Автобиографическая повесть.
Под одним небом
Дорогой читатель!
Перед вами — удивительная история жизни человека, который, потеряв в детстве родителей, не потерял самого себя. Это не просто повесть, а искренний и откровенный рассказ, написанный самим Фанисом, о его пути из маленькой татарской деревни Урманай через суровые испытания детских домов к обретению своего призвания и возвращению к корням.
В каждой строчке этой книги — боль и надежда, утрата и обретение. Вы станете свидетелем того, как деревенский мальчишка учился выживать в мире, где царили свои жёсткие правила. Вы познакомитесь с людьми, которые оставили след в его судьбе — добрыми и злыми, понимающими и равнодушными. Вы увидите, как судьба вела его порой неожиданными путями, но всегда под одним небом — тем самым, что было над его родной землёй.
Эта повесть — гимн стойкости человеческого духа, история о том, что даже в самых тёмных обстоятельствах можно найти свет, если не переставать верить в себя и свой дом. Это рассказ о возвращении, которое не всегда измеряется расстоянием, а чаще — долгой дорогой к самому себе.
Глава 1. Урманай: Дом моего детства.
Я появился на свет в далёком 1944 году, в крохотной деревушке Урманай. Деревня стояла у подножия горы, возле тихой речушки. Летом она оживала: щебетали птицы, плескалась вода, по улицам гомонила детвора.
— Фанис, идём смородину собирать! — звала меня сестра Фания, высовываясь из-за печи.
— А вдруг опять заяц выскочит? — делал я испуганное лицо, но уже со всех ног мчался к дверям.
Смородина росла прямо в воде. Женщины заходили в реку по пояс и набирали ягоду полными вёдрами. А мы больше играли, чем помогали: то ягоду в рот, то камешек в воду, то за удочку хватаемся.
Наш домик был крохотный, с соломенной крышей. Большая печь делила его на две половины: в одной мы с Фанией спали на лавке, в другой — родители. Кормились в основном картошкой да чёрным хлебом из лебеды. Иногда отец приносил настоящий белый хлеб — и тогда наступал праздник.
Помню, как однажды он достал из-за пазухи целую буханку, положил на стол и сказал:
— Вот, дети мои, праздник пришёл!
Мы с Фанией, сидевшие на печи, спрыгнули вниз и набросились на хлеб. Какая же это была вкуснота! Мы съели его в один миг, будто боялись, что он исчезнет.
Летом забав хватало. Мы играли в «шамайле» (кости) у соседского мальчишки Асфандияра, купались в речке, ловили сурков в горах. Ловили их на хитрые петли из конского волоса. Однажды я решил сразу вырвать целый пучок из хвоста коня.
— Тсс, — шепнул я сам себе, — теперь у меня будет самая крепкая петля!
Только дёрнул — а конь как лягнёт! Я очнулся уже на земле, грудь ноет, в глазах темно. С тех пор понял: конский хвост — не верёвка, волоски надо брать по одному. Но сурка я всё же поймал и спрятал его в погреб. Через пару дней оттуда пошёл такой дух, что отец едва не выгнал меня из дома.
— Эх ты, охотник, — ворчал он. — Вот что значит — сурка в подполе держать!
Вечерами мы сидели с отцом. Он был большой, бородатый, с глубоким, глухим голосом. Рассказывал про войну четырнадцатого года, про немецкий плен.
— Фанис, запомни: жизнь — штука хитрая. Вот тебе немецкие слова: «гут морген».
Я повторял их, коверкая, а он смеялся:
— Молодец, у тебя язык лёгкий!
Иногда он показывал свой нож:
— Вот этим ножом я скот резал. Тебе, сынок, доверяют. У тебя руки лёгкие. Люди мастера всегда помнят.
Я гордился его словами и даже носил нож за валенком, пока однажды не порезал ногу.
— Ай! — заорал я.
— Ну что, герой? — усмехнулся отец, перевязывая рану. — С ножами шутки плохи.
Глава 2. Судьбоносный поворот.
Мама моя была тихая и добрая. Прожила она недолго. Помню смутно: лето, она лежит во дворе на лавочке, солнце греет, а я бегаю с чугунком. Вдруг она открыла глаза и шепнула:
— Дети мои, я вас слышала… всё это время слышала.
На следующий день её не стало.
После мамы я спал рядом с отцом. Он часто говорил старшей сестре Галиме:
— Береги Фаниса. Он — продолжение рода.
Но вскоре не стало и отца — укололся о шип шиповника, пошло заражение. Мне было всего пять. Мы с Фанией перебрались к Галима-апа.
Галима была сильная, красивая, с курчавыми волосами. Работала на овцеводческой ферме, одна растила дочь. Но на её плечах оказалось трое детей, да ещё болезнь лёгких… тяжело ей было.
Однажды приехал дядя Газиз.
— Галима, пора детей в детдом отдавать. «Иначе не справишься», —сказал он.
— Детдом?.. — голос сестры дрогнул.
Я обернулся к Фании:
— Что за детдом? Это как в тюрьме?
— Нет, — вздохнула она, — там дети без родителей живут.
— А мы разве без родителей? — спросил я и замолчал.
После этого разговор о детдоме звучал всё чаще. Ночами я лежал и думал: а вдруг нас увезут далеко-далеко, и я больше никогда не увижу Галима-апа, двор, речку, горы?
В июне 1949-го Газиз-абый приехал с телегой.
— Ну, дети, собирайтесь. «В больницу поедем», —сказал он.
Мы с Фанией сели рядом, укрывшись тулупом. Лошадь цокала копытами, колёса скрипели. В больнице нас осмотрели и сказали, что у обоих «что-то с лёгкими». Мы не понимали, но взрослые переглядывались тревожно.
А потом случилось чудо: Газиз-абый достал из сумки буханку белого хлеба и палку колбасы.
— Ешьте, дети! — сказал он.
Я впервые попробовал колбасу. Тёплая, жирная, пахучая — такой вкусной еды у меня не было никогда.
— Вот это да! — ахнула Фания.
— Газиз-абый, а можно ещё кусочек? — спросил я, боясь, что всё закончится.
Он улыбнулся и разрезал ещё.
Так прошёл июль — больница, разговоры о детдоме, надежды и страхи. Я ещё не знал, что впереди меня ждут совсем другие испытания — среди чужих детей, чужих стен, но под тем же небом, что и над моей родной деревней Урманай.
Глава 3. Новая жизнь.
Шел 1951 год. Мы с Фанией оказались в Дюсемском детском доме. Деревня стояла в низине: через неё бежала речка, а неподалёку поднималась гора, вся заросшая лесом. Территория детдома была большая, обнесённая высоким забором. В саду стояли ульи — там гудели пчёлы.
Нас разделили: Фания пошла в девичью группу, а меня отвели к мальчишкам. Воспитательница, строгая, но добрая, искупала меня, надела чистую одежду и сказала:
— Ну вот, теперь ты наш.
Когда настало время обеда, нас повели в столовую. Мы шли парами, аккуратно, строем. У каждой группы был свой стол.
— Садитесь, дети! — скомандовала повариха.
Передо мной поставили миску супа, потом кашу, а на третье — компот. Никогда в жизни я не видел сразу столько еды. Я попробовал ложку и не удержался от восторга:
— Вот так, наверное, и в раю кормят!
После еды нас снова выстроили и вывели во двор. Всё было по порядку: шаг в шаг, руки за спину. Воспитатели терпеливо учили нас дисциплине.
На территории стоял настоящий детский городок: качели, турники, горки. Новеньких сначала вели в баню, мыли, переодевали. Привык я быстро — к хорошему, оказывается, легко привыкаешь. Но по ночам я тайком пробирался в девичью комнату и ложился рядом с Фанией.
— Тише, никому не говори, — шептал я ей.
Правда, вскоре это заметили и строго запретили.
После обеда у нас был дневной сон. Часа в три — «полдник»: кусочек хлеба или яблоко. Работать нас особо не заставляли: убирали двор, вязали веники для бани, ходили в лес собирать травы или ягоды. Всё это — под руководством воспитательниц.
Они были удивительно добрые. Относились к нам по-матерински. Позже я видел и другие детдома — но такого тепла больше нигде не встречал.
Осенью я пошёл в первый класс, Фания — во второй. Школа была рядом, мы ходили сами. Домашние задания проверяла воспитательница: за длинным столом, с одной стороны, сидели мальчики, напротив — девочки.
Однажды я что-то сказал Жаннат, девочке с косичками. Она вспыхнула, схватила ручку и кинула прямо в меня. Перо вонзилось в лоб!
— Ах ты, егоза! — всплеснула руками воспитательница.
Жаннат потом долго плакала, а я ходил с шишкой.
У меня появился друг — Ильдар Ситдиков. Мы сперва подрались, а потом стали неразлучны. Вместе играли в «Кария-закария» (татарская детская хороводная игра), пели, бегали наперегонки.
Но здоровье подвело. Однажды утром, после зарядки, я умывался — и вдруг изо рта и носа пошла кровавая пена. Голова закружилась. Меня положили в медпункт. Позже в туалете я увидел, как на полу извивается длинный жёлтый червь.
— Аскарида, — сказала медсестра. — Вот и причина твоей болезни. Теперь поправишься.
Так я впервые узнал, что внутри человека могут жить такие твари.
В конце второй четверти готовились к Новому году.
Ах, какой это был праздник! В зале стояла огромная ёлка, украшенная игрушками, а на макушке сияла красная звезда. Мы пели, танцевали, воспитатели ставили концерт. Но самое главное — подарки! В пакетах лежали конфеты.
— Ура! Дед Мороз пришёл! — кричали мы.
Наступила весна 1952 года. Я заканчивал первый класс, Фания — второй. Учились мы хорошо. А в деревне дети щеголяли в новых платьях и костюмчиках. Я смотрел на них и думал: «Вот бы и мне однажды так».
Говорили, что новогодние желания сбываются. И действительно, сбылось.
Однажды нас с Фанией позвали к директору. В комнате сидела незнакомая женщина. Она улыбнулась и сказала:
— Галима-апа приглашает вас в гости. Хотите поехать?
— Конечно! — воскликнули мы в один голос.
Меня нарядили в матроску, Фанию — в красивое платье. В солнечный день мы сели в повозку и поехали домой. Дорога была долгой, почти целый день. Но разве путь в родное село может показаться тяжёлым?
— Смотри, вон Митрай! — показывала сестра.
— А вон и наша гора! — радовался я.
И вот — родная деревня. Сначала дом Асфандияровых, а вот и наш. Заброшенный, заросший сорняком… Мы свернули к Галима-апа.
На пороге нас встретили Галима-апа и Дория-апа. Они кинулись к нам, обняли, зацеловали.
— Родные вы мои! — шептала Галима, не отпуская нас.
Казалось, прошла не пара лет, а целая жизнь.
Возвращение домой стало для нас последним подарком Дюсемского детдома.
Глава 4. «Маленький Тарзан».
Когда нас с сестрой разлучили, сердце у меня сжалось. В августе 1952 года её отправили в Сарманский район, в Салкын-Аланский детдом, а меня — в Заинский, в Федотово. Почему так сделали — до сих пор не понимаю. На душе тогда было пусто и тоскливо.
Федотовский детдом стоял у подножья высокой горы, прямо среди лесов. Дома его тянулись почти к самой реке, пробивавшейся сквозь заросли. Когда-то здесь, наверное, был барский двор — стены и сараи ещё хранили следы прошлого.
Меня сперва определили в изолятор. Утром просыпаюсь — в окно стучат, дразнятся:
— Эй, новенький, язык покажи! — и носятся дальше, хохоча.
В детдомах появление нового — целое событие. Все глазеют на тебя, будто ты чудо невиданное. Меня определили в группу, где ребята только во второй класс собирались. Осень пришла незаметно. В школу мы ходили в соседнюю деревню Кадер — три километра по лесу и полям. Мальчики шли отдельно, девчонки тоже — будто и не знали друг друга вовсе.
Холодало. Ноги мёрзли — обувь никто не менял. Но в этом была своя радость: по льду и снегу скользить куда веселее.
На горе, что рядом с детдомом, мы придумали забаву: вырезали кривые палки из ивняка, залезали повыше и катились вниз, визжа и подпрыгивая. Кто скатится с самой верхушки — тот настоящий герой. Сейчас, говорят, там построен целый комплекс для катаний, а нам хватало старых палок да смеха.
К Новому году выдали валенки. Радость была — ноги наконец согрелись!
Зимой мальчишки больше рубили и кололи дрова, а девчонки таскали воду да чистили снег. По сравнению с Дусёмским детдомом Федотово проигрывало — тут всё больше подростков, суровых, а там малышей воспитывали.
Мы жили в большом двухэтажном доме с жестяной крышей. Воспитатели — в длинном бараке по соседству. Там у них и хозяйство своё — куры, козы, телята. Участок весь обнесён густыми елями и кустами.
На площадке стояли турники, канаты и жерди. Но больше всего нас тянуло в шайки. Каждая группа имела своего предводителя — самого сильного и дерзкого. С таким в беду не попадёшь. Время было тяжёлое: война только недавно кончилась, беспризорников кругом хватало, вот и собирали их в такие дома.
С едой трудно не было. После обеда — работа, потом уроки, а там уж и свободное время.
С лыжами у меня как-то не сложилось, зато коньки запомнил навсегда. Стоило замёрзнуть пруду — мы уже там. Лёд играл под ногами, волнами ходил. Один раз я провалился — прямо возле берега. Вода ледяная, по пояс! Не помню, как выскочил, только бежал без оглядки в спальню. Получил выговор от воспитателя, но жив остался.
К Новому году устроили праздник — и Дед Мороз с Снегурочкой, и песни, и подарки. Мы ждали этого целый месяц.
Когда с ветром с нашей стороны тянуло запахом бензина, мы знали — привезли кино. Экран ставили прямо в барской конюшне, огромной, каменной. Топить её зимой было бесполезно — дышим паром, а всё равно холодно. Но какое это имело значение, когда показывали «Тарзана»! Мы сидели, разинув рты. После этого целый месяц по лесу носились, визжа и цепляясь за ветви. Меня даже прозвали «малый Тарзан». Так и приклеилось.
Весной вдруг пришла весть — Сталин умер. В спальне висел его огромный портрет в военной форме. В тот день на него повесили чёрную ленту. Весь детдом ходил притихший, будто тень легла.
А я рисовал. На полях тетрадей уже не только птицы и звери, но и люди появлялись. Особенно любил портреты в профиль. Воспитатели, бывало, пугались: «Ты что, мальчишка, осторожней!» — видно, похожи выходили.
Игры у нас были разные: и лапта, и чехарда, и снежные бои. На склоне оврага мы строили «окопы» и кидались снежными ядрами. Но однажды ледяная глыба пробила голову Фаргату. Еле успели в больницу довезти — выжил, к счастью.
Старшие, семиклассники, слыли опасными — среди них уже были курильщики, а в речи мелькали тюремные словечки.
А ночами в спальне творилось своё. После «отбоя» здоровяки заставляли младших драться — до крови. Раз или два и мне выпадала очередь. Толпа орала, подзадоривала:
— Давай, Фанис! Ну, Рафис, держись! — а мы, худые, драли друг друга, пока не валились. Моей мечтой тогда было — вырасти, набрать сил и наконец победить.
Второй класс я закончил кое-как, но без двоек. Перешёл в третий.
Весной я всё больше уходил к реке. Сидел на берегу, слушал птиц, следил за пчёлами и муравьями. Казалось, сама природа манит, зовёт. Лазал на высокие ели возле домов воспитателей, мог часами сверху смотреть на детдом. Там же, в кустах сирени, находил тайники — куры туда яйца таскали. Мы их варили в консервных банках — объедение!
Летом главным нашим занятием стали рыбалка и купанье. Чего только не ловили: плотву, ершей, краснопёрок, щуку, и даже налима. Сдавали улов на кухню, а повариха жарила его на сковороде. Ничего вкуснее не бывало.
Сабантуй был самым долгожданным праздником. Нас возили и в деревни, и в сам Зай. Там, на большой поляне за мостом, весь народ собирался. Веселье стояло до небес!
В свободное время мы, конечно, лазали по деревьям, крича: «А-а-а!» — каждый воображал себя Тарзаном. А собаки — у каждой шайки своя — бегали за нами.
Когда-то у меня была кличка «соня» — на собраниях я всегда засыпал, и воспитатели знали, где меня искать: между стульев или за печкой. Но после «Тарзана» всё изменилось. Теперь я был «малый Тарзан» — и этим гордился!
Был у нас и случай с церковью. Рафис подзадорил:
— Слышь, Фанис, а пойдём в храм? Там, говорят, красота!
— Да ты что! Русские молятся — нас не пустят!
— Ха! А вон, внизу железная дверь согнута, пролезем!
Ну как тут удержишься? Мы втроём спустились, протиснулись. Внутри — холод, тишина, иконы в золотых рамах. Смотрят на тебя, будто живые. Стало жутко, но любопытство взяло верх. Всё разглядели и уж потом еле выскользнули обратно. А снаружи солнце, лето, жизнь — и снова детдом наш показался самым красивым местом на земле.
Летом же прошёл слух: повезут детей в Молотов — нынешний Пермь. И правда, двадцать ребят выбрали, меня в том числе. Ехали сначала на грузовике до Челнов, потом по Каме — на белом пароходе. Я впервые видел такую реку, такое судно!
В Перми нас встречал огромный золотой памятник Сталину у речного вокзала. Жили в школе, ели досыта, ходили по музеям и паркам. Для многих это было первое знакомство с большим городом.
Лето прошло быстро. Работали в огороде, пололи грядки, таскали воду. А вечерами в спальне кипела своя жизнь: ябедников били «тёмной», тех, кто с девчонками водился, дразнили. Жестоко, но таков уж был наш мальчишеский закон.
Сестра моя осталась далеко, в Салкын-Алане. Мы перестали писать друг другу, словно и не жили вместе когда-то.
А меня вскоре перевели в другой детдом. Жизнь шла дальше.
Глава 5. Новый дом.
В августе 1953 года нас, группу ребят, пересадили в Яна-Булякский детдом, что в Ворошиловском районе. Стоял он примерно в километре от деревни, на берегу тихой реки. Место — словно из сказки: кустарники, берёзовые рощи, лесистая гора. Главный корпус напоминал букву «П»: в одном крыле спальни, в другом — комнаты для занятий и отдыха. Отдельным зданием располагались мастерские и бухгалтерия, а на берегу реки стояла баня. Напротив главного корпуса — склады, конюшни и столовые.
Воспитатели быстро распределили нас по группам и классам. После первой бани выдали одинаковую одежду, и мы выглядели как настоящая армия.
— Ну что, Малый, понравилось тебе наше царство? — спросил Барый-абый, наш воспитатель.
— Ничего себе! — прищурился я. — Тут прямо как в сказке, только без драконов.
1 сентября школа ждала нас в центре деревни. Девочки шли по прямой дороге, а мы, мальчишки, протоптали свою тропу вдоль реки. В низине, укрытой деревьями, всегда останавливались передохнуть. Как обычно, сильные ребята сразу объединялись в шайки, а между ними вспыхивали стычки. Мы, малыши, собирали для них «урожай» — окурки, сушили и сдавали старшим. Больше всего добычи набиралось летом.
— Эй, Фанис, смотри, сейчас кепку твою на окурок сброшу! — смеялся Вася.
Я присвистнул и ловко подхватил окурок в карман, не показывая старшим свою добычу.
Холод пришёл быстро. Мы ждали, когда встанет лёд на реке. С первым снегом выдали валенки. Все мальчишки ждали только коньки. Настоящих ботинок не было — одни «снегурочки» и узкие с острым носком, которых называли «дутышами». Коньки крепились к валенкам тонким ремешком, а лучше всего держался разрезанный ремень.
На льду мы гоняли шайбу, катались вдоль реки до упаду. Когда снег заваливал лёд, коньки убирали на полку. Лыж в детдоме не было, только старшие делали их сами: строгали доски, распаривали, гнули носки.
— Эй, не пади, Малый! — кричал Барый-абый.
— А я хочу быстрее! — смеялся я, делая круг по реке.
Зимой главным делом было колоть дрова. В третьем классе и я научился махать топором. Тут свои тонкости: дерево лучше колется в холод, рубить нужно вдоль волокон, а не поперёк сучьев.
Зимы тогда были суровые. В домах холодно, коридоры — ледяные. Мы ходили в шапках, но всё равно завшивели. Весь скарб загружали в специальную машину и пропаривали, мазали чем-то и гнали в баню. Весной беда ушла.
По ночам из леса слышался вой волков. Туалет возле бани казался адским — идти туда страшно. Даже наша дворовая собака пропала. Барый-абый стал носить ружьё.
Зима прошла. Весной солнце согревало, снег таял, а мы устраивали «обманные ямы» для девчонок: выкапывали ямы, клали хворост и присыпали снегом. Ждали, кто провалится. Иногда попадали и сами воспитатели.
Река вскоре прорвала плотину — начались весенние каникулы. Как только клали мостки на овраге, мы снова шли в школу.
В конце апреля готовились к 1 мая. В детдоме писали лозунги, мастерили плакаты. На праздник шли парадом с цветами и флагами. День был тёплый, радостный, в столовой тоже угощали вкусным.
Третий класс окончил на «средние» отметки. Впереди долгожданные летние каникулы. Свобода!
Летом забот хватало: огороды, хозяйство, купание в реке, рыбалка, сбор ягод и орехов. Всё рядом, всё успевали.
Кино показывали в сельском клубе. Он был маленький, поэтому для нас устраивали отдельные сеансы.
Моё время совпало с учебой Ильхам-абый в Казани. Летом он приезжал домой, и после киносеансов народ просил его спеть. Он никогда не отказывал. Нам, детям, тоже посчастливилось услышать его песни.
Сабантуй отмечали в берёзовой роще между деревней и детдомом. Машин тогда не было — все съезжались на лошадях. Привяжут коней, расстелят сено, кто самовар — кто еду. А Ильхам-абый, если был дома, пел. Весёлый, шумный праздник.
Когда поспевала клубника, шли в рощу собирать её. Работники детдома покупали ягоды у нас.
Директор жил с семьёй прямо во дворе. С весны у их коровы появлялся телёнок. Если бычок — для нас радость. Подрастёт, выйдет на траву, а мы кружимся вокруг, садимся на спину. Бычок тоже не прочь пободаться — как толкнёт лбом, так и летишь. К осени вырастал и поджидал нас у дверей: «Ну, играем?» Иногда забегал даже в коридор.
В Яна-Булякском детдоме я научился плавать. Сначала плескался на мелководье, потом освоился и в глубине. Летом купили два велосипеда: один для девочек, другой для нас. Записывались в очередь и учились кататься.
Но не обошлось без беды. У меня заболело левое ухо, начало подтекать. Я скрывал это от медсестры. Поздно понял — слух подсел.
Осенью 1954 года пошёл в четвёртый класс. Первый триместр прошёл спокойно, октябрьские праздники — с демонстрацией. Но во втором старшие устроили бунт. Три дня мы сидели в спальне, завалили двери кроватями. Старшие курили, играли в карты, а мы в печке пекли картошку. Внизу её было навалом. Так три дня: ни учёбы, ни столовой. Четвёртые сутки — и всё закончилось. Шамси отправили в колонию.
На деньги от продажи ягод я купил перочинный нож — вещь незаменимую для мальчишки. Весной делали свистульки из рябины, луки из липовых прутьев, стрелы — из камыша с жёсткими наконечниками.
У речки росли дикие бузины. Я забирался на них, вырезал своё имя и год, когда жил в детдоме.
Четвёртый класс окончил на средние отметки и перешёл в пятый. Впереди — лето, тёплое и длинное. Сестру почти забыл, деревня Урманай казалась далёкой, как сон. Теперь даже сбор «урожая» окурков стал радостью, и я втянулся, помогая старшим.
Глава 6. Настоящая дружба.
Лето 1955 года уже почти кончилось, когда нас перевели в Хужеметский детдом. Он стоял в самом центре села, прямо на высоком берегу реки. Раньше здесь был большой богатый двор, и даже теперь кое-где можно было увидеть остатки кирпичной стены почти три метра высотой. Рядом стояло огромное краснокирпичное здание — почти как мини-фабрика, всего в восьми метрах от главного корпуса.
— Ну, ребята, постойте! — сказала Сылу-апа, когда мы только зашли. — Сейчас я проверю карманы!
Мы переглянулись. Все знали: это значит — спички, сигареты и любые «лишние штуки» заберут.
— Ну что, Фанис, ты ещё не научился держать руки при себе? — подмигнула Сылу-апа.
Я молча достал сигарету, которую собирался «проверить», и спрятал. После этого случая я уже никогда не игрался с табаком.
В детдоме я сразу встретил старых знакомых: Рафис, которого раньше воспитывали в Федотово, и среди девочек — Джаннат, которая когда-то метнула в меня перьевую ручку.
— Привет, старый хитрец! — засмеялся Рафис. — Ну, как, готов к новым законам детдома?
— Готов, — кивнул я. — Но только если они будут не такими строгими, как в прошлом.
Правила тут были свои: деление на группы почти не чувствовалось, а одежда у всех была разная, не как в старом детдоме.
Первое сентября. Школа была через улицу, прямо напротив. Директор школы, Хусаен-абый, был коллегой Сылу-апа. Нас сразу заметили, что я плохо вижу, и пересадили на переднюю парту. Девочки сидели рядом, но парты наши были отдельные.
— Смотри, Фанис, не перепутай буквы, — тихо подсказала Люба-апа, учительница русского языка, когда я писал диктант.
— Да, я понял, — ответил я, стараясь не ошибиться.
После школы мы шли в клуб — там показывали кино или устраивали концерты. Зимой уроки готовили в большом зале при лампах. Мальчики шали: ломали гребешки, заворачивали зубья в бумагу и ставили на муку. Через несколько минут кучка начинала дымиться, зал наполнялся едким запахом сажи, а мы смеялись до слёз.
— Ах ты, хитрюга! — кричала Нагима-апа, пытаясь найти виновного. — Кто это сделал?!
— Не я, честно! — притворялся я, хотя уже было ясно, что виноваты почти все.
Зимой, кроме шуток, была работа: дрова, уборка картофеля, помощь на кухне. Коньки и лыжи выдавали вовремя. В свободное время мы катались вдоль реки или со склонов. На лыжных соревнованиях младшие пробегали три километра, старшие — пять.
— Давай, Фанис, быстрее! — кричал Рафис, скользя по снегу.
— Не догоню! — отвечал я, смеясь, и делал последний рывок.
Летом забот было не меньше. Мы ухаживали за огородом на берегу реки, сажали морковь, лук, огурцы. Потом собирали урожай, а ещё готовили дрова на зиму — кололи полуметровые чурки и укладывали их в аккуратные башни почти три метра высотой.
— Эй, Фанис, смотри, как я верхний чурок поставил! — похвастался Рафис.
— Осторожно, не развалится, — ответил я, но оба мы уже смеялись, когда чурки немного покачнулись.
В свободное время катались на велосипедах: один для мальчиков, один для девочек. Иногда ездили до Минзале и обратно — целых три километра.
Осенью 1956 года, в шестом классе, мне пришлось носить очки. Сначала было трудно, но вскоре я стал видеть далеко и ясно.
В 1957 году в селе начали ставить электрические столбы. И вот долгожданный день — вечером зажглись лампы «Ильич». Для нас это было настоящее чудо: комнаты сияли светом, словно волшебные фонари.
Учительница русского языка Люба-апа любила меня. Когда я ошибался в диктанте, она мягко поправляла:
— Фанис, помни про мягкий знак! — а потом давала мне свой автокарандаш для работы над альбомом.
Летом 1957 года прошёл Всемирный фестиваль молодёжи. Я участвовал в конкурсе рисунков и получил грамоту и большой набор карандашей.
— Фанис, смотри, какая у тебя работа! — похвалил учитель. — Настоящий художник!
Осенью того же года произошло великое событие: СССР запустил в космос первый спутник. Учитель географии вывел нас на улицу, и мы смотрели, как маленькая точка светится среди звёзд. Сердце билось от гордости за нашу страну.
В 1958 году я стал учеником седьмого класса. Старался, успешно сдал экзамены и закончил выпускной класс ударником. Лето было длинным и тёплым.
Однажды после завтрака меня вызвали к директору. Там сидел Арсланов-абый.
— Фанис, заходи, — сказала Сылу-апа. — Тебе есть кого встретить.
Внутри за столом сидели две девушки. Одна — дочь Арсланов-абый, Асия-апа, другая мне была незнакома. Арсланов-абый сказал:
— Фанис, у тебя есть сестра?
— Была… кажется, я забыл, — ответил я.
— А вот эта девушка — твоя Фания, — улыбнулся он.
И тогда Фания встала, обняла меня и заплакала. Я тоже не удержался. Через шесть лет мы встретились, и это была настоящая радость.
В Хужеметском детдоме я научился танцевать, играть на хромке, держать дисциплину и учиться. Нагима-апа руководила нашей группой, а лучших учеников, в том числе меня, перевели в Такталачский детдом Актанышского района для продолжения обучения. Там же воспитывалась моя сестра, председатель детсовета.
Глава 7. Первые шаги во взрослую жизнь.
В августе 1958 года, нас шестерых, уже подростков — троих девчонок и троих мальчишек перевели в Такталачыкский детдом №3. Путешествие началось с посадки в Челнинском порту на пароход и далее мы поплыли по Агыйделю (река Белая). Для меня это было уже второе плавание — я знал, где что находится, даже трюмы внизу. Сначала прошли по Каме до Дербешки — там место, где Агыйдель с Камой встречаются. А потом — вверх по течению, против воды. Полтора дня качало нас, и вот — пристань деревни Ажекул.
— Ну вот, приплыли, — сказал я, свесив ноги с борта.
— Приплыли-то приплыли, — хмыкнул Марат, — а теперь ещё тринадцать километров на телеге.
Правда оказалась хуже: нас усадили в кузов старого ГАЗ-51. Но зато ехали весело — болтали, подшучивали друг над другом. Впереди показалась деревня Куян, потом ещё одна. Заехали в Уразай.
— Ещё три километра, — сообщил шофёр.
— Ого, целых три! — протянула Лилия, и все засмеялись.
За мостом по обе стороны дороги потянулись вязовые деревья, а вдали, на вершине холма, показались крыши домов.
— Так вот он какой, Такталачык, — сказал я, чувствуя, как внутри щекочет любопытство.
Село и вправду оказалось большим, больше четырёхсот дворов. Делилось оно балкой: с нашей стороны — детдом и школа, а напротив — колхозное правление, сельсовет, старая больница и клуб.
Главный корпус детдома стоял круглый, будто крепость. Внутри спальни, умывальная, пионерская и большой зал посередине. Топили его тремя печами, обшитыми жестью и выкрашенными в чёрный цвет. Были и другие корпуса: длинный — со спальнями и классом, дом администрации, медпункт, мастерские, баня, хлевы, склады, кухня, столовая. Во дворе росли высокие сосны.
— Ну и хоромы! — присвистнул Фасим.
— Зато холодно, — заметил Илдар, пощупав железную печку.
Директор школы был строгий Нажип Газизович, завуч — Яхья Вагизович. Воспитатели все женщины. Нашу группу восьмиклассников доверили Фазыйле-апа.
Вскоре нас поставили на хозяйственные работы. Убирали двор, готовили дрова, помогали в колхозе.
И тут однажды Фазыйла-апа скомандовала:
— Так, мальчики, кто из вас лошадь запрягать умеет?
Все притихли. Я чувствовал, как пауза становится неловкой. И вдруг вырвалось:
— Я могу!
— Отлично, Фанис, — обрадовалась воспитательница. — Сегодня воду в кухню привезёшь ты.
Выдали мне лошадёнку по кличке «Ишак» — старая, костлявая, но хитрая, и телегу с бочкой. Я возился долго, пока кое-как не приладил хомут.
— Ну, держись, Ишак! — подбодрил я коня, и мы покатили вниз к реке.
На спуске хомут чуть не слетел коню на уши, а я едва не вывалился из телеги. Девчонки, шедшие рядом, смеялись до слёз. Но до реки мы добрались, набрали воду, и на подъёме хомут встал на место.
— Живы остались — и ладно, — сказал я, отдуваясь.
С тех пор я научился запрягать по всем правилам.
1 сентября мы пришли в школу. Нас оказалось десять восьмиклассников. К нашей компании добавились Фасим, Марат, Илдар и Лилия.
Школа стояла рядом — всего триста метров. Главное здание — бывшая мечеть. Минарет давно снесли, но само строение осталось величественным. В подвале был спортзал и сцена.
Классный руководитель провёл нас в класс:
— Садитесь, как хотите.
Мы, по привычке, мальчики отдельно, девочки отдельно. Я уселся рядом с Фасимом. Он оказался весёлым парнем, с ним легко было подружиться.
Учёба шла своим чередом. После школы — обед, потом два часа работы, затем подготовка уроков. Свободное время — только вечером.
Осенью помогали с уборкой картофеля — у детдома было своё трёхгектарное поле.
В конце четверти всех собирали в зале. Сначала выступала моя сестра — председатель детсовета. Потом воспитатели. А заключительное слово держал директор, Нажип-абый, которого мы уважительно звали «бабый». Он мог говорить часами, и никто не смел перебить.
Зимой детдом оживал. На склонах катались на лыжах, делали трамплины и проверяли друг друга на смелость. За садом была длинная горка, где мы гоняли на санках.
У нас даже была своя электростанция — генератор, которым заведовал Габсалам-абый. Вечером лампочки зажигались, а после отбоя свет гасили. Мы гордились, что даже школа получала ток от нашего генератора.
К Новому году мы сами мастерили украшения, готовили концерт. За неделю до праздника в зал поставили огромную ёлку. Запах хвои проникал даже в спальни.
— Ну всё, ребята, вот теперь Новый год точно будет! — сказал Марат.
И был! Зал заполнился до отказа: дети, воспитатели, работники с семьями. После концерта нам вручили долгожданные подарки.
Каникулы пролетели быстро. В детдоме было несколько лошадей, пара десятков ульев, кролики, гуси и утки. Мальчишки помогали с лошадьми, девчонки возились с кроликами. У каждого находилось дело по душе.
А весной мы делали скворечники, ждали прилёта птиц. Когда скворцы запели, казалось, что вместе с ними поёт сама весна.
Агыйдель разлился широко — вода заполнила поймы и луга. С холма, где стоял Такталачык, было видно белые пароходы на горизонте.
— Ну и красота! — сказал Фасим, глядя вдаль.
— Ага, — ответил я. — Вот здесь мы и живём.
Экзамены мы сдали на удивление легко, и вот уж мы девятиклассники. Казалось бы, взрослые почти — а началось всё, как водится, с картошки.
Весной нам сказали:
— Ну, ребята, участок перенесли. Теперь сажать будете здесь. Делим по группам, каждому по кусочку.
Мы переглянулись. Фасим хмыкнул:
— Ага, посмотрим, кто быстрее справится!
И пошло дело. В каждую лунку кидали золу да навоз, как учили старшие. У кого ровно получалось, у кого — кривенько, но старались все. Моя сестра, конечно, впереди планеты всей:
— Эх ты, Фанис, опять косо! Дай помогу, а то потом и сам смеяться будешь.
А летом — сенокос. Вот тут уж скучать было некогда! На поймах Агыйделя трава росла густая, сочная. Сначала мы ставили палатки прямо на лугу — целый лагерь получался. Утром старшие косили там, куда техника не проходила, а мы — малые — бегали за ними: переворачивали траву, раскладывали копны.
— Эй, держи крепче! — кричал Рафис, когда копна вдруг развалилась у него в руках.
— Сам держи! — огрызнулся Фасим, и оба катались по траве от смеха.
Младшие ребята таскали копны верхом на лошадях, а мы укладывали их в стога. Главное — верхушку правильно сделать. Фазыл-абый, мастер на все руки, поднимался наверх ловко, будто козёл горный, и делал острую макушку.
— Вот так-то, салагa! — кричал он сверху. — Учитесь, глядишь, и сами когда-нибудь сумеете.
Из трёх стогов один доставался детдому, остальные — колхозу. А ягод в том году было — хоть вёдрами таскай! Земляника краснела прямо под ногами, а на зарослях у воды висели тёмные гроздья ежевики. Возвращались мы вечером домой усталые, но счастливые — щеки горят, руки в царапинах, а глаза смеются.
И вот 1 сентября. Мы снова в школе, гордые девятиклассники. Неделю проучились — и снова за картошку. Сначала убрали детдомовское поле.
— Вот это урожай! — удивлялись взрослые. — Такого ещё не было!
А потом взялись за колхозное. Работали до конца сентября, а уж в октябре начались настоящие уроки.
Тут-то и новость: в расписании появился новый предмет — английский язык. Учитель новый, строгий и любопытный — Ростам Волков. Мы перешёптывались за партами:
— Интересно, а «картошка» по-английски как будет?
— Может, «потато»? — и весь класс прыснул со смеху.
Учёба шла своим чередом. По пятницам проводили линейку: успехи хвалили, провинившихся ставили перед строем и отчитывали. Наш класс был как раз напротив учительской, так что шуметь мы боялись.
Меня выбрали художником школьной стенгазеты. Я часами сидел, рисовал, пока ребята дразнили:
— Ну что, великий художник, кисточку не съел?
Зимой — лыжные гонки. Лыжи тогда были редкие, ботинки к ним ещё реже, так что бегали мы на лыжах с креплениями для валенок. Но и на таких умудрялись занимать призовые места.
Весной, после четвёртой четверти, устроили олимпиаду. Бег, прыжки, метание гранаты и даже стрельба из малокалиберной винтовки. Я ухитрился занять призовые места — и в прыжках, и в гранате, и в стрельбе.
А летом — главное событие. Соревнования между детдомами, и не где-нибудь, а в Казани! Нашу команду возглавил завуч Яхья Вагизович. Я тогда занял второе место в прыжках в высоту — и шёл по городу такой важный, будто выиграл Олимпиаду.
Лето в Такталачыке всегда пахло дымком костров, свежескошенной травой и речной прохладой. Когда работы были окончены, дядя Газизов собирал всех на берег Агыйделя.
— Ну что, ребята, праздник устроим? — улыбался он, поправляя кепку.
— Ура! — хором кричали мы, и глаза у всех светились, будто Новый год пришёл посреди лета.
Сначала мы тянули сеть в озере. Один конец держал Яхья-абый, другой — старшие мальчишки. Вода плескалась, рыба металась в сетях, а мы, хохоча, кричали друг другу:
— Тащи сильнее, она уйдёт!
На берегу уже дымился огромный котёл. Кухарки мешали уху, а по поляне расползался такой аромат, что слюнки текли. Потом были игры, борьба, бег наперегонки. Эти дни врезались в память навсегда — как кусочек счастья, спрятанный на чёрный день.
Однажды сестра вернулась из Москвы. Поехала туда с Барий-абыем, бухгалтером. Мы облепили её, словно пчёлы улей.
— Ну, рассказывай, как там? — засыпали мы вопросами.
— Москва — ух! — глаза у неё сияли. — Там дома до небес! А вот это — я на Красной площади, — она показала фотографию.
— А это что? — протянул кто-то руку к свёртку.
— Вафли, — улыбнулась сестра. — Всем хватит!
Мы с жадностью грызли сладкие хрустящие вафли и завидовали её счастью.
А летом начиналась самая тяжёлая работа — дрова. Баржи с брёвнами причаливали к Агыйделю, и мы, старшие, разгружали их.
— Ну, ребята, взялись дружно! — командовал кто-нибудь из работников.
Брёвна летели с баржи на берег, с берега — на машины, а потом в детдомовский двор. Всё это под песни, смех и, конечно, купание в реке. В жару вода казалась вкуснее хлеба.
Потом в детдоме построили настоящий клуб — из сосновых брёвен, с крыльцом, сценой и гримёркой. Когда приехал баянист Фарит из Актаныша, жизнь заиграла новыми красками. Роберт, лучший гармонист среди нас, аккомпанировал певцам и танцорам.
— Давай-ка, Роберт, «Барыню»! — кричали ребята.
И он, хитро прищурившись, выводил такие трели, что ноги сами пускались в пляс. Я тоже начал учиться у него, сперва подбирая русские мелодии, а потом пересел на баян.
Тем же летом в детдом привезли двадцать велосипедов.
— Пять мальчишек на один, — сказал Нажип-абый. — Но девчонкам тоже положено.
Очередь была, конечно, но терпимой. Мы носились по двору, поднимали пыль столбом, падали, смеялись, снова вставали и мчались дальше.
— Эй, догоняй! — кричал я Фасиму, и ветер вырывал слова изо рта.
Нажип-абый смотрел на нас и только усмехался. Недаром его называли татарским Макаренко. Он умел и заставить работать, и научить радоваться жизни.
Не всегда было легко. Помню, в колодце сломался насос. Ракип-абый, мастер на все руки, спускался вниз с верёвкой на поясе.
— Держите крепче! — бросил он нам.
Мы стояли наверху, слушали, как он возится в темноте. И вдруг — тишина.
— Эй, Ракип-абый! — крикнул я, но в ответ услышал только слабый стон. Мы мигом вытащили его. Оказалось, в колодце скопился газ. С тех пор всегда опускали свечку: если гасла — значит, опасно. Этот урок я запомнил на всю жизнь.
1960 год пролетел незаметно. Осенью сестра уехала учиться в Елабугу — в библиотечный техникум. Мне же предстоял последний год в детдоме.
Мы сидели с Фасимом за одной партой. Он, как всегда, учился на «отлично».
— Ну что, дружище, дотянем до выпускного? — спросил я его однажды.
— Дотянем, — улыбнулся он. — Только жаль, что английский убрали.
Я вздохнул. Казалось, детдомовская жизнь будет вечной, но вот она подходила к концу. И впереди ждала неизвестность.
Учитель Волков, Ростам абый, уехал в Елабугу — в пединститут. А у нас жизнь шла своим чередом. Геометрию вели так: чертежи на доске поручали рисовать мне. Девчонки даже хитрили — когда задавали писать чертёжным шрифтом, они подсовывали тетради:
— Слушай, давай ты нам подпишешь? У тебя аккуратно выходит!
А я улыбался: «Ладно, пишите потом в учебниках, что это я вас выручил».
Чертёж мне легко давался — черти хоть до ночи, всё равно интересно.
Весной мы ездили в Башкирию, в Илишевский детдом. Руководил поездкой Яхья Вагизович. Там познакомились с ребятами — такими же, как мы. Поначалу стояли друг напротив друга, переминались, а потом кто-то предложил:
— Ну что, в футбол сыграем?
И вот мы уже кричим, смеёмся, гоняем мяч, как будто знали друг друга целую жизнь.
А в школе в один из весенних дней случилось такое! Сидим в классе, ждём классного руководителя. Заходит она, глаза блестят:
— Ребята, сегодня Юрий Гагарин в космос полетел! Праздник у нас! Радуйтесь!
Мы переглянулись: «В космос?! Человек?!» И будто все стены задрожали от нашего шума. Потом, вернувшись в детдом, включили телевизор. Там торжественная музыка, народ обнимается, кричит «ура». Казалось, и у нас сердце вырывается: «Праздник сегодня! Настоящий праздник!»
В конце апреля с Ринатом вытаскивали ульи из зимовника. Смотрим, как пчёлы перезимовали. Там, где мёд кончился, мы варили сироп, разливали в соты. Работа хлопотная, но сладкая — от запаха мёда кружилась голова.
А потом наступили майские. Экзамены не за горами. Фасим всё сдал на «пятёрки» и получил золотую медаль. Я же — три «четвёрки», остальное «пятёрки». Серебро бы дали, но вот та злосчастная «четвёрка» по географии в девятом классе всё испортила.
Дела в саду тоже были за нами. Мы с Ринатом посадили смородину, засеяли пять соток овощами. Ухаживать — наша обязанность. Но это только в радость: земля теплеет, пахнет весной.
В детдоме спортом заниматься можно было вдоволь: теннис, бильярд, на улице — турники, гири, штанги. Часто собирались мальчишками, мерялись силой. Я крутился возле турника чаще других — нравилось чувствовать, как крепнут руки.
Но время шло. Всё чаще мы с ребятами говорили про будущее.
— Ну, девчонки в Елабугу пойдут, — сказал Фасим. — А мы?
Мы с Рафисом на КАИ нацелились, Махмут со мной — в КХТИ. Детдом выделил нам деньги, довезли до пристани. Сели на пароход и поплыли в Казань. На палубе встретили парня из Актаныша. Звали его Фарит.
— Я в КГПИ, на физкультуру, поступать еду, — сказал он.
Мы разговорились. Чувствовалось сразу — свой человек. Позже он и стал самым близким другом.
Но всё пошло не так: в выбранные институты не прошли. Ходим расстроенные. Вдруг кто-то шепнул:
— А знаете, на физмат КГПИ недобор. Давайте туда подадим документы!
Подали. Так мы и оказались с Фаритом в одном институте, хоть и на разных факультетах.
Лето пролетело незаметно. Нам выдали всё, что нужно в дорогу: постельное бельё, одежду, даже мыло и порошок. Всё уложили в полосатые матрасные мешки. Вышли целые тюки, тяжёлые, но какие же гордые мы были с ними — настоящие путешественники во взрослую жизнь. На дорогу дали по сорок рублей.
25 августа 1961 года. Мы простились с друзьями, с детдомом. Сели на кузов машины, на свои тюки. Сердце сжалось, в глазах — слёзы.
— Ну что, братцы, — сказал кто-то, — вперёд, в большую жизнь!
И машина тронулась.
А в груди — и боль расставания, и сладкая тревога. Что ждёт впереди, знал один только Бог.
«Прощай, детдом… Прощай, родной дом!»
Глава 8. Навстречу новой жизни.
Конец августа 1961 года. Пароход неспешно вёл нас в Казань. Мы устроились в знакомом третьем классе, а за бортом, вдоль Агидели, тянулись зелёные тугаи, заросли и леса — словно сама река прощалась с нами и благословляла на взрослую жизнь.
— Смотрите! — сказал Рафис, указывая рукой. — Вон же крыши затонских домиков.
Я улыбнулся: да, значит, мы уже подходим к тому месту, где Агидель вливается в Каму. В детстве мы её всегда Камой звали, а теперь вот все Чулман говорят. Вон уже и Чаллы показался — на высоком берегу белеет огромный элеватор.
Пароход дал протяжный гудок, приветствуя город. Я невольно вспомнил крутые каменные ступени у пристани: они врезались в память, как знак большого пути.
А вот и Алабуга. На вершине горы виднеется древнее каменное сооружение — ещё из стародавних времён.
Пароход не миновал и Чистай. Потом — Кама Тамагы. Здесь Чулман соединяется с самой Волгой. До Казани оставалось каких-то 70 километров. Два дня пути — и вот мы на месте.
Когда сошли на трап, наши длинные полосатые матрасные тюки тут же вызвали удивлённые взгляды. В трамвае пассажиры переглядывались, кто-то даже усмехнулся.
— Эй, студенты, что там у вас? — спросил мужик в кепке.
— А вдруг золото? — шутя ответил Фасим.
Смеялись все, а мы дотащили свои тюки до Колхозного рынка, а оттуда — к главному корпусу КГПИ.
Ректор встретил нас строго.
— Общежитие? Сейчас не могу. Ремонт идёт.
Мы переглянулись. Но я решился:
— Мы из детдома, нам обязательно нужно жильё.
Ректор вздохнул и потянулся к телефону. Вскоре, после разговора с министром Джамиловым, нас направили в общежитие на Большой Красной.
Это оказалось бывшее монастырское здание, в котором когда-то жили монахини. Теперь здесь размещались студенты физико-математического факультета. Толстые кирпичные стены — почти в метр. Нам выделили комнату в полуподвале, номер второй.
Вахтёрша — добрая женщина средних лет — проводила нас, выдала постельное бельё. Мы поднялись на третий этаж и ахнули: под куполом монастыря скрывалась огромная круглая комната, забитая чемоданами, мешками и всяким добром.
— Настоящий склад, — усмехнулся Фасим.
— А я думал, тут ангелы живут, — добавил Рафис.
Смеялись мы долго.
На втором этаже располагался просторный читальный зал и большая спальня на сорок коек. Тут же — кухня с огромной печкой на дровах, рядом — прачечная.
Так мы и поселились в этом необычном «монастыре».
Общежитие оказалось в удачном месте: Кремль и Казанка рядом, через дорогу — столовая и гастроном, до института всего пятнадцать минут пешком. Даже баня неподалёку, на Большой Красной.
Скоро поняли: главное — научиться жить самостоятельно. Договорились:
— Днём едим в столовой, а завтраки и ужины сами готовим.
— Деньги тратить бережно, — сказал я. — Нам выдали по сорок рублей, растянем их как сможем.
Цены тогда были щадящие: буханка чёрного хлеба — 11 копеек, банка кильки — пять, сахар и кефир — по 20 копеек. Масло подороже, но можно обойтись маргарином.
К первому сентября комната наполнилась новыми жильцами. Пришёл Хоснетдинов Амир — уже отслуживший в армии, серьёзный, крепкий. Пришёл и Габтенур — с баяном за плечами.
— Ну всё, теперь точно с музыкой жить будем, — сказал Фасим.
А Рафис к тому времени уже притащил из КАИшного общежития 32-килограммовую гирю.
— Чтобы форма была, — хмыкнул он.
Мы подружились, жизнь стала веселее.
Первого сентября мы все вместе пошли в главный корпус КГПИ, что на Суконной слободе. Там нас разделили на группы, выбрали старосту, выдали расписание и студенческие билеты.
— Ну вот, теперь мы настоящие студенты, — сказал Амир.
Через неделю объявили:
— Поедете в колхоз помогать с картошкой. Готовьте рабочую одежду.
Мы с Фасимом и Рафисом пошли в хозтоварный магазин на Кировской и купили телогрейки, сапоги и рукавицы. Денег стало меньше, но выбора не было.
Вскоре у института собрались грузовики. Группы распределили по разным районам. Нам достался Лаишевский «Коек» колхоз. Мы поселились в одной квартире: я, Фасим, Рафис и Амир. Работали вместе: трактор «Беларусь» подвозил солому, мы складывали её в стога.
Питание было за счёт колхоза, так что деньги мы не тратили. Вечерами ходили в клуб. Там народу немного, музыка — только баян. Сначала играл какой-то парень, но неважно.
— Дай-ка сюда, — сказал я и взял баян.
Заиграл «Яшьлек». Девушки только этого и ждали — закружились в вальсе. Потом пошли «Амурские волны», затем «ча-ча-ча». Смеялись, плясали, отдыхали от дневного труда.
— Фанис, сыграй ещё! — просили ребята.
С тех пор баян у меня из рук не выпускали.
Месяц мы пробыли в колхозе. Перед отъездом домой каждому выдали по мешку картошки. Для нас это была настоящая помощь.
И снова мы тащили тяжёлые тюки — теперь уже не из детдома, а в новую, студенческую жизнь.
К началу октября учёба вошла в полный ход. На практических занятиях по матанализу нас мучила строгая женщина:
— Производная — вот так-то, интеграл — вот эдак... Записывайте!
Мы переглядывались и только вздыхали: слова чужие, в голове всё перемешивается. Лекции собирали целыми потоками в больших аудиториях. Иногда мы тихонько прогуливали — то на Колхозный рынок заглянем, то за 5 копеек кино посмотрим в «Родине» или «Татарстане».
Но без «подсобных работ» тоже не обошлось. С первого курса нас бросали на разгрузку: то уголь из вагонов выгружай, то цемент, то брёвна. Один раз даже бочковое пиво таскали. «Проводник» снял пробку, подмигнул:
— Ну что, ребята, сколько сможете — пейте!
Мы и насосали из бочки через шланг, и по банкам разлили, и в общагу утащили. «Вот это студенческая жизнь!» — смеялись потом. Учёбе, конечно, мешало, но зимнюю сессию всё-таки вытянули.
Каникулы решили провести в детдоме. С нами напросился Юлдаш — парень из другого детдома. Его брат Алкыш жил в Такталачыке. Добрались поездом до Янаула, а дальше нас подобрал «ГАЗ-69».
Только отъехали, как снег с дождём посыпался, ветер поднялся. Настоящая метель. Машины по дороге застревали. Наша тоже то ползла, то вставала. Мы четверо выскакивали, толкали её в сугробы, а потом забирались обратно в кабину. Пока снег на нас таял — всё пальто мокрое, руки дрожат.
— Ну и погодка! — ворчал Рафис, отряхивая рукава.
— Терпи, скоро будем дома, — подбадривал я.
Но метель только крепчала. Когда мы добрались до Актаныша, уже стемнело. Сил почти не осталось. Юлдаш осел у столба:
— Не могу, ребята... Всё, дальше не пойду.
— Бросим тебя тут? — прищурился Амир.
— Айда, потерпи, — сказал я, подхватывая его под руку.
До деревни Куян оставалось рукой подать. Мы буквально дотащили товарища и постучали в первую попавшуюся избу. Дверь открыла седая бабушка.
— Заходите, сынки, заходите, — пригласила она.
Мы упали прямо на пол и уснули.
Утром разбудил солнечный свет. В доме тепло, печь горит, а с наших пальто — капает, будто дождь в избе. Вместе с бабушкой мы выжали их в тазу, словно мокрые тряпки. Она поставила на стол хлеб и горячий чай.
— Вот, ешьте, согревайтесь, — улыбнулась она.
Мы отблагодарили её и двинулись дальше. Оставалось всего десять километров, но пальто за ночь на морозе задубели — подолы стали колом, ноги заплетались. Всё равно дошли.
Когда родные ворота детдома открылись, сердце ёкнуло. Первым делом — к директору. В кабинете сидели Нажип абый и завуч Яхья абый.
— Ну что, студенты, живы-здоровы? — спросил директор, обняв нас за плечи.
— Живы! — ответили мы хором.
— Тогда марш в столовую. Поешьте, а потом — к ребятам.
Вечером в детдоме устроили встречу: вопросы про Казань, про институт, про жизнь студенческую. Мы делились историями, а сами радовались — будто снова в семье.
Неделю провели там, а в Казань полетели из Актаныша на кукурузнике. Это был первый наш полёт. Из окна деревни и поля казались игрушечными, а облака — словно белый ватный одеяло укрыло землю.
— Эх, вот бы всегда так, — мечтательно сказал Фасим, прижимаясь к стеклу.
Через час уже были в Казани. Легко и быстро. Каникулы пролетели, и снова — институт, занятия, матанализ, сессии впереди.
В общежитии жизнь шла своим чередом. По выходным в актовом зале гремели вечера, которые устраивал студсовет. Каждая комната вносила что-то своё: кто декорации мастерил, кто стихи учил, кто песни готовил.
— Ну что, Фанис, опять кисточку в руки? — подмигивал Рафис.
— А кто ж, если не я? Без меня ваши стены пустые будут, — смеялся я, размазывая краску по плакату.
После «официальной части» начинались танцы. Тут уж тесно становилось — желающих выйти на круг хоть отбавляй. Парни из соседних общежитий КАИ зачастили к нам: охотно знакомились с нашими девчонками. Иногда у дверей вспыхивали перепалки с дежурными. Но всё кончалось словами: никто кулаки не распускал.
— А чего вы кипятитесь, ребята? — примирял их Фасим. — Мы ведь тоже в вашу столовую ходим!
Весна подкралась незаметно, а с ней и сессия. В читальном зале яблоку негде было упасть. Все корпели над конспектами. Каждый мечтал: «Лишь бы без хвостов на каникулы!»
А наше общежитие было — ну прямо находка. Выйдешь на Большую Красную — справа Кремль, слева гастроном, чуть дальше баня, а там и площадь Свободы. Всё рядом. А в пяти минутах ходу — Казанка. На её берегу и кустарник, и лужайки. В солнечные дни там яблоку негде упасть: одни загорают, другие в воде плещутся, третьи с книжками готовятся к экзаменам. А ещё рядом с нами пустырь: волейбольная площадка и яблоневый сад.
— Ну, разве можно устоять? — кричал Рафис, хватая мяч.
Мы гоняли волейбол до пота, потом ели яблоки прямо с дерева, а вечером заваривали чай с яблочными дольками. Сессия пролетела — и мы трое уже на каникулах.
Решили навестить детдом. Приехали — а там жизнь кипит: огороды зелёные, картошка ровными рядками, пчёлы гудят. Мой друг Ринат продолжал то, что я когда-то начинал.
— Ну как, справляешься? — спросил я.
— Ещё как! — засмеялся он. — Твои пчёлы теперь мои.
В одну из суббот весь детдом выбрался на Агыйдель: купались, загорали, собирали камешки, смеялись. Лето, казалось, никогда не кончится. Но оно промчалось — и мы снова в Казани, студенты второго курса.
Сентябрь пролетел в колхозных заботах, а потом, в самый разгар учёбы, мне вручили письмо.
— Из Урманаево, — сказал дежурный на вахте.
Я разорвал конверт. Почерк Дурии апы дрожал:
«Братишка Фанис, мы сгорели. Если можешь — возвращайся».
Я понёс письмо в деканат. Завкафедрой нахмурился, прочитал.
— Что ж, парень, в декабре тебя всё равно призовут в армию. Возьми академический отпуск и езжай. Семья нуждается.
Через несколько дней я уложил в большой красный чемодан все свои пожитки и попутными машинами добрался до Урманаево. Дом сестёр лежал в пепле. Только один сарай уцелел. Никакой бани, никакой крыши над головой.
Я стоял у ворот, вдыхал запах гари и думал: «Вот тебе и новая жизнь. Значит, придётся строить заново».
Тот год октябрь выдался тёплым. Урманайский колхоз щедро раздал сестрам брусья и доски, а деревенские жители помогали, чем могли. Когда я приехал, плотники уже принялись за работу с бревнами.
— Ну что, Фанис, присоединяйся, — крикнул Миргаяз-джинзи, муж сестры. — Поможешь, дело быстрее пойдёт!
Я глянул на него. Он недавно вернулся из армии, был коммунистом и уважаемым шофёром колхоза, да ещё и родной для деревни человек.
— Ладно, иду, — ответил я, хватая топор.
Мне поручили построить тёплую землянку для овец на оставшемся уцелевшем сарае. Всё было серьёзно: нужно было вырыть яму 3 на 3 метра и два метра глубиной, обшить её целыми досками, накрыть сверху тонкими брусьями, сделать окно для света и обмазать стены глиной.
— Ну что, хватит глазеть, — засмеялся Ринат. — Давай работать!
Мы взялись за работу. Земля копалась, топоры и молотки звенели, руки быстро покрылись мозолями. А к концу октября мастера подняли дом и закончили крышу. Осталось только поставить двери, окна и установить печь.
— Фанис, ты молодец, — сказал Миргаяз. — Всё идёт по плану.
Я гордо кивнул. Мои дела тоже подошли к концу: питание, баня — всё было организовано старшими. Когда я прощался, двери стояли на месте, окна вставлены, печь готова.
— Ну что, поехали в Казань? — спросил Ринат, подмигнув.
— Поехали, — улыбнулся я. — Там меня ждёт новое будущее!
Я оставил одежду и красный чемодан, попрощался с односельчанами и отправился в любимый город Тукая — в Казань, с яркими надеждами на будущее.
Общежитие на Большой Красной улице, примыкающее к табачной фабрике, называли «Монастырём». Там, среди толстых кирпичных стен, я чувствовал себя как дома. Декабрь пришёл со своими сухими морозами — на улице тридцать с лишним градусов мороза. Внутри было тепло, стены почти метр толщиной, отопление включали вовремя.
Учёба шла своим чередом, но тут пришли повестки из военкомата. Я знал, что избежать армии не получится.
— Хм… — подумал я, держа повестку в руках. — Кому это нравится? Девушки в нашем возрасте не любят парней, которые не служили в армии…
Я вовремя пошёл в военкомат, прошёл медкомиссию. Когда проверяли слух, я не закрывал полностью здоровое ухо.
— Ну что ж, Фанис, — сказал врач, — будешь честно служить.
— Сам хочу, — кивнул я, чувствуя странное сочетание волнения и гордости.
И вот так, с теплым воспоминанием о деревне и ясной мыслью о предстоящей службе, я сделал первый шаг в новую жизнь.
Глава 9. Три года службы в армии.
День, когда мне предстояло уйти в армию, наконец наступил - 27 декабря 1963 года. Военкомат назначил явиться на поезд в строго определённое время. Я сидел в комнате общежития и смотрел на соседей по комнате, а они смотрели на меня — каждый понимал, что это наш маленький ритуал прощания.
— Ну что, Фанис, — сказал один из них, — будем отмечать?
— Конечно! — ответил я и хлопнул по столу. — Пусть будет по-студенчески, но с размахом.
Мы накрыли стол: вина хватало, еды — не слишком, но для студенческого бюджета это было вполне сносно. Кто-то шутил, кто-то тихо мечтал о будущем, но все понимали: письма писать будем обязательно.
К шести вечера мы вышли на Казанский вокзал. Там было так людно, что казалось, весь город пришёл нас провожать. Слышались гармошки, кто-то пел, а кто-то не мог сдержать слёз.
— Эх, — пробормотал я, сжимая в руке чемодан, — всё это как в кино… только без камеры.
Появились офицеры, и началась настоящая армейская церемония.
— Всем к отрядам! — строго сказал один.
Мы построились, и по спискам нас распределили по вагонам. Я занял место на верхней полке и уже почувствовал, что с этого момента начинается настоящая армейская жизнь.
— Береги вещи, — предупредил меня сосед по купе. — Если найдут что-то запрещённое, сразу заберут.
— Не волнуйся, — усмехнулся я. — У меня всё по правилам.
Поезд направлялся на Украину. Первая ночь прошла спокойно. Ни девушки, ни плачущих родственников рядом не было — только тихие мысли о будущем.
На второй день поезд остановился в Лебедине. Солдаты построили нас в ряд и повели в часть. Там, в казармах учебного полка, нас распределили по ротам. Я попал в первую роту. Командиры взвода — сержанты Никитюк и Кузьменко, оба украинцы, уже приготовились обучать нас военному делу.
Сначала постригли, потом повели в баню. Баня — большое, холодное здание, но вода была и горячая, и холодная — можно было регулировать температуру.
— Парни, быстро! — командовал сержант. — Кто в форму — тот в форму!
Мы мылись, а одежда, с которой пришли, оставалась в бане. Даже если пришёл хорошо одетым — забирали всё. Старые солдаты, дембеля, уже встречали нас и распределяли вещи.
После бани каждый взвод занимал свои места в казарме. Дежурный встречал нас у поста рядом с флагом. Наш взвод разместился около ленкомнаты. Двухъярусные кровати, под каждой стул-табурет — всё строго по правилам.
— Смотри, — показал сержант перед сном, — форму складываем аккуратно и кладём на стул. Постель заправляем так, чтобы не было ни одной складки. Понял?
— Понял, сержант! — ответили мы хором, чувствуя, что каждая мелочь имеет значение.
Так начинался курс «молодого бойца». Подъём, зарядка, умывание, завтрак, учёба, спорт, отдых — всё строго по распорядку. Мне это было знакомо — детдом тоже приучил к дисциплине.
— Приведение формы в порядок — серьёзное дело, — наставлял сержант. — Воротники пришиваем, петлицы закрепляем, погоны ровно — и ни одной складки.
И я понимал: впереди годы службы, дисциплины и работы, где каждая деталь имеет значение, и от маленькой аккуратности зависят большие вещи.
В отдельном классе нас усадили за деревянные столы и стали объяснять, зачем вообще нужна вся эта армейская суета.
— Значит так, — сказал сержант с хитринкой в глазах. — Сегодня разберём устав, поговорим о присяге и о том, кто куда пойдёт и кем станет.
Мы переглянулись.
— Мы что, ракетчики? — с надеждой спросил кто-то из соседнего стола.
— Ага, именно вы, будущие ракетчики, — кивнул сержант. — И курс молодого бойца у вас продлится примерно месяц.
Каждому солдату вручили АК, и теперь он стал почти как часть нас самих. Сначала тренировали разборку и сборку, потом смазывали детали, пока руки не ныли, и каждое движение повторялось до автоматизма. Физические упражнения были отдельной песней: подтягивания на турнике, пробежки, прыжки, отжимания…
— Ну что, хватит ли вам сил на турник? — подначивал сержант. — Кто меньше двенадцати раз подтянется — каждый день будет отрабатывать!
Учебка у нас называлась «сержантская школа», и строевая подготовка была почти священной. Будущие сержанты стояли с глазами-дозорами, чтобы каждый новый солдат знал своё место и выполнял всё как положено.
Месяц промчался, как один день. И вот настал торжественный день присяги. Всё было красиво: праздничный стол, родственники, которые могли заглянуть в часть и посмотреть на нас, настоящих солдат. Мы держали автоматы, фотографировались и смеялись, чуть не забывая, что за этой улыбкой скрывается настоящая служба.
— Ну что, ребята, теперь начинается настоящая армейская жизнь, — сказал сержант, когда мы вышли на плац. — Наряды, дежурства, уборка, разгрузка вагонов, умывальники, туалеты… всё по порядку!
Когда начальство заметило, что я неплохо рисую, мне доверили выпуск «боевого листка». Месяцы шли, и привычка к армии укреплялась: освоили физподготовку, хозяйственные работы, всё выполняли по распорядку. Солдат спит — служба идёт, говорили старики, и мы шесть месяцев проскочили, почти не заметив времени.
В июне офицеры штаба пришли принимать экзамен. Я сдал всё на «отлично». Капитан Герзель осматривал ленкомнату:
— Кто участвовал в оформлении? — спросил он меня.
— Я, — робко ответил я.
— Хорошо, молодец. Дивизия участвовала в Кубинском кризисе, и теперь предстоит оформить «комнату боевой славы». Из двух рот выбрали двух солдат, а тебя, — он указал на меня, — буду держать для этой работы.
За активное участие мне дали отпуск на родину и повесили на мундир три значка: «Гвардия», «Отличник СА» и «Воин-спортсмен». Я с Николаем и Сырбу оказался в Ромне, в штабе дивизии. Нас поселили в «комендантской взводке», где жили водители, дежурные и работники штаба. Нам поручили сделать мебель для «комнаты славы», а мне — оформление альбомов о службе на Кубе. Лето прошло за этой работой, а осень уже стучала в окна.
— Когда отпуск дадут? — спросил я у капитана.
— На ноябрьские праздники устрою, — улыбнулся он.
7 ноября я тихо вошёл в дом сестры. Улицы были покрыты снегом, а в доме шёл праздничный вечер. Люди замерли, увидев меня в военной форме. Мгновение встречи с сестрой было таким трогательным, что я не мог сдержать эмоций.
Второй отпуск я получил после того, как закончил оформление «комнаты славы», третий — за работу «писарём-чертежником» в штабе. Большую часть отпуска я провёл в Казани, отправив запрос о возвращении в часть к 1 сентября.
В штабе дивизии я служил в «отделе боевой подготовки и боевой готовности». Место моё было у длинного стола для черчения, рядом с пятью другими офицерами. Основная работа — переписывать секретные документы и делать чертежи. Подполковник Великий, начальник отдела, следил, чтобы всё было в порядке. Он попросил меня подготовить нового солдата для работы — и я взялся обучать московского парня Анохина. За месяц мы вдвоём подготовили его к службе.
Дембель приближался. Вечером нам прочитали приказ, поставив на стул. Я достал из города вино и закуски, устроили прощальную вечеринку. Офицеры подарили мне карманный фонарь, часы и конверт с деньгами, пожелав удачи.
— Фанис, а ты не хочешь остаться на сверхсрочную? — уговаривал меня напоследок капитан Герзель.
— Родина зовёт, — шутливо ответил я и попрощался.
Утром водитель на «Волге» отвёз нас на вокзал, а пока ждали поезд — продолжали прощание в кафе с вином. Так, с друзьями-сослуживцами, искренне желая друг другу счастья и успехов, мы попрощались с армией.
Глава 10. От студента до педагога.
Конец августа 1966 года. Студенты, ушедшие в армию прямо из института, начали возвращаться домой после демобилизации. Как и прежде, нас поселили в монастырский общежитие физического факультета. Я снова оказался в одной комнате с друзьями по учебе — ведь общие воспоминания о службе сближают больше всяких разговоров.
1 сентября мы пошли учиться на второй курс. Студенты, которые в армию не пошли, уже разъехались по школам после окончания института. Как обычно, нас разделили на группы, выбрали старосту, и через неделю нас повезут помогать в колхозах на осенние работы. Основное дело студента — учеба, но с деньгами туго. Я решил подрабатывать, выполняя мелкие расчеты и чертежи, чтобы поправить финансовое положение.
Прочитав объявления, я узнал, что в Морском клубе принимают заказы на рисование радиосхем. Клуб был организован ДОАА и располагался прямо у музея напротив Кремля. Я сделал работу на двух ватманах и получил за это 50 рублей — почти вдвое больше моей стипендии, которая составляла около 26 рублей. Иногда приходилось разгружать вагоны и баржи. Так прошла осень и зима, и пришла весна.
Однажды позвонил дядя Джамилов из Кремля. Он пригласил нас, нескольких ребят, к себе на дачу в Васильево. Мы с Фасимом и Рафисом сели на поезд и уже к девяти утра были на месте. Там мы копали землю на грядках, а дядя Джамилов не сидел без дела — он собирал кирпичи для отделки цоколя в нижнем доме.
— Ты аккуратный, — сказал он, отправляя меня внизу. Фасим и Рафис подносили раствор, а я укладывал кирпичи. Когда работа была закончена, мы хорошо перекусили.
Перед отъездом дядя Джамилов сказал:
— Сходи-ка ко мне в кабинет в Кремле.
Я зашел, он пожал руку и, улыбаясь странной улыбкой:
— Мне сказали, что ты отлично рисуешь и красиво пишешь лозунги. На 9 мая нужно оформить стенгазету и написать лозунги — поможешь?
Я с радостью согласился. После этой работы он оформил заявку на ежемесячную материальную помощь для нас, выпускников детдома: 25 рублей каждый месяц. На праздники в Кремле, в здании, где заседают министры, до сих пор висели мои лозунги и оформленные стенгазеты. За добрые дела дяди Джамилова детдомовским детям мы были ему безмерно благодарны.
На третьем и четвертом курсах я устроился художником на фабрику по производству сигарет и в клуб. Стипендия немного выросла, финансовое положение стабилизировалось.
На втором курсе я познакомился с Инессой из Актанышского района. Она работала в детдоме пионервожатой. Её старший брат, Фарит Хабибуллин, оказался моим знакомым. На последнем курсе наше знакомство укрепилось: вместе ходили в кино, готовились к экзаменам. После успешной сдачи выпускных экзаменов мы получили дипломы и направления на работу в разные школы как преподаватели физики. Инесса получила направление в Такталачык, Актанышский район, а я — в школу Фонкина, Нурлатский район.
Однажды, когда Газизов Нажип приехал в Казань, он позвал нас с Рафисом и Фасимом к Фатиме апа, которая жила на Кольце. Каждый раз, когда он приезжал в Казань, он останавливался у неё. В нашем детдоме создавали новую вспомогательную интернатскую структуру. Нажип абый сказал:
— Мы отремонтировали комнаты, подготовили покраску и побелку, а вы нам помогите летом — оплату предусмотрим, согласны?
Мы, не раздумывая, с радостью согласились.
После закрытия детдома Нажип абый стал выполнять обязанности агронома в колхозе «Тан». Там его умение организовать работу и выполнять каждое дело до конца принесло большие результаты. Нет сомнений, что и эту новую работу он успешно справил.
Фасиму и Рафису ещё оставался год учёбы в институте. Они вернулись после службы в армии: Фасим провёл 4 года на морской службе, а Рафис служил в Польше.
Нажип абый рассказал, что обращался в Министерство образования, чтобы меня перевели с Фонкина школы на должность завуча в новую открывающуюся школу:
— Там работы тоже много будет: оформление помещений, настройка радиоузла, показ фильмов для детей. Ты же этим занимался, согласен? — сказал он.
Как же можно было не послушать своего Наставника! Так я тоже, как и Инесса, буду работать в одной деревне. В августе мы с Нажип абый подписались в сельсовете колхоза «Таң». Скромный приём он устроил у себя дома.
Глава 11. Искусство, труд и призвание.
На работу в Такталачыкскую среднюю школу по математике также вернулись мои однокурсники Салих и Миннура. Они отпраздновали свадьбу в столовой института, и мы тоже приняли участие. Мы с ними жили в маленькой комнате интерната, а они — в небольшом доме в деревне. Скоро у них родилась дочь. После учебной работы мы общались в выходные. Условия жизни для учителей тогда назвать хорошими было сложно. Миннура оставила воспоминание как очень умелая хозяйка: даже хлеб она пекла в печи особенно вкусно.
Инесса вела класс 9А. Первый учебный год уже подходил к концу. Когда Инесса ушла в декрет, я стал классным руководителем этого класса. После года работы с Газиз абый я перешёл преподавать физику в среднюю школу, как было согласовано. Этот класс был дружным, дисциплинированным и старательным. На концертах мы занимали первые места.
Ученики из Чалманарата: Илфак Ибрагимов — отличный танцор, Ирек Назимов — виртуоз на гармошке, а девочки были способными и прилежными ученицами. Илфак стал известным писателем и достиг уровня руководителя Союза писателей. Несколько девушек после педагогического института стали учителями.
Младшая дочь Нажип абый, Лениза, тоже училась в этом классе. Она выделялась своей спокойностью. Окончила школу с оценками 4 и 5. Её сын — поэт и писатель Ленар Шаех. Он подарил мне книгу, изданную при помощи нашего воспитанника Исламова Гаяза, в которой собраны полные сведения о дедушке Нажипе Газизове, фотографии и памятные записи детдомовских детей.
Книга начинается словами:
«Посвящаю светлой памяти дорогого дедушки Нажипа, бабушки Гулчера и дальнего дяди Люкса Газизовых».
Также для меня большой подарок — поэма «Четвёртый этаж… Пятый этаж…» и «Азбука Нажип абый» Рината Манна. Я наблюдаю за его творчеством и трудом, радуюсь и горжусь, ведь это сын Ленизы, моей прилежной и терпеливой ученицы.
8 июня 1969 года у нас родилась дочь. Мы дали ей имя Чулпан, в честь дочери героя-поэта Мусы Джалиля. Его строки, написанные в Моабитской тюрьме:
«Чулпан, моя дочь, звезда зари, я бы прилетел к тебе, когда рассвет медленно расправляет крылья», — полны любви и глубокой тоски, которые, наверное, тронули многих.
После выпускного вечера класса 1А мы решили в новом учебном году переехать в Актаныш. Инесса устроилась в дневную школу, я — в вечернюю. Мы поселились у родителей Инессы, в старом Актаныше, на склоне горы. Жили вместе с бабушкой Гулсем, дедушкой Касимом, их дочерью Светланой и сыном Илдаром. В это время в новом Актаныше начали строить дома, надеялись вскоре получить квартиру.
Касим абый тоже получил участок под строительство дома в новом Актаныше от исполкома. Летом мастера начали строительство срубов. На второй год строительство дома завершилось. Забор, ворота и сарай я сделал сам. К осени мы начали жить в новом доме.
На зиму мы вернулись в маленький старый дом в старом Актаныше. Так как мы были два учителя с высшим образованием, ситуация была непростой. Мы часто обращались к первому секретарю райкома и председателю исполкома по поводу нового жилья.
В этом старом доме у нас родился сын Рустам. Чулпан ходила в детский сад, я её водил, а жена занималась маленьким мальчиком. Зимой мы топили дом дровами и оставляли на ночь включённую электроплитку. Однажды я проснулся от неожиданности: шнур электроплитки искрился и светился, как электрическая дуга. Я не знаю, как умудрился вытащить шнур из розетки и накрыть плитку одеялом, но, одним словом, Аллах сохранил жизнь четырём нам.
После этого я пришёл к первому секретарю райкома Баязиту Шаймардановичу поспорить: «Если в этом году не дадите жильё, дойду и до Москвы!» — сказал я. После многих трудностей в 1975 году мы получили двухкомнатную квартиру.
У вечерней школы есть одно удобство: занятия начинаются на месяц позже, а итоговые проверки проводятся на месяц раньше. Я получал полгода «свободы». Третий секретарь райкома Халаф Мухаметович призвал украшать новые дома культуры в колхозах. Такие работы обычно проводятся перед семинарами для работников культуры. Один из таких семинаров прошёл в колхозе Чишма. Я пробыл там около месяца. Возле клуба нужно было сделать «доску почёта» размером примерно 10 на 3 метра и около десяти плакатов.
Сначала Раис Хусаенов, парторг и я составляли «договор». Эскизы работы утверждались. Из дома в деревне предоставлялось жильё, колхоз давал куриное мясо, хозяйка дома включала мою долю при приготовлении еды. После завершения работы составлялся акт приёмки, и только после этого бухгалтерия колхоза делала расчёт. Хотя всё выполнялось законно, меня всё равно прозвали «шабашником». Мастера-плотники тоже сталкивались с таким положением. Сейчас этих людей называют «исполнителями работ». Подобные работы я выполнял и в деревнях Чуракай и Качкын в Актаныше.
В октябре 1974 года директор РОНО Ахсан Шакирович назначил меня руководителем вечерней школы.
Летом 1975 года я одним из первых в районе купил автомобиль ВАЗ 21011 — Жигули. В следующем году мы с Инессой ездили в Ригу, Ленинград и Москву.
Глава 12. Один на один с судьбой.
Жизнь, казалось, устаканилась, всё выстроилось, но неожиданно появились новые испытания. В феврале того же 1975 года Инесса заболела. Вызвал «скорую», сказали — грипп. Пока я был на работе, пришла сестра Фарита, Люба апа, закончившая медучилище. Послушав спину Инессы ухом, она сказала — лёгкие поражены. Мы положили Инессу в больницу, подключили кислородную подушку, сказали — дома поправится. Но надежды не оправдались, её состояние ухудшалось с каждым днём.
На второй неделе я проводил с ней день и ночь; она лежала в отдельной палате. Даже лекарства, которые я с трудом добывал, не помогали. В последние минуты, держась за руку, сказала:
— «Фанис, когда меня не станет, целый год не женись, прощай».
Мир перевернулся, грудь сдавило, слёзы текли, голова кружилась.
В этот день на прощание с покойной приехали Фания и Дурия апа с шофером Миргаязом джизней.
Но испытания на этом не закончились, утром этого же дня я пошёл в туалет и увидел на унитазе помёт, похожий на варенье из чёрной смородины. Я набрал это в банку и показал врачу на верхнем этаже.
— «Из желудка кровь, это очень плохо, потому и кружится голова, сердце бьётся часто, положим в больницу», — сказали.
Меня машиной отвезли на кладбище, после похорон увезли обратно в больницу. Я потерял сознание, когда поднимался на верхний этаж. Очнувшись, лежал в палате. Пробовали лёд и лекарства, но улучшения не было, мир вокруг казался смазанным.
Из Казани прилетели два врача санитарной авиацией. Один из них - хирург, доцент, мужчина, сказал, что необходима операция. Я попрощался с другом Фаритом, объяснил ему все рекомендации, и отправился на операцию. Честно говоря, трудно было понять, где реальность, а где сон.
Когда я открыл глаза, Фарит сидел впереди. Руки были наложены, рот открыт, Фарит смочил вату и протирал ей губы. Операция была долгой, но успешной. Сдали кровь десятки человек.
Я провёл в больнице около трёх недель. О моём состоянии знали многие, пришёл даже третий секретарь Халаф Мухаметович.
Фарит и его жена Галя помогли с квартирой, убрали её, сказали:
— «Завтра заберём детей».
Когда я вышел, была солнечная весна. С обеих сторон меня сопровождали Фарит и Галя, мир казался обновлённым. Я понимал, что моё спасение было случайностью. После того как врачи прилетели и сделали операцию, начались февральские метели — ни самолёт, ни птица не смогли бы летать.
Постепенно я привык к жизни без жены. Готовка и стирка — всё это я изучил ещё, когда жил в общежитии, а остальное освоил постепенно. Начал резать лапшу, солить огурцы и грибы, варить варенье и так далее. В августе дали путёвку в санаторий. Дети остались у Светланы, я поехал лечиться.
В октябре 1975 года я устроился работать учителем физики в вечерней смене новой школы.
Глава 13. Круг жизни.
В 1975 году Чулпан пошла в первый класс. Однажды пришло письмо от родной сестры Инессы, Лизы. В нём было написано: «Приезжай в Сабы, нужно кое о чём поговорить». Я заказал телефон на почте и поговорил с ней. Лиза сообщила, что у них есть одинокая женщина с ребёнком из хорошей семьи, не знакомы ли мы, и что она пришлёт фото письмом. В ноябре 1976 года я приехал в Сабы. После того как переночевали у Лизы, мы отправились знакомиться с семьёй этой женщины. Её звали Нафиса, у неё был двухлетний сын Азат. Без долгих раздумий мы сыграли свадьбу, и в январе 1977 года я с двумя детьми переехал в Сабы.
17 января 1977 года я устроился в Сабинскую среднюю школу учителем рисования. У школы было два здания: одно двухэтажное, из красного кирпича, второе — новое, построенное по проекту и открытое в этом учебном году. Мне поручили оформить новое здание. К началу учебного года я закончил работы по украшению кабинетов и актового зала и был награждён грамотами. В последующие годы мне пришлось преподавать физику, астрономию и черчение, а также выполнять обязанности внештатного инспектора РОНО по проверке преподавания этих предметов.
Нафиса была спокойной, терпеливой и ответственной женой. Мы вместе старались следить за детьми, воспитывать их правильно и добросовестно. В мае 1987 года у нас родился общий сын Марат. Ребёнок, рожденный в зрелом возрасте, особенно дорог и любим.
Чулпан, учась в средней школе, также посещала музыкальную школу Сабы и после аттестата поступила на музыкальный факультет КГПИ, получив высшее образование.
Рустам учился в СПТУ Сабы на курсах водителей. Азат учился в средней школе на «4» и «5», был дисциплинированным, трудолюбивым и отзывчивым. Он поступил в финансовый институт Казани и стал хорошим специалистом. Марат окончил юридический институт и работал в МВД. Мои сыновья стали моей надёжной опорой.
Чулпан — наш «ангел с белыми крыльями». Она всегда интересуется нашими делами. Когда она приходит с мужем Маратом, они приносят целые пакеты подарков. Несмотря на предупреждения «не тащите столько», она всё равно приносит больше, чем нужно.
Так дети выросли, создали свои семьи. Сейчас у нас пятеро внуков и один правнук — мы любим их и радуемся их успехам.
Когда мы жили в Сабе, несколько раз ездили в Актаныш. 18 июля 1977 года мы поехали на похороны нашего наставника, директора, дедушки Газизова Нажипа. Из Казани тоже приехали воспитанники детдома. Мы достойно проводили дедушку в последний путь. Он остаётся для нас светлым маяком, показывающим путь.
Следующий приезд был организован директором школы-интерната Вагизовым Яхьей. В один из летних дней пришло приглашение: «Примите участие в большом собрании». Мы с Нафисой поехали. По пути заехали в Альметьевск, забрали Фанию апу и Роберта Хисаметдинова. Когда мы вернулись в Такталачык, собралось много воспитанников детдома. Мы остановились у одноклассников Люксов. После трапезы возложили цветы на могилу Нажипа абый и матери Исламова Гаяза, Алкыш. Вечером посмотрели большой концерт, посвящённый встрече, а потом праздник продолжился за накрытыми столами в столовой интерната. Воспитанники делились впечатлениями и выражали благодарность организаторам. На следующий день праздник продолжился на берегу Агиделя, где купались и ели уху. Говорят, одна встреча может быть на всю жизнь — это действительно так.
При последующих визитах мы снова останавливались у Люксов. Его супруга Фандия апа с улыбкой встречала нас и угощала вкусной едой. Мы были им очень благодарны.
После окончания Алабуга техникума Фания апа работала в Старом Исаково, затем переехала в деревню Габдрахман Альметьевского района, где вышла замуж за Наиля джизни, а позже перебрались в сам Альметьевск. Им дали квартиру на улице Чапаево. Они вырастили двух умных, способных и воспитанных дочерей. По пути в Урманай мы сначала навещали их, а потом ехали в родную деревню.
В один из летних дней на каникулы пришёл Ленар Шаех. Я упоминал его при рассказе о матери Ленизе. Это была наша первая встреча. Её мать и брат уже знали обо мне через Люксов. Ленар подробно расспросил о моей судьбе, и разговор длился долго. Он переночевал у нас. Позже в газете «Татарстан яшьлэре» вышла большая статья Ленара «В доме — художник, в школе — «минус» абый», где была моя фотография рядом с картинами.
После этого телевидение снимало мои работы, и их показывали на каналах Казани и Сабы. В журнале «Советская школа» (1984) вышла статья заместителя директора по учебно-воспитательной работе Елены Аглиевой «Гордость школы». За работу в Сабинской школе я получил звание «Ведущий учитель», медаль «Ветеран труда», знак «За достижения в образовании», грамоты РСФСР, РОНО и школы.
В августе 2019 года позвонил Исламов Гаяз из Челнов:
— «19 августа тебе исполнится 75 лет, мы с воспитанниками детдома приедем к тебе в гости».
— «Будет замечательно», — ответил я.
Гаяз приехал с машиной, привёз Насима и Хажира из Челнов, а также моего друга Шамиля Файрушина. Они привезли большие подарки и поздравили с юбилеем. Мы устроили замечательную встречу и разговор. Просматривая фото и картины из книги Ленара Шаеха «Нажип Газизов», вспомнили детство и воспитанников Такталачыка.
Сейчас мы с Нафисой живём в золотые годы нашей жизни. Родителей, Родину и судьбу не выбирают, так что мы благодарим Бога за то, что имеем, и стараемся жить в согласии и счастье.