Беседа о молодых дизайнерах, визуальной экологии и том, почему художнику стоит зарабатывать не меньше, чем инженеру.
Ведущая (В) — Женя Борисова
Гость (Г) — Мария Илларионова —преподаватель Высшей Школы Дизайна и Архитектуры Санкт-Петербургского Политехнического Университета имени Петра Великого, руководитель направлений Коммуникативный и Графический дизайн Международной Школы Дизайна (IDS-Петербург), практикующий дизайнер, которая работала с российскими и международными брендами, такими как Hatamov.production, IBSenergу, РивГош, Серебряное кольцо, Hyunday, Prometey, Glikin studio и другими.
——————————————————————
I. Молодые дизайнеры и насмотренность
Мы живём в эпоху гиперизображений: смартфон стал окном в бесконечную галерею мира. Каждый день мы «потребляем» тысячи визуальных сигналов — от обложек подкастов до уличных вывесок, от брендинга до мемов.
Но что сегодня значит «насмотренность»? Почему одни дизайнеры тонут в потоке, а другие находят в нём направление?
Мы поговорили с дизайнером и преподавателем о визуальной культуре, культурных сдвигах и о том, как искусство XXI века ищет глубину в мире ускоренного восприятия.
В. — Вы ведь активно преподаёте. Есть ли у «молодой крови» насмотренность, или вокруг слишком много плохих примеров?
Г. — Насмотренность — это не количество просмотренных картинок, а умение видеть связи между эпохами.
Молодые дизайнеры сегодня живут в парадоксальном времени. С одной стороны, им доступен весь визуальный мир — от Pinterest до архивов MoMA. С другой — это океан без берегов, где легко потерять вкус и контекст. Раньше «насмотренность» формировалась через дефицит. Чтобы увидеть работы Родена или Дюрера, нужно было ехать в музей, читать каталоги, изучать технику. Сейчас — достаточно трёх свайпов на телефоне. Но чем проще доступ, тем сложнее навигация. В России молодые дизайнеры стоят на интересном перекрёстке: между наследием конструктивизма и новой поп-визуальностью digital-среды.
Взять хотя бы Shuka Design — они бережно продолжают линию строгого, структурного дизайна, не теряя при этом человечности. Или Paratype, возвращающую в цифровую эпоху культуру кириллических шрифтов, соединяя историю и технологию. Айдентика Garage Museum — ещё один пример баланса между интеллектуальной строгостью и эмоциональной пластикой.
Насмотренность — это не просто «видеть красиво». Это понимать, почему вещи выглядят так, когда они стали актуальны и кому они адресованы.
Дизайнер без насмотренности похож на архитектора без геометрии — он чувствует форму, но не знает, как она держится. Насмотренность перестала быть количественной. Это не про «я видел тысячи проектов на Behance», а про способность различать и анализировать. Молодой дизайнер может листать Pinterest сутками, но не понимать, почему эстетика Brutalism вернулась в интерфейсы 2020-х, или почему логотипы снова становятся швейцарски лаконичными. А вот тот, кто копает контекст, видит причинно-следственные связи: от модернизма к минимализму, от Bauhaus к Apple.
Я часто прошу студентов анализировать визуальные решения на уровне философии бренда. Например, Aesop — это ведь не просто лаконичные бутылочки, а эстетика «less but better», унаследованная от Дитера Рамса и японского ваби-саби. Или Jacquemus — не просто одежда, а автобиографическая поэма в ткани, построенная на ностальгии и солнце Прованса. В этом и есть насмотренность: не копировать, а понимать, почему это работает именно сейчас.
Если говорить строго, насмотренность — это профессиональная компетенция визуального мышления, включающая три составляющих:
- Перцептивную — умение видеть, не просто смотреть; замечать детали, структуру, композицию.
- Интеллектуальную — способность распознавать культурные коды, традиции, источники влияния.
- Эмоциональную — чувствительность к смыслу и атмосфере формы.
Иными словами, насмотренность — это навык видеть систему в образах.
В. — Насмотренность — это талант? Или всё-таки навык?
Г. — Я убеждена: насмотренность — не талант, а результат системной работы. Талант — это скорее чувствительность, открытость миру, но без практики она быстро гаснет. Насмотренность — это не талант, а труд по превращению хаоса в структуру и ее можно развить. Это не природный дар, а результат системного погружения в визуальную культуру.
В Royal College of Art (Лондон) студентов заставляют анализировать визуальные решения в контексте философии, политики и времени. В Politecnico di Milano будущие дизайнеры изучают дизайн как «язык общества». В Токийском университете искусств — месяцы работы с одним предметом: наблюдение, зарисовка, анализ пропорций. Только после этого — проект. Это и есть школа насмотренности.
У нас в России обучают так же: молодые дизайнеры работают с архивами, кино, урбанистикой. Это формирует мышление, где дизайн воспринимается как исследование.
Хороший пример — Suprematika, которая строит айдентику, опираясь на наследие русского конструктивизма, но переводя его на язык digital-культуры. Или Shuka Design, чьи проекты для городских форумов выглядят лаконично, но продуманы до философии линий и пространства.
Так и насмотренность: она рождается из повторения, анализа и уважения к контексту. В этом смысле дизайнер XXI века похож не на художника, а на культурного археолога.
——————————————————————
II. Современная культурная жизнь и феномен «свечных концертов».
В. — В последние годы резко изменилась культурная повестка. Почему «высокие» формы искусства уступили место концертам со свечами и выставкам «на коленке»? Масскульт просто оказался эффективнее?
Г. — Массовая культура всегда реагирует на социальное утомление. После пандемии люди устали от концептуальности, от бесконечного анализа. Им захотелось простого чувства — света, тепла, живой музыки. Концерт со свечами — это ритуал восстановления эмоционального контакта.
Да, форматы вроде Van Gogh Alive, выставок-погружений или концертов «Candlelight» кажутся поверхностными. Но давайте честно: в XIX веке салонные выставки импрессионистов вызывали ту же реакцию — «слишком легко, слишком красиво». Прошло время, и оказалось, что именно они создали новую оптику восприятия.
Сегодняшний «эмоциональный фастфуд» может стать фундаментом для нового этапа. Люди учатся снова чувствовать визуальный язык. Это как эпоха постклассицизма в архитектуре — за декоративностью часто скрывается тоска по смыслу. Кроме того, массовая культура просто лучше научилась работать с вниманием. Дизайнеры масскульта владеют инструментами нейромаркетинга, сторителлинга, UX-дизайна. Они не противопоставляют эмоцию смыслу — они превращают эмоцию в смысл. Вспомните проект TeamLab Borderless в Токио: это ведь не «ярмарка света», а философская рефлексия о человеке внутри цифровой природы. Или серию концертов Tiny Desk Concerts от NPR — они не элитарны, но несут подлинную музыкальность.
После пандемии у людей изменился запрос: от концептуальности — к чувственности, от анализа — к переживанию. Концерты при свечах, выставки «на коленке», цифровые шоу вроде «Van Gogh Alive» или «Климт. Ожившие полотна» — не признак деградации вкуса, а симптом усталости от рациональности. Человек снова ищет не информацию, а эмоцию, не знание, а сопричастность.
При этом внутри России появляются культурные площадки, где форма не убивает содержание.
ГЭС-2 стал символом синтеза: промышленная архитектура, философия открытого искусства и чёткий дизайн-коммуникатор.
Фестиваль «Ночь света в Гатчине» превращает архитектуру в живое медиа, объединяя людей через опыт света. В Москве ГЭС-2 превратил промышленное здание в храм современной визуальности: свет, звук, архитектура — всё работает как медиа.
Garage Museum строит диалог между элитарным и открытым, между Ремом Колхасом и молодыми художниками.
В Петербурге Новая сцена Александринского театра и Мастерская Брусникина экспериментируют с перформансом и документальным театром — не ради эпатажа, а ради честности формы.
Мировые аналоги — TeamLab Borderless (Токио), где цифровая анимация превращается в философию света, и Tate Modern (Лондон), где инсталляции Эла Анашевича или Олафура Элиассона соединяют науку и эмоцию.
- Массовая культура не исчезает. Она просто ищет язык, который способен говорить о чувствах проще, но не проще чувств.
- Массовая культура не враг смысла. Она просто нашла новый язык — язык света, темпа, запаха, присутствия.»
В. — Это этап деградации или взросления культуры?
Г. — Скорее взросления. Каждая эпоха проходит через вспышку поверхностности перед новым витком глубины. После безумных двадцатых пришли тридцатые с философией модернизма, после MTV — 1990-е с артхаусом и Берлинале.
Сейчас культура переосмысливает формат «участия». Люди больше не хотят быть зрителями, они хотят быть частью процесса. Это переход от созерцания к со-творчеству. И дизайнеры, кстати, здесь первыми — потому что дизайн и есть посредник между идеей и восприятием.
——————————————————————
III. Почему талант остаётся незамеченным
В. — Часто очень талантливые художники, музыканты и актёры остаются незамеченными. Это несправедливость мира или закономерность?
Г. — Это закономерность новой медиа-реальности. Талант без коммуникации сегодня звучит, как скрипка без акустики. Мы живём в эпоху, где «слышно» не тех, кто громче, а тех, кто умеет управлять своим эхом.
Современный талант без коммуникации может остаться незамеченным.
Это не вина эпохи — это новая экология искусства, где видимость стала профессией. Раньше художника открывал галерист или академия. Сегодня — сториз, комьюнити, платформа. Музыканты вроде Arca и Ethel Cain строят аудиторию без лейблов. Художники Refik Anadol и Daniel Arsham создают цифровые миры и продают их как NFT и архитектуру.
В России та же динамика:
- Таюс Махачева работает на стыке видео, перформанса и этнографии, исследуя идентичность Дагестана через абсурд и иронию.
- Андрей Бартенев превратил перформанс в философию живой скульптуры.
- Гоша Острецов и Ольга Тобрелутс ещё в 2000-х вывели постсоветский поп-арт в международный контекст.
«Сегодня художник должен не только творить, но и транслировать — иначе гений останется в тени алгоритма.»
Но это не приговор. Раньше нужно было попасть в салон, издательство или галерею. Сейчас можно выстроить собственную экосистему. Посмотрите на художницу Refik Anadol — она работает на пересечении ИИ и медиаарта, создаёт огромные иммерсивные инсталляции и собирает залы по всему миру без классического музейного лобби. Или музыкант Ethel Cain — построила мифологию вокруг себя через Bandcamp и визуальные нарративы, не дожидаясь “большого контракта”.
Так что да, талант не всегда заметен, но сегодня у него больше инструментов, чем когда-либо. Просто нужно понимать: творчество — это не только созидание, но и коммуникация.
В. — Что бы вы рекомендовали для привлечения нужной аудитории? На чём сфокусироваться в первую очередь?
Г. — На идее. Всё остальное — производные. Без внутренней логики ни одна визуальная система не работает. Аудитория — это не рынок, а сообщество смыслов.
Современный зритель ищет не продукт, а точку идентификации: «это обо мне». Чтобы привлечь «своего», нужно говорить на родном языке идей, а не на чужом языке трендов. В дизайне — это баланс между концептуальностью и эмпатией. Бренды вроде Maison Margiela строят философию на деконструкции; Rimowa — на честности пути; Aesop — на интеллектуальном минимализме.
Российские примеры:
- ONY Agency создаёт айдентики, где простота соседствует с нарративом.
- АрхМосква превращает выставку архитектуры в социальный форум.
- Arctic Design Group (СПб) работает с темой северного климата, объединяя науку и эстетику.
«Художник сегодня не продаёт вещь — он приглашает в мысль.»
Хорошая коммуникация начинается с вопроса «зачем». Зачем этот проект нужен миру, и зачем он нужен мне. Когда художник честен в этом вопросе, он неизбежно находит зрителя. Вспомните Maison Margiela — бренд, который принципиально разрушает представления о моде, но стал культовым именно благодаря своей идее «анонимности». Или Rimowa, превращающая утилитарный чемодан в символ осознанного движения. Современная аудитория мгновенно чувствует фальшь. Поэтому «продавать» можно только подлинное. И чем глубже идея, тем шире её резонанс.
——————————————————————
IV. О деньгах и мифе голодного художника
В. — Некоторые до сих пор считают, что художник не должен зарабатывать. Так ли это?
Г. — Этот миф родился в XIX веке, в романтической эпохе. “Бедный, но чистый духом гений” — образ, удобный для буржуазии: искусство можно восхищаться, но не оплачивать.
На деле искусство всегда существовало в экономике. Микеланджело работал на Медичи, Леонардо — на Людовико Сфорца, Бах писал церковные заказы. Даже Ван Гог, если бы жил сегодня, вполне мог бы иметь Patreon. Современный художник, зарабатывающий на своём труде, не предаёт искусство. Он расширяет его ресурсы.
Yayoi Kusama превратила травматический опыт в визуальную экономику бесконечности.
Banksy коммерциализировал протест, не потеряв смысла.
AES+F делают сложные видеооперы, выставляясь и в Венеции, и в Лондоне — и это не мешает глубине.
В России есть примеры синтеза коммерции и искусства: Дмитрий Баришников (Flacon) создал платформу, где креатив стал экономикой.
Сергей Катран делает инсталляции на стыке науки и биологии — и получает поддержку научных фондов.
«Художник имеет право быть сытым, если его искусство продолжает кормить других.»
Современные художники, такие как Yayoi Kusama или Takashi Murakami, не стесняются коммерции — потому что их искусство осмысленно. Коммерческая успешность не мешает глубине, если за деньгами не теряется идея.
«Зарабатывать на творчестве — не стыдно. Стыдно не уважать свой труд».
——————————————————————
V. Как продать непопулярное событие и не потерять смысл
В. — Как сегодня продать интересное, но непопулярное событие? Мы говорили о массовых форматах — концертах при свечах, театрах-скандалах, выставках-фотозонах. Потеряли ли мы профессионализм в массовом искусстве?
Г. — Нет, мы его не потеряли, просто перераспределили. Сегодня профессионализм в масскульте выглядит иначе: это аналитика, эмоция, сторителлинг, точная работа с вниманием.
Но у «непопулярных» проектов другая сила — они могут позволить себе медленность и глубину. Чтобы продать их, нужно говорить не «купите билет», а «станьте частью смысла». Публика сегодня хочет быть вовлечённой не только эмоционально, но и интеллектуально.
«Продавать смысл — это как строить метро: под землёй инженерия, наверху — мозаики и свет.»
Продажа сложного — это искусство перевода. Нужно объяснить зрителю не что он видит, а почему это важно.
Современные площадки работают с этим точно:
- Гараж превращает даже абстрактные темы в живой опыт через кураторские тексты и лекции.
- Новый Манеж делает выставки, где дизайн, архитектура и наука взаимодействуют.
- В Европе documenta или Venice Biennale учат читать искусство как социальный комментарий.
- Theaster Gates строит арт-пространства из заброшенных домов — искусство как реконструкция общности.
Профессионализм в масскульте не исчез — он просто сменил облик. Сегодня продюсер, куратор, дизайнер работают как инженеры эмоций. Если провести параллель — современная культура напоминает строительство метро. На поверхности — суета, маркетинг, билборды. Под землёй — невидимая сеть тоннелей, соединяющая разные пласты смысла. Чтобы создать действительно глубокий проект, нужно не бояться спуститься туда, в этот подземный слой контекста, где соединяются ремесло, философия и человеческий опыт. Посмотрите на Slow Art Movement, documenta fifteen, инициативы Theaster Gates или Marina Abramović Institute — это проекты, которые возвращают зрителю уважение к процессу, а не только к результату.
И тут я вспоминаю прерафаэлитов — тех, кто в XIX веке пошёл «против машинного века», стремясь вернуть искусству искренность и поэзию. Они не отвергли прогресс — они построили подземный тоннель между ремеслом и душой.
Вот и нам сегодня предстоит то же: не бороться с массовым, а проложить свой маршрут смысла под поверхностью мейнстрима.
И здесь мне близка метафора прерафаэлитов. Они ведь тоже восстали против механической эпохи, желая вернуть в искусство человечность, природу, свет. Они строили свои тоннели под академизмом — к искренности, к чистоте взгляда. Мы, по сути, делаем то же самое: строим метро из идей, соединяя станции смысла под поверхностью массового шума.
——————————————————————
Эпилог
Молодое поколение дизайнеров и художников живёт в уникальное время: визуальная плотность мира колоссальна, но вместе с тем открыта.
Никогда прежде не было столько возможностей видеть, говорить и создавать.
Насмотренность, глубина и честность — три опоры, на которых держится культура, не подверженная эрозии трендов.
И если искусство снова научится быть человеческим — не идеальным, а живым — то, возможно, подземные тоннели смыслов однажды снова выведут нас на свет. Насмотренность, осмысленность, эмпатия — три кита современного дизайна и искусства.
Мы живём в эпоху, где художник — не пророк и не ремесленник, а архитектор восприятия.
Он соединяет форму и идею, эмоцию и интеллект, массовое и глубокое.
«Когда подземные тоннели смыслов соединятся, искусство снова выйдет к свету — не ярче, а человечнее.»
#НеДиванныйДизайн
#НеДиванныйКультуролог