Лето 1983-го. Помню, как сейчас.
Мама отправила меня к тете Вале с банкой вишневого варенья. "Заодно познакомишься с Ленкой, — сказала, — она из Ленинграда приехала, на месяц к матери. Ровесница твоя, найдете о чем поговорить". Я поморщился. Ленинградка какая-то. Наверняка из тех, что в институте французский учат и нос воротят от наших танцев в ДК.
Поднялся на седьмой этаж их хрущевки. Жара стояла адская, в подъезде пахло горячим бетоном и соседским борщом. Позвонил. Дверь открыла...
Ну, короче, все мамины слова про "познакомься с Ленкой" вылетели из головы. Стояла передо мной девушка в светлой блузке с короткими рукавами, волосы темные, распущенные, глаза — смеются. Не из тех красавиц, что на обложках журнала "Работница", а какая-то... живая. Настоящая.
— Ты Сергей? Мама говорила, что придешь. Заходи, только тихо — она спит, смену ночную отработала.
Я прошел на кухню, поставил банку на стол. Пытался что-то сказать умное, но язык отнялся. Она засмеялась:
— Чай будешь? Или на балкон выйдем, тут совсем душно?
Мы вышли на балкон. Узкий такой, метра полтора в длину, с металлическими перилами, выкрашенными зеленой краской. Внизу двор, детская площадка, бабушки на скамейках. Город как на ладони.
Лена облокотилась на перила, посмотрела вдаль:
— У вас красиво. У нас в Питере все по-другому. Там дома старые, дворы-колодцы, а здесь — простор.
Я встал рядом, пытаясь придумать, что ответить. В голове крутилось только одно: как же хорошо пахнет. Не духами даже, а просто... летом. Свежестью. Чистотой.
Мы проговорили минут десять. Она рассказывала про Ленинград, про институт, куда собирается поступать, про Эрмитаж и разводные мосты. Я слушал, кивал, старался не пялиться. А потом вдруг хлопнуло так, что мы оба подпрыгнули.
Балконная дверь захлопнулась.
— Ой, — Лена кинулась к двери, дернула ручку. Не открывается. — Она заклинила! У нас постоянно так, мама все собиралась починить...
Я попробовал сам. Дернул посильнее. Потом еще раз. Ручка проворачивалась в холостую. Замок заело.
— Ну вот, — она прислонилась к стене, — застряли.
Постояли молча. Жара. Солнце печет. Балкон крохотный — стоим буквально в полуметре друг от друга. Внизу бабушки семечки лузгают, голуби воркуют.
— Твоя мама скоро проснется? — спросил я.
— Она после ночных до обеда спит. Сейчас только десять.
Два часа. Минимум. На балконе. Вдвоем с девушкой, от которой не можешь глаз оторвать.
— Ну что ж, — Лена улыбнулась, — будем знакомиться ближе, раз уж судьба свела.
Села прямо на пол балкона, поджав ноги. Я устроился напротив, прислонившись спиной к перилам. И началось.
Сначала говорили о всякой ерунде. Про кино — она обожала "Служебный роман", а я тащился по индийским фильмам. Спорили, что лучше — "Машина времени" или "Кино". Она защищала Цоя, я — Макаревича. Смеялись, перебивали друг друга, забывали, что застряли.
— А ты чем увлекаешься? — спросила она, прищурившись от солнца.
— Фотографирую, — признался я. — "Зенит" у меня, еще дедовский. Проявляю сам, в ванной. Родители ругаются, что химией воняет.
— Покажешь?
— Что?
— Фотографии твои.
— Они так себе...
— Не верю, — она наклонила голову, и волосы упали на плечо. — Раз сам проявляешь, значит, серьезно относишься. Покажешь?
Я кивнул. А сам подумал: боже, да я готов ей весь мир показать, лишь бы она вот так смотрела и улыбалась.
Часа через полтора жара стала совсем невыносимой. Лена сняла резинку с волос, собрала их в хвост. У меня пересохло в горле.
— Слушай, — сказала она вдруг, — а давай на счет три вместе крикнем? Может, кто-нибудь внизу услышит?
— Давай.
— Раз... два... три!
— Эй! Помогите! Мы застряли!
Внизу никто даже головы не поднял. Бабушки своё, голуби своё.
Мы переглянулись и расхохотались. Смеялись долго, до слез. А потом Лена вытерла глаза и сказала:
— Знаешь, а может, и не надо никого звать? Мне тут... хорошо.
Сердце ёкнуло.
— Мне тоже, — выдавил я.
Она подвинулась ближе. Совсем близко. Колени почти соприкасались.
— Расскажи что-нибудь, — попросила тихо. — Про себя. Про то, о чем не рассказываешь обычно.
И я рассказал. Про то, как мечтаю стать фотожурналистом. Про то, как боюсь после института попасть на завод, как все. Про то, что хочу увидеть мир, а не только наш спальный район. Говорил и удивлялся сам себе — откуда слова берутся? Обычно я не такой разговорчивый.
Она слушала, не перебивая. А когда я замолчал, положила ладонь на мое запястье:
— Знаешь что? Я верю, что у тебя получится. Правда. У тебя глаза... как у человека, который видит больше, чем другие.
Никто мне такого не говорил. Никогда.
Мы сидели молча. Её рука на моей руке. Внизу пацаны гоняли мяч, где-то играло радио. А у меня в ушах стучало так, что, казалось, весь дом слышит.
— Лена... — начал я.
— Тише, — она приложила палец к губам. — Слышишь?
Внутри квартиры раздались шаги. Звон посуды. Голос тети Вали:
— Ленка! Где ты? Ленка!
— Мам! — закричала Лена. — Мы на балконе! Дверь заклинила!
Через минуту тетя Валя, заспанная, в халате, дернула дверь изнутри, и мы были свободны.
— Ну что же вы сразу не позвали? — причитала она. — Сидели, наверное, изжарились!
— Ничего, мам, — Лена улыбнулась мне через плечо. — Мы не скучали.
Уходя, я обернулся в дверях. Она стояла в коридоре, босая, в мятой блузке, с растрепавшимися волосами.
— Приходи завтра, — сказала. — Покажешь свои фотографии.
Я пришел. И послезавтра пришел. И через день. Месяц пролетел как один день.
В конце августа провожал её на вокзал. Ленинградский поезд, перрон, суета. Она стояла на ступеньке вагона, держась за поручень.
— Напишешь? — крикнула.
— Напишу!
— Обещаешь?
— Обещаю!
Поезд тронулся. Я бежал рядом, пока платформа не кончилась.
Письма мы писали два года. Длинные, на нескольких листах, в конвертах с марками за четыре копейки. Она присылала открытки с видами Ленинграда. Я — фотографии, которые делал специально для неё.
А потом письма стали короче. Реже. Она поступила в институт, у меня началась армия. Жизнь пошла своим чередом.
Сейчас иногда достаю старые письма. Бумага пожелтела, чернила выцвели. Читаю её аккуратный почерк: "Серёжа, помнишь, как мы застряли на балконе?.."
Помню, Лена. Всё помню. Тот балкон на седьмом этаже, жару, твою руку на моей руке. Два часа, которые длились вечность. И ощущение, что мир остановился, а мы с тобой — единственные люди во вселенной.
Где ты теперь? Вышла ли замуж, родились ли дети? Помнишь ли ты того парня с "Зенитом", который мечтал стать фотожурналистом? Стал, кстати. Пусть не великим, но стал.
Иногда, проходя мимо старых хрущевок, смотрю на балконы седьмых этажей. И улыбаюсь. А вдруг где-то там сейчас двое молодых сидят на полу, говорят обо всем на свете и не замечают, что уже два часа прошло?
И пусть проходит. Время всё стерпит. А вот такие моменты — они остаются навсегда.
P.S. Если ты это читаешь, Лена... Я всё ещё помню, как пахло летом на том балконе. И как ты сказала, что у меня глаза человека, который видит больше, чем другие. Спасибо тебе за это. За всё.