Семен Липкович больше половины жизни прожил в Ленинграде, откуда в конце 1980-х годов уехал в Израиль. Он известный джазовый музыкант, в этом качестве преуспел и в Ленинграде, и на исторической родине. А еще — он самобытный художник и резчик по дереву. Жанр, в котором он работает, условно можно назвать «еврейский наив». Липкович поделился с нашим изданием историями из прошлого.
О любви к Ленинграду длиною в жизнь
Мои воспоминания о Ленинграде одного возраста со мной. Потому что любовь к городу появляется с рождением и живет с человеком всю жизнь. И я, и все мои близкие, очень любим Петербург, мы всегда замечаем, как он меняется, — в лучшую или худшую сторону.
В Ленинграде я больше двадцати лет — с 1968 по 1990 год — работал концертмейстером-пианистом ленинградского Мюзик-холла.
Неотъемлемая часть работы в театре — это гастроли, иногда по полгода. Поэтому мне всегда были хорошо видны изменения, которые происходили с городом за время моего отсутствия. Как-то я себе задал вопрос: а что за всю мою сознательную жизнь было создано в Петербурге-Ленинграде, что было мне особенно близко. И я понял. Для меня — это в первую очередь Концертный зал «Октябрьский», где мы постоянно работали по месяцу в год. Помню, когда «Октябрьский» появился в 1967 году, — ах, какое это было событие!
ДК имени Первой пятилетки — родина джаза
Меня всегда интересовал джаз. Я учился в десятилетке при Консерватории, это рядом с Лермонтовским проспектом... Напротив моей школы находился Дворец культуры Первой пятилетки — настоящее гнездо джаза. Там я впервые услышал знаменитый Биг-бэнд Иосифа Вайнштейна, замечательный оркестр, который играл перед сеансами в кино.
Мы, школьники, бегали на эти 20-минутные выступления, знали по именам всех музыкантов и главных героев — саксофониста Геннадия Гольдштейна, трубача Константина Носова и других. Помню контрабасиста Владлена Неплоха, который совсем недавно ушел, он был заведующим музыкальной частью в Театре Комиссаржевской.
Из нашей десятилетки вышло много замечательных музыкантов. Давид Голощекин, Павел Бубельников, Виталий Берзон — это все наша школа, яркие талантливые люди.
К джазу меня приобщил старший брат. Он учился в ЛИТМО, там в 1957-58 годах был создан джазовый ансамбль, в котором одно время играл Сева Левенштейн (Сева Новгородцев). А В 1958 году был образован первый ленинградский джазовый клуб, которому выделили помещение в ДК имени Кирова. Президентом клуба был избран ныне покойный Наум Каждан, известнейший фотограф, который потом много лет работал в «Нью-Йорк Таймс».
Хорошо помню джаз-оркестр ЛИТМО, в котором мой брат был пианистом. В те далекие годы в Ленинграде были популярны конкурсные танцевальные вечера при вузах, где разные ансамбли играли джаз. Бывали такие вечера и в ЛИТМО. Меня старший брат даже иногда брал в состав оркестра, и я что-то бренькал на рояле. Там был барабанщик Сережа Лавровский, контрабасист Эдик Левкович, много замечательных музыкантов.
На этих вечерах была удивительно свободная по тем временам атмосфера. Самые смелые снимали обувь, ставили ее аккуратно у стеночки и шли босиком танцевать как бы рок-н-ролл. Сейчас это, конечно, выглядело бы абсолютно невинно, а тогда казалось чем-то невероятным!
Помню, как однажды в нашу десятилетку на школьный вечер пригласили Ленинградский диксиленд, Эдик Левин, тромбонист, потрясающе играл на рояле... да, это был праздник!
Когда я узнал, что ДК Первой пятилетки снесли, мне было горько и обидно... Хотя, честно говоря, я не очень любил само это здание с его сталинскими ампирными колоннами. Но я очень любил его атмосферу, любил тамошний кинозал, куда мы бегали смотреть фильмы. Помню, как-то у меня не было денег, и я отдал за билет серебряные 50 копеек 1924 года и еще получил с них сдачу...
«Вы гигиену соблюдаете!»
О том, что я еврей, я узнал от отца. Он мне все объяснил, когда я пришел из школы с извечным вопросом: как же так?!
Папа ответил: «А вот так: мы все евреи — и мама, и я, и дядя Зяма, и тетя Поля, и ты».
Так я постепенно все понял. Недавно вспоминал один эпизод, связанный с этой темой. Ко мне, маленькому, на улице как-то подошел мальчик и со злобой сказал: «Вы евреи».
Я тогда еще не знал, кто это, и спросил: а что значит евреи?
А он ответил: «Вы гигиену соблюдаете!». Это тогда меня буквально обожгло, ведь я еще даже не знал, что такое гигиена.
Так я узнал, что мы другие.
Когда я подрос, папа меня учил: «Если идешь сдавать экзамен и хочешь 5, ты должен знать на 7 или на 8, потому что, если у преподавателя будет выбор, ты всегда получишь меньше, чем другие».
С этим правилом я прожил всю жизнь, всегда и везде старался соответствовать самым высоким требованиям. Теперь я понимаю, сколько дров сжег, сколько потратил энергии, сделал лишних телодвижений. Возможно, надо было жить проще... Но сейчас мне уже 73 года, и каким я был, таким и остался.
Еврей с козой
Расскажу, как появились мои картины. Где-то в 1986 году слово «еврей» в Ленинграде уже стало возможно произносить вслух. Стали приезжать гастролеры, которые выступали с еврейскими песнями. На каждый такой концерт собиралось множество евреев, это был целый зал родных лиц.
Зрители как будто совершали некий обряд, все ожидали чего-то невиданного, хотя, конечно, ничего выдающегося не происходило. В задних рядах обычно сидели «наблюдатели», они были сразу заметны по безучастным глазам. А остальные люди между собой как-то совсем по-другому общались.
На площади Льва Толстого на Петроградской стороне в бывшем кинотеатре «Арс» (дом Белогруда) был тогда театр «Эксперимент» (режиссер Виктор Харитонов). Как-то я попал к нему на репетицию спектакля по Шолом-Алейхему. Спектакль на меня произвел сильнейшее впечатление...
И вот под влиянием всех переживаний того периода появился один из первых моих сюжетов на тему «Еврей в Ленинграде».
Так у меня родился образ, которому я верен уже 30 лет. Этот «еврей в Ленинграде» — еврей не столько по внешним признакам, сколько по выражению лица. По нему можно прочитать всю биографию героя. Когда стали появляться эти мои еврейские лица, знакомые начали говорить: «У нас есть такой дядя Воля», «Нет, это же Миркин муж Яша» и так далее. Все начали как будто «узнавать» знакомых... Лучше всего мне удавались именно еврейские лица. С нееврейскими меня постигали неудачи...
Я работал со специальными пластическими материалами и постепенно придумал, как работать с цветом, как обжигать определенным способом... Появились собственные ноу-хау.
Слово «еврей» уже можно было произносить свободно, и я сделал на эту тему работу — как еврей открывает своему ребенку дверь, уходит от своей швейной машинки... Полный наив...
«Как я могу их продавать, это же мои дети!»
Что касается моих работ по дереву, то я начал этим заниматься еще на гастролях: месяцами строгал скальпелем колобашки из липы, из груши, тратил на это все свободные минуты. Одна работа, например, называется «Если бы Дзержинский был евреем». Я из дерева как бы «леплю», работаю одним скальпелем. Это страсть к дереву у меня появилась еще лет за 20 до картинок.
И вот с этими фигурками и картинками я попал в Ленинградское общество свободных художников, которое тогда располагалось напротив Строгановского дворца в библиотеке им. Блока. Там была голландская церковь, а в молельне под куполом проводились выставки. У меня там прошла трехнедельная выставка — прямо на Невском. Приезжал Александр Невзоров со своей программой «600 секунд», было много волнений и радостных переживаний...
Потом были еще выставки, стали поступать предложения купить мои работы, но я сначала с возмущением отказывался: да как я могу их продавать, это же мои дети! Потом постепенно некоторые работы я стал выставлять на продажу в художественные салоны, их стали расхватывать, говорили, что мной заинтересовались коллекционеры. Так мои картинки начали потихоньку отходить от меня.
«Мама говорит: знаешь, поехали»
В конце 1980-х были у меня были выставки, обо мне делали телевизионные репортажи, жизнь для меня в Ленинграде была наполненной и имела смысл. А потом вдруг в один момент все сломалось: случился развод, в Мюзик-холле оркестр престали брать за границу. А другой работы я себе не представлял.
И тут моя мама говорит: «Знаешь, сын, поехали».
Моей маме было тогда 75 лет, почти как мне сейчас. И мы с ней взяли и поехали, потому что были совершенно свободны. Мы поехали и прожили в Израиле 30 лет. Я жил с мамой и рад, что она была свидетельницей всех моих выставок и концертов. Мама только три года назад ушла. Надо отдать ей должное: она умерла в 101,5 года. Я всем говорю — сам факт пребывания в Израиле прибавляет в паспорте минимум 15 лет!
Из Мюзик-холла — за рояль Биг-Бэнда
В Израиле со мной случались совершенно невероятные вещи: у меня там почти сразу получилось устроить выставку, пошли статьи, стали приходить люди, покупать работы, были выставки и в Сан-Франциско, и в Нью-Йорке.
В Израиле я сразу попал в тот же слой людей, с которым общался в Ленинграде — Володя Габай, Максим Леонидов, джазовые музыканты и так далее. Буквально сразу меня пригласили в джазовый оркестр Биг-бэнд, то есть из Мюзик-холла я почти сразу пересел за рояль Биг-Бэнда и просидел там тоже почти 30 лет.
На протяжении всех этих лет у меня было хобби, которое помогало мне оставаться здоровым — это подводное плавание и подводная охота.
В Израиле очень интересно, здесь совершенно другая энергетика. Мужик, простой дядька с начальным музыкальным образованием, который просто любит джаз, положил жизнь, чтобы создать и содержать израильский джазовый оркестр. С утра до ночи он бегал по всем инстанциям, министерствам, выбивал деньги, порой мизерные, но оркестр работал — ездили в Америку, был джазовый клуб с лучшими солистами, фестивали и так далее. Сейчас он уже профессор, руководитель академического колледжа...
«Ты растешь — и требования к себе растут»
Когда меня спрашивают, как я преуспел не только в музыке, но и в изобразительном искусстве, я объясняю свою главную идею. Смысл ее такой: если ты получаешь профессию и достигаешь в ней определенного уровня, то в любой другой деятельности ты никогда не опустишься ниже того уровня, который уже набрал. Ты растешь, и растут твои требования к себе.
Сейчас возраст заставляет меня задуматься, где будут жить мои картины после меня. И я заранее придумываю им дом, ищу им место. А еще я мечтаю снова увидеть выставку своих работ в моем родном Ленинграде-Петербурге.
Записала Елена Янкелевич
Благодарим Ольгу Гольдин за помощь в организации интервью