*некоторые имена изменены
Неизвестно как, но я дошла до отделения детской реанимации, на меня надели медицинский халат, маску, я обработала руки антисептиком, мне провели инструктаж и подвели к стеклянной капсуле размером с витрину в музее каких-нибудь маленьких предметов, накрытой детскими одеялами (далее это будет называться кувез), приоткрыли одно из одеял и сказали: «вот ваш ребёнок, общайтесь, у вас полчаса».
В полумраке кувеза, через блики его прозрачных стенок я увидела нечто инопланетное. Это не вызвало у меня шока, мне не захотелось упасть в обморок, скорей наоборот. Хотелось жадно разглядывать каждый миллиметр этой маленькой вселенной под названием жизнь экстремально недоношенного ребёнка. Той самой вселенной, которую я две ночи подряд пыталась спасать и контролировать. Глупая.
Комфортабельная тёплая «комната» размером менее одного квадратного метра, кроватка-гнездо с детскими простынками и шерстяным пледиком, шерстяные носки и шапочка, внутри влажно как в оранжерее и темно. Подгузник нулевого размера закрывает всё туловище. По одной из трубочек поступает питание, по другой кислород, остальные провода отслеживают давление, сатурацию и бог знает, что ещё. Хотя вряд ли сам бог знает, здесь всем управляет высококвалифицированный персонал, готовый в любой момент и в считанные секунды провести любые манипуляции, от замены катетера до спасательной операции.
Мой килограммовый ребёнок выглядел, как летучая мышь кирпичного цвета, его маленькая грудная клетка хаотично то поднималась, то опускалась, обнажая под тонкой кожей маленькие рёбра. Крошечные ручки, как у куклы, будто ожили и спонтанно зашевелились. Они обнимали вязаную пуповину, имитирующую состояние как в утробе. Кукольные ножки, так настырно стучавшие пяткой мне из живота, будто тщетно искали в воздухе опору. Это всё выглядело так же неестественно, как если бы в таких же условиях держали рыбу, предварительно достав её из привычной среды обитания и обмотав одеялом.
Мой малыш, зачем же тебя так рано достали из воды? Как тебе здесь? Нравится? На секунду глаза мои намокли, но доступная порция болезненных эмоций уже вышла по пути сюда, поэтому я договорилась сама с собой излучать ребёнку хоть какой-то позитив. Чувствует ли он меня через стекло? Знает ли, что я его мама? Почему меня не было 2 дня? Какого чёрта вообще произошло? И что будет дальше?
Прошло всего минут пять, а как будто целая вечность, и я стала разглядывать само отделение и других мам, пришедших на короткую встречу со своими малышами. У многих из под халатов виднелись свитера и джинсы, значит они пришли из дома. Значит, всё это надолго. Значит, многие ходят сюда месяцами и ждут, ждут, ждут. Живут от визита до визита. Живут ли? Как они вообще живут? Смотрите, вроде улыбаются, а кто-то даже пришёл с папой. Папам тоже можно прийти?
На следующий день я добралась от своей палаты до кувеза сына намного бодрее и веселее. Хоть и дозировка обезболивающего уменьшилась, я договорилась, чтобы мне ставили укол перед походом к ребёнку, так как это позволяет хотя бы временно натягивать улыбку.
Стою, смотрю, думаю, что сказать. А что обычно говорят в таких ситуациях? Поднимите руку, кто знает? Вот и я не знаю. Рядом с кувезом сына появился ещё один, с розовым одеялом. «Наверное девчачий» — подумала я, и в этот момент в зал заводят девушку в розовом халатике. Она опоздала, так же как и я вчера.
Одеяльце поднимают и она впервые видит свою новорожденную дочь, аккуратно убирает маску с лица и начинает плакать. Её руки сложены в ладонях перед губами, как во время молитвы, она что-то тихонько рассказывает улюлюкающим голосом, будто извиняется. Между ней и её ребёнком стекло кувеза, издалека я вижу крохотное девчачье личико, исказившееся от плача.
Став невольным свидетелем этой сцены, мне тоже захотелось что-нибудь сказать сыну. Спросив дежурного врача, можно ли открыть дверцу хоть на секундочку, я получила одобрительное «конечно» и с материнским трепетом впервые прикоснулась к ручке своего ребёнка со словами «ну, привет, малыш, я твоя мама». Окситоциновый водопад накрыл моё бренное тело, глаза округлились, а скулы свело непривычной улыбкой.
Девушка в розовом халате не слышала мой разговор с врачом, она была так увлечена своим первым рассказом для дочери, что ничего вокруг неё будто не существовало.
— Псс, девушка, эй, можно открыть дверцу!
— Правда? Можно?
— Да, я узнала у врача
Её глаза озарила улыбка, спрятанная под медицинскую маску. Она тут же аккуратно отщёлкнула маленькую дверцу в «квартиру» своей торопыжки и просунула внутрь свою пухлую розовую руку. В реанимации всё так зыбко и непредсказуемо, что любую возможность испытать гормональный всплеск от короткого прикосновения к своему ребёнку надо считать за великое счастье дня.
На пути обратно мы обменялись с девушкой в розовом халате парой фраз. Оказалось у нас много общего: возраст 33-х лет, первый и очень долгожданный ребёнок. Всё случилось вчера почти по тому же сценарию. Представить только, наши дети появились на этот свет в одном заснеженном городе так рядышком и теперь рядышком спят в своих гнёздышках. В целом мире для меня не стало ничего важнее такого соседства.
Её речь выдала в ней очень открытого и простодушного человека, а большие грустные глаза какую-то внутреннюю мудрость и смирение. Такие люди легко познаются и в горе и в радости. Я на мгновение представила, как здорово было бы гулять вместе с колясками, когда нас выпишут. И ей как нельзя лучше подходило имя Маша.
На следующий день мы пришли к детям вместе, Маша невзначай положила шоколадку дежурному врачу на стол, получив в ответ смущённый благодарственный кивок. Бодрой походкой двух пингвинов мы дошли каждая до своего кувеза, синхронно распахнули края одеял, защищавших глазки наших детей от яркого больничного света, и с упоением погрузились в плюшевую атмосферу маленьких обитателей прозрачных домиков.
Одна пожилая медсестра уточнила, как можно называть детей. Хоть мы ещё и не получали свидетельство о рождении и имя может поменяться, но я уверенно выпалила:
— Называйте Коля, Николай, Николаша
— А моя Таня, Танюша. Татьяна Владимировна, — поддержала Маша.
— Какая прелесть, имена-то какие хорошие! Коля и Таня! Теперь будем их так называть, дай бог им здоровья!
За домашними хлопотами, поездками в роддом, анализами, обследованиями и покупками необходимых лекарств и питания световой день стал пролетать очень быстро. А без того длинные декабрьские ночи наоборот стали ещё длиннее. Оставаясь один на один со своими страхами под тихий и размеренный сап домашних, я погружалась в бесконтрольное рисование всевозможных вариантов худшего развития событий.
Я знала наизусть телефон детской реанимации, ведь набирала его несколько раз в день. Если бы этот номер высветился на экране мобильного — это означало бы что-то ужасное. Просто так оттуда не звонят. Всю ночь телефон лежал на тумбочке у изголовья, а я считала часы до утра, чтобы так и не получить никакого входящего звонка. Если мне удавалось крепко уснуть, то звонок в 9:00 буквально выдёргивал меня из сна и заставлял подскочить и судорожно схватить телефон. Слава богу, номер не тот. Звонят какие-то мошенники или «банк». Если бы они понимали, насколько не вовремя звонят и как такой звонок доводит меня до истерики.
Каждый день мы встречались с Машей в холле перед входом в реанимацию. Много болтали, обсуждали медицинские термины, наши увлечения, мужей и историю беременности. Наши больничные платья и халаты сменились на джинсы и свитера, походка стала быстрой и уверенной. Несмотря на то, что моему шву было чуть больше недели, я старалась игнорировать его весь день, бегала по лестницам, тряслась в маршрутке по брусчатке, гуляла по торговым центрам в поисках скидок на детские вещи. И только вечером эта отвага давала о себе знать. Я вспоминала, что я не робот, я живая, и должна заботиться о себе.
— Я не представляю, как бы мы сейчас с тобой с детьми справлялись! Ведь обычно выписывают на 3 день и всё, вперёд, болит не болит, устала не устала, а надо заботиться о малыше. — сказала я.
— В каком-то смысле нам повезло! Успеем сами восстановиться, а когда наших детей выпишут — наверстаем! — ответила Маша
— Когда их выпишут...Это ещё неизвестно вообще. Видела, там один мальчик уже 6 месяцев лежит? Совсем сам не дышит, не шевелиться. Страшно всё это. — я поделилась своими тревогами как бы в воздух, конечно, Маша и сама ничего не знает, но старается не унывать и подбадривать меня.
— Слушай, я читала, что самые критические сроки это 3 дня, 10 и 21 день. Наши дети уже 10 дней живут, стараются там изо всех сил, набирают вес, получают сбалансированное питание и лекарства. Значит, всё хорошо, потихоньку-помаленьку да и дело к выписке пойдёт. Будет весна и гулять будем все вместе.
— Было бы здорово...— тихо и на распев проговорила я. Это ведь и моя мечта с момента знакомства с Машей. Вот будет весна и будем гулять. Все вместе.
Наступило время визита, мы поспешно надели халаты и маски, быстрым шагом оказались в другом зале с кувезиками. Сегодня поменяли расположение, но Ваня и Таня снова оказались рядом. Это хороший знак, пусть так и будет. На обходе врач уже обращался к нам обеим, что нашим детям проведены УЗИ, ЭЭГ, ЭКГ — «Всё в норме». Мы переглянулись в радостном порыве так, будто нам объявили высшие оценки за экзамен!
— Вот видишь, я же сказала. Медленно и верно всё будет идти к выписке. Они наши маленькие герои, им и так столько досталось с самого рождения, что дальше только свет. Понимаешь?
Я кивнула, а к горлу подступил ком и побежали мурашки. Так бывает, когда некто очень мудрый и ценный для тебя одной фразой попадает в самое сердце, и оно будто оттаивает и становится больше.
Вечером я написала Маше, что хочу купить детям пинетки, так как нашла очаровательный магазинчик. Она ответила, что хотела бы сделать это сама — ведь это такой трогательный момент, когда выбираешь одежду на выписку.
— Мы сегодня получили свидетельство о рождении! Теперь официально Татьяна Владимировна! Поедем домой, будем скромно отмечать.
— У маленького человечка появился первый документ, поздравляю! Нашему Коленьке выдадут его только завтра. Такой важный и торжественный момент. Сразу после визита поеду получать.
— Тогда до встречи завтра на том же месте в холле!
Но на следующий день Маши на том же месте в холле не было. Хм, может, долго отмечали вчера? Проспала! Ставлю телефон на беззвучный, надеваю халат и бегу к своему малышу. Расположение кувезов снова поменялось, рядом с нашим стоял всё так же с розовеньким одеялом. Танечка на месте. Но Маши всё ещё нет.
Я открыла дверцу, взяла сына за пальчик и начала разговаривать. Я рассказывала ему про наш дом и семью, про нашего серого кота, про город, про то, что за окном сегодня дождь, несмотря на предновогоднюю атмосферу. Его личико было полностью залеплено пластырями, а из маленького носика торчали трубки с кислородом, которые держались на громоздкой прищепке. Ему всё мешало, он беззвучно плакал и пытался руками вырвать эту конструкцию.
Вдруг датчик запищал, а сатурация начала стремительно падать, мигая на экране уменьшающимися цифрами. Меня сковала паника, едва я успела оглядеться вокруг, как прибежали врачи и аккуратными, но быстрыми движениями начали поправлять трубки, что-то подкручивать, менять.
— Что случилось? Что вы подкручиваете?
— Мы попробовали сегодня уменьшить дозу кислорода, посмотреть, как справляется сам, но он не тянет. А что мы подкручиваем, вам знать не надо. Ваше дело простое — общаться с ребёнком, а мы знаем своё.
— Да как же тут общаться, когда всё пищит, ребёнок плачет. Я всё понимаю, но от этого не легче. Скажите, ему ведь ничего не угрожает сейчас?
— Мамочка, это реанимация, ему постоянно что-то угрожает. Пока он тут, мы постоянно начеку.
— Я думала, что он идёт на поправку...Разве не так?
— Ребёнок всё еще на высокодозной ИВЛ, если так продлиться ещё неделю, то начнутся необратимые процессы. Видите мальчика вон того, он уже полгода на ИВЛ, не смог сам задышать. Без аппаратов теперь его жизнедеятельность поддерживать невозможно.
— И как мне жить теперь с этой информацией?
— Как жить, просто жить. Займитесь чем-то, что вам нравится. Вы ничего не можете контролировать.
А как же моё постоянное занятие — держать мой небосвод? Каков парадокс: организм, который был создан для жизни, не может жить без аппаратов. Когда же до меня дойдёт, что я ничего не контролирую. Я могу только молиться.
Уходя из зала, я бросила взгляд на кувез Танечки, Маша так и не пришла. Пока рядом никого не было, я быстро сделала выпад вперёд, чтобы сравнить показатели Танечки на приборе с показателями Коли. Но на метрике висело имя Алина.
Это что за...? Кто такая Алина? Где Танечка? Я бежала по коридору скорее снять халат, одеться и выйти на улицу. Дождь со снегом лупил прямо в лицо, поэтому я решила добежать до ближайшей маршрутки и уже потом написать сообщение Маше.
Дрожащими руками я быстро напечатала: «Привет, почему тебя сегодня не было, и малышки нет рядом с нами в общей палате». Прошло где-то минут десять, я вышла на своей остановке и быстро направилась в здание ЗАГСа забрать свидетельство о рождении Коли. Едва я забежала под козырёк, мгновенно скрывающий от мокрого ветра, как в кармане пиликнуло сообщение:
«Мы больше не увидимся с тобой в палате. Малышки вчера не стало. У неё остановилось сердце».
В Калининграде не бывает классического Нового года со снегом, лепкой снеговиков и катанием на ледянках. Этот тоже не стал исключением. Под бой курантов гигантские капли тарабанили по черепичным крышам, а их мелодию едва заглушали залпы салютов. Я смотрела в одну точку и представляла, как там мой мальчик один, слышит ли он салют? Или атмосферу праздника заглушает мелодия пищащих вокруг датчиков?
Врач сказала, что «если через неделю ситуация не улучшиться, то...».
И ровно через неделю на Рождество мой сын начал дышать сам, ИВЛ отменили и его перевели на более щадящую терапию. В холле, где мы встречались с Машей, я наконец-то впервые подошла к окну и увидела город с высоты 4 этажа. Как и в день рождения Коли все его крыши, деревья и дороги укрылись белым одеялом. Снег шёл так медленно, будто в обратную сторону. Мир замедлился на несколько секунд и вновь забурлил. Мои тихие мысли прервал надвигающийся гул из родзала.
По коридору везли каталку с маленьким прозрачным боксом, в нём лежал свёрток размером с ладошку, а из него торчали взъерошенные тёмные волосики и крошечная ручка. Врач-неонатолог улыбнулся мне, придерживая дверь в детскую реанимацию, и радостно воскликнул:
«Вот, новенький прибыл! Принимаем!»