Часть 2. Эол - Лестригоны - Сцилла и Харибда
Эпизод 7. «Эол»
Миф и контекст
Эол - сын Гиппота, властитель Эолии и повелитель ветров. Зевс сделал его господином над всеми ветрами. Именно у него Одиссей во время своих странствий нашёл приют и провёл месяц. На прощание Эол подарил ему мешок, сшитый из шкуры девятилетнего быка, в котором были заключены все ветры, кроме благоприятного зефира. Но спутники Одиссея, решив, что там сокровища, вскрыли мешок - и ветры, вырвавшись наружу, сбили корабль с курса. Второй раз Эол Одиссея уже не принял.
В этой главе Джойс рассматривает ветер и «ветреность» во всех смыслах и буквально, и метафорически.
Ветер в тексте
Сам текст буквально «дышит» ветром. Джойс насыщает его звуками, скрипами, движением воздуха. Кажется, будто сквозняк проходит через каждую строчку:
«И дверь кабинета Ратледжа шепнула: скрип-скрип. Вечно поставят двери напротив одна другой чтобы ветру. Дуй сюда. Дуй отсюда»
«И всегда в этих заведениях спертый тяжёлый дух»
«Сквозняк с мягким шелестом подхватил листки, и они, описав голубые закорючки в воздухе, приземлились под столом»
«А то целый ураган поднялся»
Всё это создаёт ощущение беспокойства и суеты. Воздух постоянно движется, но ничего не меняет. Символически - это то же самое движение пустых слов, разговоров, газетных фраз, которые шумят, но не несут смысла.
Газета как мешок с ветрами
Глава оформлена в виде газетных заметок, с подзаголовками и фрагментами текста - будто мы сами читаем газету. И это не просто стилистический приём: газета у Джойса становится современным мешком Эола, полным слов, мнений и сплетен, которые, вырвавшись на волю, создают хаос и путают людей.
«Просто смешно, как эти газетчики готовы вилять, едва почуют, что ветер в другую сторону. Флюгера. И нашим и вашим, не поймешь, чему верить»
Этот «ветер» - символ общественного мнения, меняющегося каждый день, и тех, кто бесконечно крутится под его напором.
Люди, сбитые с пути
Мотив ветра, сбивающего с курса, повторяется и на уровне персонажей. Кажется, все здесь немного потерялись, каждый поддался собственным порывам:
«Практика захирела. Неудачник. Падает духом. Азартные игры. Долги под честное слово. Пожинает бурю»
Особенно это видно в сцене, где компания во главе с пьющим главредом в середине дня идёт с коллегами в паб вместо того, чтобы работать:
«Слегка нервничает. Надо поосторожней. Все двинулись выпить. Рука об руку. Морская фуражка Ленехана поспешает на дармовщинку. Как всегда, подольстился. Интересно, кто всех подбил - молодой Дедал что ли? Сегодня на нём вполне приличные башмаки. В последний раз, как я его видел, у него пятки высвечивали»
Это словно метафора Ирландии: все идут куда-то по привычке, по течению, кто за кем - непонятно. Никто не держит курса.
Ирландия и слова на ветер
Для меня особенным моментом стала сцена, где мужчины высмеивают человека, описавшего Ирландию с любовью и восторгом:
« - Души бесподобною панорамой истинных сокровищ Ирландии, непревзойдённых, несмотря на множество хвалёных подобий в иных шумно превозносимых краях...»
Те же самые люди, которые смеются над этим, позже восхищаются другими речами, где другие деятели искусства восхваляют свою родину. Получается, всё зависит не от смысла, а от того, откуда дует ветер, от того, чьи слова сегодня в моде.
И снова Гамлет
Стоит обратить внимание на этот момент - здесь появляется отсылка к «Гамлету», которая уже звучала в первой части и вновь вернётся в девятом эпизоде.
«И мне в ушную полость влил настой. Кстати, как же он узнал это? Ведь он умер во сне. Или эту другую историю, про зверя с двумя спинами?»
Это прямая перекличка с сюжетом о смерти отца Гамлета, которому яд был влит в ухо, и с образом «зверя с двумя спинами» намёком на похоть Гертруды и Клавдия. Джойс как будто забрасывает эти аллюзии наперёд, чтобы потом развить тему отцов и сыновей - одну из центральных в романе.
Еврейский народ и тема странствия
Интересно, что в этом эпизоде снова поднимается еврейская тема, и через неё усиливается мотив странствия. Евреи - странствующий народ, ищущий дом, как и Одиссей, - человек, ищущий дом. Наверное, исходя из этого же, одним из главных героев выбран еврей Леопольд Блум, чтобы усилить тему странствий.
« - Отчего вы, евреи, не хотите принять нашей культуры, нашей религии, нашего языка? Вы — племя кочующих пастухов: мы - могущественный народ...»
« - Но, леди и джентльмены, если бы юноша Моисей внял этой речи... то никогда бы не вывел он избранный народ из дома рабства...»
Ирония Джойса здесь в том, что евреи, не имея земли, сохранили свою идентичность, а Ирландия, имея землю, добровольно отдала её Англии»
В итоге «Эол» - это глава о пустоте речи и ветрености общества, где слова шумят, как порывы ветра, но не двигают никого вперёд.
Эпизод 8. «Лестригоны»
Миф и контекст
Лестригоны - это народ-людоед, с которым столкнулся Одиссей. Они разрушили его корабли, забрасывая их камнями, и пожрали его спутников. Джойс, как всегда, переносит миф в повседневность: в его «Лестригонах» тоже все друг друга «едят», но уже не буквально, а социально, морально, эмоционально.
Еда в тексте
Эта глава буквально вся пропитана едой. После разговорной, шумной главы «Эол» здесь всё становится телесным и плотным. Блум идёт по городу, и повсюду - еда, прилавки, люди, которые жуют, глотают, чавкают.
Текст наполнен этими образами:
«Этак у тебя проедят всё дотла. Им самим-то не надо кормить семью. Сыты туком земли. Их кладовые и погреба»
«Горячий пар телячьего супа, дух свежевыпеченных сладких булочек, пудингов плыли из кафе Гаррисона. От крепкого полдневного запаха у мистера Блума защекотало в глотке»
Джойс очень чётко передаёт этот голод - не только физический, но и внутренний, от ощущения пустоты.
«Пытается притупить грызущий голод. Это ему удовольствие или страдание?»
Кто кого ест
Здесь, конечно, речь не только о еде. Джойс показывает, как всё в этом мире кого-то «пожирает» - крысы упиваются портером, люди поедают мясо, а общество - самих людей. И всё это написано с такой иронией, что местами даже становится противно, но именно в этом вся соль и контраст:
«Кругом бочки с портером, красота. Но крысы и туда забираются. Упьются, раздуются с собаку и плавают на поверхности. Мертвецки упившись портером»
Про богатых и бедных
Отдельно видна тема неравенства: кто-то ест паштеты и осетрину, а кто-то доедает крошки после «элиты». Через еду Джойс показывает классовую разницу - кто-то выбирает, чем закусить, а кто-то просто не может насытиться.
«Доедали остатки после высшего общества. Плотный ужин»
«У стойки взгромоздились на табуретах... жадно хлебают, по-волчьи заглатывают сочащиеся куски еды»
«Шея напудрена, жемчуга. Élite. Crème de la crème [96]. Требуют особенных блюд чтоб показать какие сами. Отшельник с горсткой бобов умерить искушения плоти. Хочешь меня узнать поешь со мной. Королевская осетрина»
Всё это создаёт ощущение, что город существует, как один большой желудок.
Государство как лестригон
Есть и политический слой: голодные люди управляемее, сытым труднее навязать идею. Джойс довольно прямо показывает, как власть «кормит» обещаниями и перерабатывает своих граждан:
«Дурачьё: молодые щенки, готовые лаять до хрипоты... через пару лет - в судьях или чиновниках. Начнётся война — и все в армию как миленькие»
«Любой человек ничто. Сейчас самое худшее время дня. Жизненная сила. Уныло, мрачно: ненавижу это время. Чувство будто тебя разжевали и выплюнули»
Всё это - одни и те же лестригоны, только теперь не мифические, а вполне реальные.
Голод по любви
И на фоне всего этого - личный голод Блума. Он вспоминает Молли: запахи, прикосновения, их прошлую близость. Голод телесный и духовный здесь сливаются в одно.
«Помнишь, когда вернулись домой. Мы разгребли угли в очаге, поджарили ей на ужин ломти баранины с любимым её кисло-сладким соусом... Мне было видно, как она в спальне расшнуровывает корсет. Белый»
Эти воспоминания, как попытка насытиться чем-то настоящим в мире, где все едят всё. После смерти Руди и охлаждения с Молли Блум остался голодным не только по еде, но и по теплу, по дому, по жизни.
Эпизод 9. «Сцилла и Харибда»
В мифе Одиссей проходит между двумя чудовищами - Сциллой и Харибдой, выбирая меньшее зло. Потерять шесть товарищей или погибнуть всем. У Джойса этот эпизод - не про море, а про мысли. Здесь Стивен Дедал оказывается между двумя интеллектуальными чудовищами: снобами из Национальной библиотеки и своим старым знакомцем Маллиганом, грубым и наглым. Между высокомерием и пошлостью. Между Сциллой и Харибдой.
Колеблющаяся душа
Сам мифический контекст Джойс подсказывает прямо в тексте.
«Колеблющаяся душа, что в смертной схватке с целым морем бед, терзаемая сомнениями и противоречиями, как это бывает в реальной жизни»
«Прекрасный и неприспособленный мечтатель в болезненном столкновении с жестокой реальностью»
Стивен именно так и выглядит: он мечтатель среди практиков, философ среди людей, которые спорят ради звука собственного голоса. Его мысли - как корабль, лавирующий между Сциллой и Харибдой.
Шекспир и спор
Джойс как будто накопил в себе целую лекцию о Шекспире и наконец выплеснул её сюда. Стивен говорит страстно, отчасти бессвязно, как человек, который ищет истину, но в процессе её сочиняет.
«Две мысли терзают призрака: нарушенный обет и тупоголовый мужлан, ставший её избранником, брат покойного супруга»
«Были, наверное, две кровати, одна получше, а другая — так, второй сорт…»
«Невозможно, чтобы и волки были сыты, и овцы целы»
Здесь Шекспир становится зеркалом для Леопольда Блума. Потеря сына, измена жены, одиночество - всё это перекликается. Джойс подмигивает нам: Леопольд Блум - это Одиссей, но и Шекспир у него тоже Одиссей. Все бродят, все ищут путь домой.
«Ты обездоленный сын - я убитый отец - твоя мать преступная королева, Энн Шекспир, урожденная Хэтуэй»
«Чем сердце смягчит человек, Истерзанный в бурях мира, Бывалый, как сам Одиссей.»
Женщины и начало всего
У Джойса женщины никогда не бывают просто фоном. Они отправная точка действия. Мать, жена, возлюбленная - это всегда начало и конец пути.
«Видела его входящим в жизнь и покидающим её. Она была его первой возлюбленной. Она родила ему детей. И она закрыла ему глаза, положив медяки на веки, когда он покоился на смертном одре»
«Мать на смертном одре. Свеча. Занавешенное зеркало. Та, что дала мне жизнь, лежит здесь, с медяками на веках. Liliata rutilantium»
Одиссей
Здесь всё сходится: и двадцать лет странствий, и невозможность остаться с одной женщиной, и поиск дома, и боль утраты. Стивен соединяет миф, историю и собственное воображение, делая человека, который плывёт между долгом и желанием.
«Двадцать лет он порхал между супружеским ложем с его чистыми радостями и блудодейною любовью с её порочными наслаждениями»
«Он прожил в Лондоне двадцать лет, и были времена, когда он получал жалованья не меньше, чем лорд-канцлер Ирландии»
Несметноликий человек
«Несметноликий человек, — сметливо припомнил мистер Супер. — Кольридж его назвал несметноликим»
У Сциллы шесть голов и у Шекспира столько же лиц.Он многолик, он сам себе Сцилла и Харибда: гений и отец, любовник и предатель, человек и тень.
Отцы и сыновья
Самая сильная часть эпизода - размышление о рождении и отцовстве.
«Отец - это неизбежное зло… Мужчина не знает отцовства в смысле сознательного порождения. Это - состоянье мистическое, апостольское преемство от единорождающего к единородному»
«Возможно, что amor matris - единственно подлинное в мире. Возможно, что отцовство - одна юридическая фикция»
«Он мужчина: его восход - это закат отца, его молодость - отцу на зависть, его друг - враг отца»
Тема отцов и сыновей - центральная для всего «Улисса»: Шекспир и Гамлет, Блум и Стивен, Бог и человек. Все повторяют одну и ту же схему, только роли меняются.
Встречи с самим собой
«Метерлинк говорит: если сегодня Сократ выйдет из дому, он обнаружит мудреца, сидящего у своих дверей… Мы бредём сквозь самих себя, встречая разбойников, призраков, великанов, стариков, юношей, жен, вдов, братьев по духу, но всякий раз встречая самих себя»
Эта мысль идеально подытоживает эпизод. Стивен спорит, доказывает, уплывает в рассуждения, но всё время возвращается к себе.