«Мы тогда боялись открывать телефоны по ночам. Казалось, что любой звонок — это новая порция угроз», — вспоминает сотрудница съёмочной группы, которая была на той записи и до сих пор не любит вспоминать тот день.
Сегодня — история об интервью, которое Юлия Меньшова сама назвала «проклятым». Речь о её беседе с балериной Анастасией Волочковой — выпуске, после которого, по словам ведущей, давление и угрозы в адрес команды не стихали очень долго. Почему одна телеработа превратилась в череду тревог и нервных срывов? И как так получилось, что граница между журналистским вопросом и личной враждой оказалась столь хрупкой?
Вернёмся в начало. Москва, телевизионная студия, яркий свет софитов и привычный ритм большой съёмочной смены. На площадке — строгий тайминг, отрепетированные перебивки операторов, редакторы с планшетами, у ведущей — карточки с вопросами. Гостья эфира — звезда, чьё имя давно стало синонимом резонансных заголовков и громких дискуссий. По словам членов команды, никто не ожидал, что именно этот разговор отделит жизнь редакции на «до» и «после». Всё начиналось спокойно: классическая драматургия большого интервью — путь в профессию, победы, взлёты, узкие места, цена успеха, уязвимые темы, которые принято задавать публичным людям и на которые прессой ждут честных, пусть и острых ответов.
Эпицентр конфликта возник там, где на телеинтервью обычно и становится жарко: личные решения, шумные повороты карьеры, конфликтные эпизоды, неоднозначные оценки — всё то, что формирует общественную биографию звезды. По словам Юлии Меньшовой, несколько вопросов прозвучали жёстко, но в рамках жанра. В ответ — пауза, холодный взгляд, фраза, которую в монтажной переслушивали не раз, потому что с неё будто изменился воздух в студии. После эфира, как вспоминает команда, началось самое неприятное: мессенджеры, почта, личные сообщения в соцсетях — поток комментариев, среди которых, по словам ведущей, были и прямые угрозы. «Это не было бурей на один вечер, — признаётся Юлия в своих рассказах. — Это тянулось месяцами, то затихая, то вспыхивая заново». Сотрудники редакции говорят, что в какой-то момент стали заранее скрывать личные контакты и просить администраторов площадок фильтровать сообщения.
«Мы думали: ну подумаешь, шум. Телевизионная волна обычно быстро сходит. Но здесь эта волна не уходила, всё накатывала и накатывала», — говорит звукорежиссёр, работавший на том выпуске.
«Я как зритель сначала подумала: о, интересный разговор. А потом прочитала комментарии и испугалась за ведущую. Люди писали ужасные вещи», — вспоминает москвичка Алина, постоянная зрительница тех интервью.
«Страшно, когда за вопросы журналиста начинают преследовать. Сегодня — угрозы в директ, завтра — что вдогонку? Мы же все видим, как интернет разогревает толпы», — говорит молодой режиссёр, который был на соседней съёмке в тот день.
«Мне казалось, это всего лишь телепередача. А ощущение было, будто кто-то объявил реальную охоту», — говорит ассистент продюсера, просивший не называть его имени.
«Слова ранят. И иногда ранят так, будто это камень в окно», — тихо добавляет монтажёр, который собирал тот выпуск.
Последствия тянулись долго и нервно. По словам команды, администраторы закрывали комментарии под отдельными постами, редакция консультировалась с юристами, фиксировала сообщения и скриншоты. Юлия, рассказывая об этом периоде, признаётся, что стала осторожнее с публичными площадками и снизила количество светских выходов, чтобы не подливать масла в огонь. Часть планов по бэкстейдж-материалам свернули — слишком много токсичности окружало тему. Платформы периодически удаляли явно превышающие границы угрозы, но ощущение небезопасности оставалось. «Ты идёшь по улице и ловишь себя на том, что оглядываешься», — эта фраза из команды звучит как диагноз индустрии, где публичность одновременно и защита, и уязвимость.
В центре всей истории — старая как мир дилемма: где заканчивается право журналиста задавать неудобные вопросы и начинается право героя сказать «стоп»? И кто отвечает за то, во что превращается общественная реакция: редакции, гости, платформы, фан-сообщества или назревшая агрессия в сети? Одни уверены: «Это работа прессы — называть вещи своими именами, и звёзды, выходя на интервью, понимают правила игры». Другие настаивают: «Любой эфир — это стресс, и ведущий обязан помнить о тонкой грани». Но есть ещё третий, самый тревожный пласт — угрозы. И здесь компромиссов быть не должно: давление, запугивание и травля — не аргументы в дискуссии, а то, что разрушает саму возможность разговаривать.
Вопрос «А что дальше?» остаётся открытым. Будет ли в подобных историях появляться чёткий механизм защиты — на уровне каналов, платформ и закона? Сумеем ли мы, зрители, перестать путать острую критику с травлей и научиться обсуждать, не уничтожая? И наступит ли момент, когда фраза «проклятое интервью» уйдёт из лексикона телевидения, потому что у каждого участника процесса будет понятная и защищённая роль?
Мы будем следить за развитием этой темы и за тем, как индустрия медиакоммуникаций вытаскивает уроки из подобных ситуаций. А теперь — слово вам: что вы думаете о границах интервью? Где, по-вашему, проходит та самая тонкая линия между жёстким вопросом и нажимом? Подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые расследования и репортажи, ставьте лайк, если считаете важным говорить об ответственности в медиа, и обязательно делитесь мнением в комментариях — спорьте, возражайте, предлагайте решения. Ваш голос в этой дискуссии важен.