Ссора с соседом Гордеевым вышла пустяковой, но ядовитой, как укус гадюки. Поводом стал старый, покосившийся забор, разделявший их участки. Сергей Петрович, хозяин нового, недавно купленного дома, собирался его заменить на новый, аккуратный штакетник. Но когда рабочие начали демонтаж, из соседского дома, похожего на заброшенную избушку с заколоченными окнами, выскочил сам Гордеев. Он был сух и костляв, одет в потертую телогрейку, несмотря на летний зной, а его глаза, маленькие и глубоко посаженные, горели мрачным огнем.
— Куда лезешь? — просипел он, хватая Сергея Петровича за рукав костюма. — Это мой забор! Не смей трогать!
— Василий Семеныч, да он уже полвека как сгнил, — попытался урезонить его Сергей Петрович. — Мы же договорились, я ставлю новый, за свой счет!
— Ничего мы не договаривались! — Гордеев тряхнул головой, и его седые, жидкие волосы развеялись вокруг лысеющего темя. — Это моя земля, мой забор! Ты здесь новичок, а уже права качаешь! Поставишь свой — сожгу!
— Да вы что, с ума сошли? — возмутилась жена Сергея Петровича, Марина, выйдя на крыльцо. — Это же вандализм!
Гордеев перевел на нее свой тяжелый взгляд. Он медленно провел по воздуху костлявым пальцем, и Марине почудилось, что за спиной у него на миг сгустилась тень, хотя солнце светило вовсю.
— Будете вы еще меня вспоминать, голубчики, — тихо, но очень внятно проговорил он. — Будете ползать на коленях и просить пощады. У меня методы старые, до вас еще допру.
Он развернулся и ушел в свой дом, хлопнув дверью так, что с козырька посыпалась труха. Рабочие, переглянувшись, молча принялись собирать инструменты. Суеверие оказалось сильнее денег.
Сергей Петрович, человек современный и прагматичный, лишь отмахнулся от угроз.
— Блажной старик. Что он может сделать? Сглазить?
Но недели через две в доме стало твориться нечто необъяснимое. Все началось с холода. В самой дальней, северо-западной комнате, которую они планировали сделать кабинетом, в углу, за печкой-голландкой, которая давно не топилась, появилось странное пятно холода. Оно было небольшим, метра полтора в диаметре, но стоило шагнуть в него, как по телу пробегала ледяная дрожь. И это был не обычный холод отсутствия отопления. Он был влажным, липким, обволакивающим. От него тянуло запахом старой, мокрой от сырости земли, прелых листьев и чего-то еще, неуловимого и мертвенного.
— Конденсат, наверное, где-то труба протекает, — мрачно предположил Сергей Петрович, проверяя стены и пол. Но стены были сухими, пол — целым.
Их пес, большой и добродушный лабрадор по кличке Бой, наотрез отказался заходить в эту комнату. Стоило заманить его туда силой, как он начинал жалобно скулить, пятиться, шерсть на его загривке вставала дыбом, и он вырывался, чтобы убежать и спрятаться в самой дальней комнате.
Но самое страшное началось потом. В доме, всегда полном смеха и света, стала витать непонятная тоска. Марина, обычно жизнерадостная и энергичная, стала просыпаться с чувством тяжелой, беспричинной грузины на душе. Ей не хотелось вставать, не хотелось готовить завтрак, не хотелось видеть солнечный свет. Ей хотелось сидеть в тишине и смотреть в одну точку.
— Что с тобой? — тревожился Сергей Петрович. — Устала? Может, в отпуск съездим?
— Не знаю, — безучастно отвечала она. — Просто… тоскливо.
Их двенадцатилетняя дочь Аленка, вечный двигатель и проказница, стала замкнутой и раздражительной. Она могла расплакаться из-за двойки по математике, чего за ней никогда не водилось, или накричать на мать из-за невымытой чашки.
А потом начались ссоры. Раньше они ссорились редко и всегда мирились быстро. Теперь же любой пустяк — невынесенное ведро, разбросанные носки — мог перерасти в громкий, изматывающий конфликт с обидными словами и хлопаньем дверей. После таких ссор в доме, особенно в той злополучной комнате, становилось еще холоднее, а запах тлена — еще ощутимее.
Однажды вечером Аленка, проходя мимо двери в кабинет, вдруг резко остановилась.
— Пап, а кто там в углу сидит? — спросила она, и в голосе ее прозвучал неподдельный страх.
Сергей Петрович вздрогнул и выглянул в комнату. В углу, за печкой, было пусто. Но ему и самому все чаще начало казаться, что из той темноты за ним кто-то пристально наблюдает. Чувство было таким отчетливым, что по спине бегали мурашки.
— Никого там нет, дочка, показалось, — сказал он, но сам почувствовал, как у него похолодели руки.
А в это время на чердаке, в своем закутке между старыми балками и сундуком с забытым скарбом, сидел хранитель этого дома — Дедушка Сидор. Он был стар, очень стар. Он помнил, как ставили сруб, как росли в этом доме дети, как справляли свадьбы и провожали в последний путь. Он любил этот дом и его новых хозяев — шумных, но добрых. И он сразу понял, что принесла с собой та ссора. Гордеев, человек со злым сердцем и знанием темных, забытых всеми обрядов, наслал на дом порчу. Эта тень в углу была сгустком чужой, мертвой энергии, вампиром, высасывающим из дома радость и тепло, питающимся ссорами и тоской.
Дедушка Сидор не мог изгнать ее силой. Она была чужая, пришлая, и ее корни уходили глубоко в ту сторону, откуда дует самый злой ветер. Прямая борьба была ему не по силам. Но он мог сделать другое. Он мог вытеснить ее. Заполнить дом таким светом и теплом, чтобы для тьмы просто не осталось места.
И он начал свою тихую, методичную работу.
Начал он с Марины. Как-то раз, перебирая старые вещи на антресолях, она наткнулась на большой сверток. Развернув его, она ахнула. Там лежали вышитые еще ее прабабушкой полотенца. На них были изображены яркие, пламенные петухи, символы солнца и огня, и диковинные цветы, похожие на солнца с лепестками-лучами. Марина не помнила, чтобы клала их на видное место. Но она обрадовалась находке.
— Смотри, какие красоты! — позвала она дочь. — Давай развесим их в гостиной… нет, лучше в том кабинете! Там так пусто и неуютно, а они такие яркие!
Сергей Петрович лишь кивнул. Ему идея понравилась. И вот стены холодной комнаты запестрели алыми петухами и золотыми цветами. Комната сразу стала светлее.
Потом в голову Сергея Петровича вдруг упрямо пришла мысль — а не поставить ли в камин, что был в углу той же комнаты, маленькую, декоративную печку-буржуйку? Идея показалась ему бредовой, но мысль не отпускала. Он увидел такую печурку на том же блошином рынке, где они когда-то купили злополучное зеркало, и не удержался. Привез, установил. И в первую же прохладную ночь затопил ее. Живой огонь, трещащий за стеклянной дверцей, отбросил в угол, где таилась тень, дрожащие оранжевые блики. И показалось, что тень отступила, сжалась.
Дедушка Сидор работал неустанно. Он заставлял скрипеть половицы именно в той комнате, наводя Сергея Петровича на мыслю, что нужно чаще туда заходить, «обживать» ее. Тот, послушный необъяснимому импульсу, стал таскать туда книги, ставить стол. Он работал там по вечерам, и тишина комнаты теперь нарушалась шелестом страниц и скрипом его кресла.
Каждое доброе слово, сказанное в доме, теперь было оружием. Когда Аленка, придя из школы с пятеркой по литературе, с восторгом читала вслух отрывок из «Капитанской дочки», Дедушка Сидор направлял потоки теплого воздуха из кухни, где Марина пекла яблочный пирог, прямо в холодный угол. Запах корицы, ванили и печеных яблок, смешанный со звонким голосом девочки, был подобен урагану для темной сущности.
Когда Сергей Петрович и Марина, забыв о ссорах, вечером сидели в обнимку на диване и смотрели старый фильм, их смех и тихие разговоры создавали невидимый щит, который давил на тень, заставляя ее сжиматься все сильнее.
Бой, чувствуя ослабление скверны, стал осторожно, носом вперед, заходить в комнату. Он уже не скулил, но в тот угол все равно не смотрел.
Война длилась несколько недель. И однажды утром Марина, зайдя в кабинет, чтобы открыть окно, замерла на пороге. Луч восходящего солнца, яркий и золотой, падал прямо на тот самый, нехороший угол. И в этом луче, свернувшись калачиком, сладко посапывая, спал их кот, рыжий бродяга Васька, подобранный Аленкой прошлой осенью. Он грел свой бочок в солнечном тепле, и от него исходило такое умиротворение и покой, что Марина невольно улыбнулась.
И тут до нее дошло. Она подошла ближе, протянула руку. Воздух в углу был… обычным. Теплым, комнатным. Того липкого, болезненного холода не было. Исчез и запах тлена. Вместо него пахло деревом, книгами и… жизнью.
— Сергей! — позвала она тихо, боясь спугнуть чудо. — Иди сюда!
Муж и дочь прибежали на ее зов. Они стояли втроем и смотрели на спящего кота и на солнечный луч, в котором плясали пылинки.
— Его нет, — прошептала Аленка. — Там больше никто не сидит.
Сергей Петрович глубоко вздохнул. Он подошел к углу, провел рукой по стене — сухо, тепло. Он посмотрел на печку, на яркие полотенца, на книги на полках, на спящего кота. И все части пазла сложились в единую картину. Необъяснимые находки, внезапные идеи, скрип половиц, который всегда затихал, когда он заходил в комнату…
Он поднял голову и обвел взглядом комнату, потом посмотрел на потолок.
— Спасибо, — сказал он просто и очень искренне. — Спасибо, хозяин.
В ответ по комнате прошелестел легкий, ласковый ветерок, колыхнувший бахрому на одном из прабабушкиных полотенец. И всем троим показалось, что в этом шелесте слышалось старое, доброе и очень уставшее мурлыканье.
Васька, проснувшись, потянулся, лениво щурясь на солнце, и терся о ноги домочадцев, требуя завтрака. Бой, смелея, зашел в комнату и улегся на коврик у печки.
В тот вечер они втроем сидели в кабинете, который больше не был холодным и пугающим. Горел огонь в печурке, на столе стоял чай с малиновым вареньем, и Аленка читала вслух свою новую книгу. Дом был полон света, тепла и смеха. А в самом дальнем углу, где когда-то гнездилась тьма, теперь мирно спал рыжий кот, как живое воплощение победы домашнего уюта над всеми темными силами.