🌙 Эта история разобьёт твоё сердце. Триста лет он жил во тьме, холодный и бессмертный, пока не встретил её — обычную женщину с тёплой улыбкой и печалью в глазах. Арсений, бывший князь, а теперь лишь тень, обрёк себя на вечную ночь. Но одна встреча с Лидией Михайловной изменила всё. Он захотел невозможного: почувствовать солнце.
💔 Что такое любовь для бессмертного? Это не просто чувство — это борьба с собственной природой. Арсений рискнул всем, чтобы провести с ней одно утро. Но солнце, о котором он мечтал веками, оказалось не спасением, а гибелью. Его тело начало рассыпаться в прах, но в последний миг он увидел её глаза, полные света, и понял: это было...., оно того стоит.
Он проснулся, как всегда, с заходом солнца. Первое, что он ощущал уже триста лет — это леденящую пустоту в груди, холодок вечной ночи, въевшийся в самые кости, вернее, в то, что от них осталось. Его звали Арсений, и когда-то, в далекой и почти стершейся из памяти человеческой жизни, он был князем. Теперь он был никем. Тенью, обреченной бродить в темноте.
Его убежищем служил старый особняк на окраине города, купленный по поддельным документам много десятилетий назад. В подвале стоял массивный дубовый гроб, набитый землей с родного смоленского поля, но Арсений редко пользовался им. Он предпочитал лежать на простой кровати в одной из верхних комнат, глядя в закопченное окно, за которым медленно гас вечерний свет. Этот миг, когда день сдавался ночи, был для него самым мучительным и самым прекрасным. Он наблюдал, как последние лучи солнца золотят шпили далеких соборов, и чувствовал, как в его окаменевшем сердце шевелится что-то древнее, человеческое — тоска.
В ту ночь все пошло не так с самого начала. Обычная охота, отточенная столетиями, не задалась. Он выследил молодого человека, возвращавшегося из ночного клуба, но, вонзив клыки в его шею, почувствовал не насыщение, а острую, почти физическую тошноту. Кровь была горькой, пропитанной алкоголем и дешевым табаком. Он оттолкнул жертву, оставив ее в подворотне с парой крошечных ранок и смутными воспоминаниями, и бесшумно скользнул по темным улицам, чувствуя себя последним нищим.
Именно тогда он увидел ее. В окне обычной хрущевки, на третьем этаже, горел свет. А на подоконнике, за стеклом, стояла женщина. Она была не молодой, лет пятидесяти, с лицом, на котором жизнь оставила свои отметины, но в ее глазах, даже с такого расстояния, Арсений увидел то, чего не встречал веками — спокойную, глубокую печаль и невероятную, тихую теплоту. Она смотрела на ночное небо, и в руках у нее была чашка, от которой поднимался легкий пар.
Он замер в тени, наблюдая за ней, как голодный волк наблюдает за огнем костра — с желанием и страхом. Он приходил к этому окну и на следующую ночь, и на следующую. Он узнал, что ее зовут Лидией Михайловной, что она работает корректором в небольшом издательстве, что живет одна, а по вечерам читает книги и слушает старые пластинки. Ее жизнь была такой же размеренной и одинокой, как и его, но в ее одиночестве была теплота чая, уют вязаного пледа и свет настольной лампы. В его — лишь пыль веков и вечный холод.
Как-то раз, возвращаясь на рассвете в свое логово, он почувствовал странное головокружение. Солнце еще не взошло, но восток уже начал светлеть, и этот предрассветный сумм был напоен обещанием дня. Арсений остановился на пустыре, смотря, как небо наливается персиковым, затем розовым, затем золотым светом. Он поднял руку, и на его мертвенно-бледную кожу упал первый луч. Он был слабым, рассеянным, но боль, которую он причинил, была острой и жгучей, будто капля расплавленного свинца. Он вскрикнул и отшатнулся в тень, но в его душе что-то перевернулось. Этот миг боли был… живым. Настоящим. Таким же настоящим, как тепло из окна Лидии Михайловны.
Безумие начало медленно овладевать им. Охота отошла на второй план. Теперь его единственной страстью стало солнце. Он начал выходить на рассвете, подставляя руки, лицо ослабшим, еще не яростным лучам. Боль была невыносимой, на коже выступали волдыри, но он смеялся, тихим, надтреснутым смехом. Он чувствовал! Он чувствовал что-то, кроме вечного холода и голода.
Однажды ночью, стоя в своем привычном месте напротив ее дома, он увидел, как Лидия Михайловна вышла на балкон. Была весна, воздух был теплым, пахло влажной землей и почками. Она подняла лицо к небу, усеянному звездами, и глубоко вдохнула. И тогда Арсений, движимый импульсом, которому не мог дать имени, вышел из тени.
Она увидела его и вздрогнула, но не убежала. Он стоял в своем длинном темном плаще, бледный, неестественно красивый и страшный.
— Простите, я испугал вас, — сказал он, и его голос, обычно похожий на шелест сухих листьев, попытался стать мягче.
— Нет… ничего, — ответила она, внимательно глядя на него. — Вы… новый сосед?
— Нечто вроде того. Я… восхищаюсь вашим садом. Особенно днем.
Она улыбнулась, и в уголках ее глаз собрались лучики морщинок. — Днем он и правда хорош. Солнце освещает яблоню — кажется, будто она вся в золоте. Вы должны обязательно посмотреть.
Эта фраза стала для него ключом, отпирающим дверь в запретный мир. Они заговорили. Сначала о погоде, о цветах, потом о книгах. Он, проживший три столетия, оказался блестящим собеседником. Он говорил о Пушкине, как о современнике, о войне 1812 года, как о чем-то лично пережитом, прикрываясь знаниями историка-любителя. Она слушала, завороженная, а он пил ее внимание, как самую чистую кровь, и чувствовал, как древний лед в его груди начинает таять.
Они стали встречаться. Только по ночам, конечно. Они гуляли по спящему городу, сидели на скамейках в парке, и он рассказывал ей истории, а она делилась своими тихими, простыми радостями и печалями. Он влюблялся. Влюблялся в тепло ее рук, которое чувствовал, даже не прикасаясь к ним, в свет ее глаз, в самый воздух, которым она дышала. И эта любовь была для него мучительнее тысячи солнц. Он хотел быть с ней не только в холодной ночи, но и в тепле дня. Он хотел разделить с ней все — утренний кофе, прогулку под зонтом в летний дождь, чтение у камина, когда за окном метель.
— Почему мы никогда не встречаемся днем? — спросила она как-то раз, и в ее голосе прозвучала легкая обида. — Вы как призрак. Появляетесь с закатом и исчезаете с рассветом.
Он смотрел на нее, и отчаяние сдавило его горсто. Он не мог рассказать правду. Не мог признаться, что он монстр, питающийся жизнью других. Но и терять ее не мог.
— У меня… редкая болезнь, — прошептал он, отводя взгляд. — Кожа не переносит солнечного света. Ксеродерма.
Она взяла его руку — холодную, как мрамор. — Бедный вы мой, — сказала она с такой искренней жалостью, что ему захотелось рыдать. — Как же вы должны страдать.
Именно в тот миг безумная идея, дремавшая в нем все эти недели, оформилась в роковое решение. Он не мог изменить свою природу. Но он мог найти способ обмануть ее. Он вспомнил о древнем гримуаре, пылящемся в его библиотеке. Там говорилось о ритуале, позволяющем носителю тьмы на короткое время выдержать лучи солнечного света. Цена была не названа, но между строк читалось нечто необратимое.
Он больше не колебался. Любовь к ней и ненависть к своей вечной ночи заглушили голос разума.
Он явился к ее дому на рассвете. Небо на востоке уже пылало. Лидия Михайловна ждала его на балконе, как они и договорились, чтобы впервые вместе встретить утро.
— Я решил рискнуть, — сказал он, поднимаясь по ступенькам, чувствуя, как на его кожу начинает давить все усиливающийся свет. Ритуал был проведен, и странная теплота, словно от далекого костра, разливалась по его жилам, сдерживая привычную боль.
Она сияла. — Смотрите! — воскликнула она, указывая на горизонт. — Какой восход!
И тогда солнце, огромное и алое, как расплавленное золото, показалось из-за крыш. Арсений поднял голову и посмотрел прямо на него. Он не чувствовал боли. Только всепоглощающий, ослепительный восторг. Он видел цвета — настоящие, живые цвета, а не их бледные ночные копии. Он чувствовал тепло на своем лице — тепло, о котором мечтал триста лет. Он обернулся к Лидии, чтобы разделить с ней это мгновение, и увидел, как ее улыбка сменилась ужасом.
— Арсений! Ваше лицо! — вскрикнула она.
Он поднес руку к щеке. Кожа под пальцами крошилась, как сухой пепел. Тепло, которое он чувствовал, было не благословением, а пламенем, пожирающим его изнутри. Ритуал не защищал его. Он лишь отключал боль, позволяя солнцу беспрепятственно совершать свою работу. Ценой была сама его сущность.
Он не закричал. Он лишь смотрел на Лидию, впитывая в себя последнее, что видел в этом мире — ее лицо, озаренное утренним светом. Он чувствовал, как его тело обращается в пыль, как его бессмертие, выстраданное и проклятое, тает под лучами того, чего он так желал. Это не была боль. Это было освобождение.
Последней его мыслью было осознание роковой ошибки. Он хотел обмануть природу, чтобы подарить ей одно утро. Но бессмертие, купленное ценой вечной ночи, нельзя было отменить столь малой платой. Оно требовало всего. И он заплатил. Заплатил за миг тепла, за возможность увидеть солнце в глазах любимой женщины. И в этом миге, полном ужаса и красоты, он нашел свой конец, который так долго искал в бесконечной череде ночей.