«Жизнь — необыкновенное чудо, и всех нас поджидают потрясающие сюрпризы» («В канун Рождества» Розамунда Пилчер)
«Надо же, какой снегопад!» — подумала я, очнувшись от наркоза. В Калининграде большая редкость, чтобы так заметало. Окно напротив белым ярким пятном немного привело меня в чувства. Веки были единственными, чем я могла шевелить. Ещё несколько минут назад даже они не слушались, а я так старалась показать врачам, что уже проснулась и всё слышу. Тело замерло в ожидании, всё нутро сковал страх, но на лице это никак не отразилось. Глаза открыть не получалось.
В фильмах я часто видела, как женщины в похожих ситуациях кричали, задавали вопросы, вскакивали с кровати, а медперсонал суетился вокруг пациентки со шприцами с чем-то успокоительным, параллельно вставляя обратно вырванные капельницы и датчики, после чего женщина снова засыпала, не в силах справиться с тяжелеющими веками.
Но я не снималась в кино, лежала смирно и боялась пошевелиться.
«Бедная девочка, если бы она знала, как мы её спасали...всем персоналом!» — услышала я вдалеке, и тут же медсестра, окинувшая меня взглядом, заметила, что я уже не сплю. Она быстро подошла ко мне и позвала врача. «Она уже не спит, сейчас очнётся» — сказала врач и кто-то неприятным движением выдернул трубки у меня изо рта. Я облегчённо вздохнула, ощущение инородного тела в горле доставляло дискомфорт. А звук надувающейся помпы в моём наркозном сне создавал иллюзию будто я погружаюсь в песок внутри песочных часов. Или я сама песок и я рассыпаюсь на тысячи песчинок.
«Это было не просто, но всё прошло хорошо для вас, была большая кровопотеря, пришлось вызвать хирурга по санавиации, сделали вам операцию, потом переливание крови. 2 часа мы боролись за вашу жизнь..»
Слышу всё как в тумане, мне это всё неинтересно, ведь я жива, дышу, вижу вот гигантские хлопья снега, падающие на черепичные крыши. Они больше не острые и красные, а пушистые и блестящие, как стекловата. Пусть врач сама скажет мне правду, пусть скажет...
«А ваш ребёнок...мальчик...у вас мальчик! Вес 1250 грамм, 30 сантиметров. Состояние стабильно-тяжёлое, его перевели на ИВЛ и сразу увезли в детскую реанимацию» — сказала врач-акушер как бы стараясь придать этому моменту хоть каплю торжественности. Ведь человек родился!
«Так он жив?» — объединив в этом вопросе всю свою спрятанную за ослабшим телом тревогу, выдала я, а в глазах проступили слёзы.
«Жив, даже пытался кричать. Врачи сделали всё возможное, но никаких гарантий, вы сами понимаете. Ребёнок родился на 3 месяца раньше срока, экстремально недоношенных детей научились выхаживать, но гарантий нет. Отдыхайте, вам нужны силы. Позже к вам придёт неонатолог и всё расскажет».
Она проверила шов и от этих манипуляций появились фантомные шевеления. Вот он маленький толчок ножкой! Но нет, живот пуст. Ещё несколько часов назад я держалась за него в дребезжащей карете скорой помощи, а мой малыш шевелился внутри меня. Сердечко билось в унисон с моим. Ему должно было быть хорошо и тепло там ещё 3 месяца. А теперь где он? Что за люди с ним рядом? Почему нет гарантий? Как долго ждать новостей?
Весь этот ворох вопросов кружил в моей пустой голове, будто птицы, запертые в банке. Их клювы с лязгом врезались в стенки, а крылья путались и ломались. Моё лицо оставалось каменным, даже взятие анализов, установка катетеров и игл для очередных капельниц не приносило мне столько раздражения и волнения, как птицы-мысли. От дозы обезболивающего и усталости я погрузилась в дрёму.
Сквозь сон я бредила. Белое окно, снег будто просеянная мука, больничный коридор, белые халаты, разрывающийся телефон. Зачем они ходят туда-сюда? Почему не берут трубку? Вдруг это звонят по поводу моего сына? Вдруг случилось что-то страшное? А кто этот врач? Это неонатолог? Вдруг он подумает, что я сплю, и уйдёт! Спать нельзя, надо ждать, когда он придёт и «всё расскажет».
Поборовшись со сном и явью, измученная, я опять погрузилась в птичий хаос в моей голове. Неонатолог всё же пришёл, но продекламировав что-то на медицинском про тяжело и стабильно, про лейкоциты, нейтрофилы и гемоглобин, так же быстро ушёл. Я попробовала встать. Нестерпимая боль пронзила всё моё тело. «И как они это делают в кино?» — подумала я и легла обратно на приподнятую кровать. Амплитуда моего движения одной головой была равна паре сантиметров, но из-за этого крошечного усилия мне пришлось позвать медсестру.
«Тебе повезло, как раз 4 часа прошло, можно колоть обезболивающее» — выпалила заправляющая прозрачную жидкость из ампулы в шприц женщина лет пятидесяти с короткой седой стрижкой и сильными грубыми руками. От неё пахло сигаретами и мятной жвачкой, её манипуляции показались мне резкими, но имеет ли это значение, когда в её руках заветный шприц с анальгетиком.
Боль отпустила. Оказалось, что уже почти полночь. А значит впереди целая ночь, наедине с окном, дремотным коридорным бредом, пищащими аппаратами и нестерпимым ожиданием ЗАВТРА. Такого непрерывного снегопада давно не видывал Калининград. Как же хочется хоть на минутку посмотреть на весь город с высоты...интересно, на каком я этаже? Далеко ли от меня в здании мой сын?
Едва рассвело в мою палату стали приходить разные специалисты, задавали вопросы о моём самочувствии, рассказывали о ходе и последствиях операции, переговаривались, шутили, что-то очень долго рассматривали на УЗИ, доставляя мне тем самым массу неудобств и отвлекая от моих тревожных мыслей. С момента моего пробуждения от наркоза я дала сама себе какой-то негласный обет: постоянно контролировать мои мысли о ребёнке и его состоянии. Коварный мозг создал мыслеформу: отпущу этот контроль и отвлекусь — произойдёт ужасное.
И вот уже сутки я, как Атлант держит на своих плечах небосвод, держала, как мне казалось, жизнь другого человека тотальной всепоглощающей ответственностью за всё происходящее. Не вставая с кровати. На расстоянии нескольких сотен метров. Как мне удалось узнать, взрослая и детская реанимация находились на одном этаже — на последнем четвёртом, но разделял их длинный переход из одного крыла в другое. Растеряв все силы на осмотрах и разговорах с врачами, я уснула с мыслью, что сегодня смогу встать с кровати.
Но я не смогла. Несмотря на первый за сутки глубокий сон и укол обезболивающего, я лишь свесила ноги, нажатием кнопки опустила кровать до пола, нащупала пальцами ног тапочки, опёрлась руками о мягкий матрас и скукожилась от боли.
«Будешь всё время лежать — никогда не дойдёшь до сыночка! Тебе надо ходить! Надо сначала помыться, привести себя в порядок» — сказала моя заботливая медсестра, вернувшись с перекура. Её суточная смена заканчивалась, поэтому она видимо решила выдать все мотивационные фразы разом. Не то чтобы я хотела лежать, просто малейшее движение создавало ощущение, будто моё туловище — решето.
«Я пытаюсь встать, видите! Но не могу, а как мне ещё и помыться?» — недоуменно спросила я эту крепкую волевую женщину в синей форме с бейджиком.
«А я здесь зачем? Я тебе помогу! Обопрись на меня, пойдём с тобой до душевой! Вот так, молодец, красотка! А говоришь, не могу не могу. Мы потихоньку пойдем, нам некуда торопиться».
И вот мы чинно идём по коридору в обнимку, с одной стороны я держу катетер, медсестра держит дренаж. Со скоростью 1 сантиметр в секунду мимо нас проносятся лица улыбающихся врачей, которые как бы одобрительно смотрят на нас, поощряют мои первые шаги после короткого путешествия на тот свет и обратно. Я вдруг прониклась к медсестре такой любовью, что захотелось полететь. Но этого не потребовалось, так как к счастью двери душевой распахнулись и мои руки соприкоснулись с маленькой струйкой воды.
На животе, как мне казалось, не было живого места. Вертикальный разрез до пупка от Кесарева сечения изуродовал моё молодое и красивое тело, из шва торчали чёрные нитки с узелками, а из отверстия для дренажа постоянно сочилась кровь. «Вот такая она — цена спасённой жизни. Теперь этот памятник бойцам невидимого фронта останется со мной до конца моих дней» — глубоко вздохнув, подумала я и вышла из кабинки к своей фее мотивации.
Окрылённая своим подвигом, я попросилась к сыну. Но мне сказали, что приём уже окончен, а я ещё слишком слаба, не стоит геройствовать дважды, приходите завтра.
Вторую ночь я почти не спала, продолжала держать на плечах свою маленькую вселенную и с нетерпением ждать часа, когда смогу пойти к своему ребёнку. Страх не увидеть сына перемешивался с порханием бабочек в моём заштопанном животе от предвкушения скорой встречи. Разревусь ли я, а вдруг упаду в обморок?
В эту ночь я много молилась, я просила бога лишь о том, чтобы дал мне столько сил и любви в душе, чтобы принять любую ситуацию. Я просила прощения за те моменты уныния и недовольства судьбой, что я испытывала в беременность. Ведь теперь, когда смерть будто маячит где-то по коридорам, всё остальное становится таким пустым и бессмысленным. Лишь прочувствовав её дыхание за спиной, вчерашние проблемы больше не кажутся нерешаемыми.
Я благодарила. Всех и каждого участника цепи от моего рождения до рождения моего сына. Моё тело, несмотря на все прошлые неудачные отношения, испытания, болезни, вердикты врачей, неутешительные прогнозы, создало человека. Живого человека! Он смог прийти в материальный мир и вырасти до веса в один с копейками килограмм. Теперь он в руках профессиональных специалистов, в его распоряжении все современные технологии, аппараты, лекарства. Благодаря им уже давно доказано — чудо возможно! Ребёнок, который не был способен жить вне утробы матери — живет и будет жить!
Вдохновлённая этими мыслями, я терпеливо прошла осмотр врачей и получила необходимые капельницы. Надела длинное красное льняное платье с нашивкой в форме ромашки, причесала волосы, умылась и почистила зубы. Стало намного легче, хоть и получалось делать лишь маленькие шаги. Я вышла из палаты и направилась прямо до поворота в другое крыло. Потянув на себя тяжёлую железную дверь, я увидела тот самый переход. Он показался мне бесконечным. И кто придумал такую планировку? Как бедные женщины должны самостоятельно преодолевать такие расстояния?
Дойдя до середины перехода, я вдруг осознала, что не могу. Не могу двинуться ни вперёд ни назад. Моё тело будто провалилось в болото, эмоции утонули на его дне, заболел шов. Я огляделась. Вокруг ни души. За панорамными окнами всё так же падает снег, дети во дворе катаются с горки, слышен радостный крик, скрежет санок по льду, и гул проезжающих по мокрой жиже машин. От бездействия стало холодно. Ледяные окна коридора будто сузили мой мир до единственно важной дороги. До начала приёма в детской реанимации оставалось 5 минут.
В этот момент из недр души вырвался такой истошный крик отчаяния, но я смогла лишь беззвучно заплакать. Мне стало так себя жалко. Я не понимала, чем я заслужила все эти мучения. Почему материнство, доставшееся мне с таким трудом, продолжает приносить вот такие «сюрпризы»? Почему я должна быть сильной? Как мне быть сильной?
И силы откуда-то поднялись. От горестного содрогания тела и дрожи шов разболелся ещё больше, ноги сами побрели по линолеуму, шёркая резиновыми тапочками, а глаза застилала холодная солёная влага.
Это был первый раз, когда меня накрыли настоящие эмоции после всего случившегося...Хотелось упасть на пол, бить по нему руками и рыдать от нестерпимой душевной боли, но боль физическая не давала этому выхода. С этого момента нужно было научиться загонять свои чувства в угол, как стадо непослушных овец, чтобы не позволять им мешаться под ногами на пути к цели.
Продолжение в следующем отрывке