, а потом и вовсе отвлекалась на сына, расспрашивала, что и как у Юрочки на работе.
На работе было как будто хорошо. А вот дома…
Нина Юрика раздражала. Мягкая, покладистая, она тенью ходила за мужем, угадывала его желания, лебезила и заглядывала в глаза с таким щемящим самоуничижением, что Юрке становилось противно.
— Ну неужели ты не можешь хоть раз поспорить, сделать что–то не так, поругаться со мной?! — цеплялся он к Нине.
А она только отрицательно качала головой. Нина не понимала, зачем спорить, ругаться, если муж ее любит, да и она его, кажется, тоже…
Глебушка рос, бедокурил, Нина краснела за него перед классным руководителем, Юрик устраивал взбучки и твердил, что Глеб обязан ему всем в этой жизни и поэтому должен слушаться, Нина тихо плакала на кухне, понимая, что Юрик их с сыном не любит. Совсем.
И вообще он стал каким–то другим, молчит или огрызается, смотрит искоса, как будто оценивает. А потом и вовсе перестал замечать и жену, и сына. Вечером играл на аккордеоне, запершись в комнате, по выходным ездил куда–то, возвращался злой, взлохмаченный.
Нина ушла от него, когда Глеб окончил школу и уехал в учиться в другой город.
— Не остановишь? — спросила она мужа, уже стоя на пороге с чемоданом в руках.
— Нет. Давно пора было разбежаться! — даже как–то радостно ответил Юрик.
И стал мечтать, как поедет опять к Любе, ведь он всё это время каждую субботу приезжал к ее дому, стоял за деревом, караулил. Как только женщина выходила по делам, то прятался, не решаясь подойти, провожал ее к магазину и обратно, пару раз хотел даже помахать рукой, но опять побоялся. И от этого возвращался домой злой, истерзанный.
Он бы мог подойти к ней давным–давно, но… «Но» находилось всегда – мать, Нина, Глеб, — как им всё объяснить? Каждый раз Юра обещал себе, что в следующую субботу сделает что–то важное и опять не решался…
Но теперь всё! Теперь он свободен, и Любаша поймет, что пора жить вместе! Он приедет и скажет ей, что квартира в ее распоряжении, что он даже готов простить Любку за то, что родила от другого, уж так и быть, с кем не бывает! Лишь бы она, виолончельная, красивая, была рядом.
Они встретились у «ГУМа». Люба несла сверток, кажется, пальто.
— Любаша? Привет. Узнала? — спросил ее Юрик, погрузневший, лысеющий. — А я как раз хотел с тобой поговорить…
Люба усмехнулась, позволила ему «поговорить». А потом рассмеялась в лицо, услышав, что Юра готов допустить, снисходительно принять, что у Любы есть сын, благо, уже взрослый.
— Но знаешь, пусть он к нам не ходит, хорошо? Мне будет неприятно, да и мама узнает, расстроится… — пояснил он. — А тебя я бы хотел видеть рядом с собой. Да, определенно, хотел бы.
А Люба всё смеялась, запрокинув голову и позволив косе, уложенной до этого короной вокруг головы, соскользнуть змеиными кольцами вниз, к выпуклостям чуть ниже талии.
— Тебе будет неприятно? Тебе? — Люба наконец посерьезнела и жалостливо поглядела на Юрика, покачала головой. — Да мне вообще на вас с матерью плевать! Не будет мой сын к тебе ходить. И я не стану. Катитесь вы, Юра, куда подальше! Не до вас! Мало ли, что вам будет приятно?! У меня прекрасный муж, я счастлива.
Юра опешил. Он и допустить не мог, что Люба вышла замуж. Как–то в голове не укладывалось. Он даже грешным делом подумал, что ее сын – это его плоть и кровь. Но вот, оказывается, нет… и никакого мужчину он радом с Любой не видел никогда. Хотя… был какой–то в тельняшке, иногда встречал женщину у подъезда. Но это сосед. А кто же ещё? Конечно сосед! Люба не могла променять Юрика на такого детину! Или могла? Права была мать, Любка просто разгульная баба! Кошмар!..
Юрик вернулся с решением более никогда не вспоминать про свою пассию. Продержался дня два, а потом затосковал.
Дома пусто, одиноко. Нина не отвечает на его звонки, мать совсем сошла с ума, твердит, что Юра обязан полностью взять её на свое обеспечение, жить с ней под одной крышей.
Тоску помог развеять сосед, Гришка Трусов. Он знал, что пить и как, чтобы было весело.
Юрик сначала пил нехотя, даже ругался, а потом втянулся, «распробовал».
И, напившись, доставал аккордеон и шел во двор играть своё «А у моей–о Люби –и–и–и…»
Он нарочно пел так по–простому, забыв, что инженер, что имеет высшее образование и знает иностранный язык. Ему казалось, что Люба услышит его и оценит.
Но она почему–то не оценивала. Её тут и близко не было.
И приходилось играть громче и упорнее.
Антонина Ивановна, когда дело с соседом принимало совсем уж грустный оборот, подходила к телефону и набирала номер Нины.
Та появлялась во дворе минут через тридцать, вставала перед Юриком, грустно смотрела. Он замолкал, хмурился и позволял увести себя домой.
Нина укладывала его спать, прибиралась в квартире, готовила еду и уезжала.
Почему приезжала?
Её было жалко Юру. Жалость иногда унизительна. Но не в этом случае. Здесь она помогала Юрию не сойти с ума окончательно…
… — Юра! Ну, где же ты ходишь? Я уже замерзла! — взвизгнула, сидя в инвалидной коляске, Ольга Денисовна.
Она могла бы ходить сама, но было приятно, что сын катит ее по аллее парка, что все сочувственно вздыхают им вслед, а ещё что Юра рядом. Теперь уже навсегда. До последнего вздоха.
И ей он играет по вечерам, только ей, своей матери. Потому что всем ей обязан.
А Любаня каждое утро провожает мужа, Николая, на работу, складывает ему в судочки первое–второе, целует в прихожей так, что у мужика голова идет кругом. И долго еще снится задремавшему в автобусе Коле Любина фигура, совершенная, неземная. И в то же время самая земная, близкая, любимая. И коса снится, и губы. Колька любит жену до дрожи, до спертого дыхания, любит так до сих пор, хотя уж столько лет прошло. И хорошо, что тогда Ольга Денисовна добилась Любашиного отъезда к родне. Там, у двоюродной тети, девушка и познакомилась с будущим мужем.
Всё, что ни делается, всё к лучшему, Люба это точно знает. И дарит свою любовь тому единственному, кто это заслужил. Она только его Любовь. До конца.
Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели! До новых встреч на канале "Зюзинские истории".