Фраза «альтернативы атомной энергетике нет» постепенно перестала быть лозунгом и стала своеобразной формулой энергетического выживания Казахстана. За два года она из абстрактного политического аргумента превратилась в вынужденное признание. Энергетическая система страны, долгое время опиравшаяся на советское наследие, подошла к пределу своей износостойкости. И хотя на словах Казахстан располагает всеми типами ресурсов — газом, углем, водой, солнцем и ветром, — на деле их потенциал либо ограничен, либо технически не реализуем в достаточной степени.
В 2025 году, по данным Министерства энергетики, общий дефицит электроэнергии в южных регионах превышает 1,5 гигаватта. В Алматы и Шымкенте уже несколько лет фиксируются пиковые отключения, а промышленность вынуждена работать с перебоями. Генеральный директор Союза инженеров-энергетиков Казахстана Марат Дулкаиров на выставке Powerexpo Almaty-2025 отметил, что «иллюзия энергетического благополучия» держится на старых советских ТЭЦ, средний возраст которых превысил 50 лет. Более 70% мощностей требуют модернизации или полной замены. При этом инвестиции в традиционную энергетику за последние десять лет снизились почти на треть, поскольку бизнес ориентируется на краткосрочную окупаемость, а не на инфраструктурную устойчивость.
Газ, который часто называют спасением для юга страны, тоже не является решением. Около 80% добываемого газа — попутный, то есть растворенный в нефти, его отделение и переработка требуют высоких затрат. Даже при запуске новых заводов в Атырауской и Мангистауской областях объем переработанного газа в ближайшие три года не покроет растущие потребности населения и промышленности. Казахстан не может позволить себе бесконечно сжигать топливо в парогазовых установках, когда общий энергопрофицит газа в стране отсутствует.
С углем ситуация еще сложнее. Формально запасы оцениваются в 25 миллиардов тонн, но добыча ведется в основном открытым способом, и уголь низкокалорийный, с высоким содержанием золы. В 2024 году доля угольных станций составила 68% общей генерации, но их эффективность падает ежегодно на 2–3%. В северных регионах старые станции работают на пределе ресурса, а выбросы углекислого газа превышают среднеевропейские показатели в три раза. Южные области, напротив, остаются зависимыми от внешних поставок энергии: дефицит электроэнергии в Жамбылской и Алматинской областях превышает 50%.
Ни водные, ни возобновляемые источники не могут исправить этот баланс. Потенциал гидроэнергетики в Казахстане практически исчерпан. В бассейнах Иртыша и Или работают все экономически оправданные ГЭС, а строительство новых на горных реках юга может привести к экологическим последствиям — реки маловодны и питают сельское хозяйство и населенные пункты.
Попытка опереться на солнечную и ветровую энергию также столкнулась с реальностью. За десять лет, с 2014 по 2024 год, Казахстан ввел около 2,5 гигаватта мощностей ВИЭ, но их доля в выработке не превышает 5%. Причина не только в погодных колебаниях, но и в экономике: тарифы на «зеленую» энергию выше, чем на традиционную, а сама генерация нестабильна. Многие инвесторы, получив льготы и преференции, уже «отбили» вложения и не несут ответственности за техническую устойчивость систем. Срок службы панелей и турбин ограничен 10–15 годами, и вопрос их утилизации до сих пор не решен.
На этом фоне атомная энергетика выглядит не просто альтернативой, а единственным реальным путем. Казахстан обладает четвертью мировых запасов урана и является крупнейшим его производителем — 43% мирового объема добычи. Однако страна до сих пор не имеет действующих атомных станций. Последний реактор БН-350 в Актау был остановлен в 1998 году. Именно его опыт, по мнению Бауржана Ибраева, председателя совета New Nuclear Watch Institute в Центральной Азии, должен стать основой для новой программы.
Ибраев напомнил, что в мире ежегодно добывается около 50 тысяч тонн урана, а потребление приближается к 70 тысячам тонн. К 2050 году, в соответствии с международными планами тройного увеличения атомных мощностей, спрос может вырасти до 200 тысяч тонн. Казахстану, как крупнейшему производителю, открывается шанс не только продавать сырье, но и участвовать в технологической цепочке переработки топлива.
Он подчеркнул, что Казахстан должен вернуться к идее замкнутого ядерного цикла — переработки и повторного использования топлива, над которой страна начала работать еще в 1970-х годах. Реакторы на быстрых нейтронах, подобные российским БН-600 и БН-800, позволяют использовать до 90% урана и существенно снизить объем отходов. Россия уже готовится к запуску нового БН-1200, и Казахстан может стать региональной площадкой для адаптации таких технологий.
Однако у любого технологического решения есть оборотная сторона. Срок службы реакторов составляет до 80–100 лет, и их вывод из эксплуатации требует точных инженерных и финансовых расчетов. Пример БН-350, который до сих пор находится в стадии консервации, показывает: без продуманной программы утилизации атомная энергия превращается в долговременную проблему. Казахстану предстоит разработать национальную систему обращения с отработанным топливом и высокоактивными отходами, а также технологии их переработки. Это дорого, но стратегически необходимо.
Еще один вызов — общественное восприятие. Аварии на АЭС, хотя и редки, оставили сильный психологический след. За 20 тысяч реакторо-лет в мире зафиксированы лишь три серьезные аварии — на «Три-Майл-Айленд» (1979), в Чернобыле (1986) и на «Фукусиме» (2011). Все они, как подчеркивают эксперты, были вызваны человеческим фактором. Современные реакторы проектируются так, чтобы исключить его влияние: системы саморегулируются, отключаются автоматически, а цифровизация и искусственный интеллект позволяют минимизировать риск. Для Казахстана, где уровень цифровых решений в энергетике уже высок, такая модель представляется особенно логичной.
Председатель Ядерного общества Казахстана Ирина Тажибаева напомнила, что по стандартам МАГАТЭ для развития атомной инфраструктуры необходимо наличие 19 базовых компонентов: законодательства, регулирующих органов, системы управления, кадрового потенциала, финансовых инструментов, радиационной и физической безопасности. По большинству из них Казахстан уже достиг существенного прогресса. За два года подготовлены проекты закона об обращении с радиоактивными отходами, обновлена структура регулятора, введены новые программы подготовки специалистов.
Тем не менее, нормативная база остается фрагментированной. Каждая организация, работающая в атомной сфере, использует собственные документы, что мешает унификации. По мнению Тажибаевой, на переходный период можно использовать регуляторную базу поставщика технологий — корпорации «Росатом», — а затем разработать национальные документы. Так поступили Армения, Беларусь и Бангладеш, успешно реализовавшие свои проекты. Египет, напротив, пытался создать собственную систему «с нуля» и потерял три года и сотни миллионов долларов.
Казахстан располагает необходимыми научными, кадровыми и природными ресурсами, чтобы перейти от роли сырьевого экспортера урана к статусу технологического партнера в глобальной атомной отрасли. Это потребует огромных инвестиций — по оценкам экспертов, строительство одной АЭС мощностью 1200 мегаватт обойдется в 12–13 миллиардов долларов. Однако в долгосрочной перспективе такая станция способна обеспечивать до 15% всей национальной выработки электроэнергии, снизить выбросы СО₂ на 8 миллионов тонн в год и сократить импорт энергии из России, который уже достиг рекордных объемов — более 2 миллиардов киловатт-часов в год.
Для государства, находящегося между амбициями углеродной нейтральности и риском энергетического коллапса, атомная энергия становится не идеологией, а расчетом. В ближайшие годы Казахстан, по всей вероятности, пойдет по пути комбинированного развития: крупная АЭС для базовой нагрузки и малые модульные реакторы для регионов. Это позволит заменить устаревшие ТЭЦ и создать энергетический каркас XXI века.
В конечном счете, вопрос уже не стоит в форме «нужна ли АЭС», а в том, как быстро страна сможет обеспечить безопасное, экономически оправданное и технологически независимое развитие ядерной инфраструктуры. Потому что альтернатива действительно исчезает — не как политическая формула, а как физическая реальность, ограниченная мегаваттами и часами.
Оригинал статьи можете прочитать у нас на сайте