(начало в предыдущих постах)
— Чего вы боитесь?
— Я боюсь даже говорить о том, чего я боюсь...
— Вам необходимо как-то назвать свой страх, чтобы я могла вам помочь.
— Я боюсь, я страшно боюсь, что пока я лежу в палате одна, ко мне зайдёт врач и скажет ужасную новость. Я не могу спать, не могу расслабиться, я просто лежу и боюсь.
— Вы боитесь, что врач придёт и скажет, что что-то случилось с вашим ребёнком?
— Да, что он умер. Я боюсь, что он так скажет и всё.
Сказала я, уже захлёбываясь слезами. Салфетки на столе в кабинете психолога перинатального центра исчезали на глазах. Надо было принести свой платок, а лучше полотенце или простыню. Я не спала нормально уже несколько дней, я была измучена сохранением молока, постоянным обходом врачей с капельницами и уколами, дальними походами в детскую реанимацию, рассказами близким про то, как там малыш и что говорят врачи. Меня перевели уже из реанимации в общую палату на другом этаже, но жила я в ней одна.
Со всех сторон за стенами плакали чужие новорожденные дети. Даже удивительно, какие у всех разные голоса и манеры крика. Интересно, какой голос у моего сына? Я за 6 дней в роддоме ещё ни разу не слышала его крик. Во время визитов он либо спит, либо выражает недовольство безмолвно, будто немой. А что если я никогда его не услышу?
— Понимаете, ваш страх вполне понятен и обоснован. Но я как медицинский работник должна вам сказать, что к вам никто не придёт в палату. Даже если что-то случится, к вам не придут. Поэтому можете спокойно спать и не бояться, глядя на дверь.
— То есть вы не исключаете того факта, что что-то может случится? А как мне сообщат?
— Конечно, такое возможно, мы ведь в больнице, и вашему ребёнку ещё многое надо пройти до выписки. Но поверьте, врачи делают всё возможное, и смерть малыша в реанимации — скорее единичный случай, большинство всё-таки благополучно, скажем так, доживают до выписки. Скорее сложности со здоровьем могут продолжиться позже, уже дома, когда надо будет уделить внимание особенностям развития. Тогда это уже ваша ответственность, родителей. Но сейчас вам надо успокоиться и полностью передать ответственность врачам.
— Что значит передать ответственность полностью?
— Поймите, вы ничего не контролируете, от вас сейчас уже ничего не зависит. Вы дали человеку жизнь, теперь задача врачей — её сохранить. Вам кажется, будто вы можете во всём разобраться и как-то помочь сыну, но вы не разберётесь и в половине тех манипуляций, за которые отвечает реанимация. Вам это сейчас и не надо, это их работа, они учились на это много лет, они знают своё дело.
— И что же делать? Просто сидеть сложа руки и ждать?
— Как бы ни было трудно для вас, но да. Занимайтесь чем-то таким, что поможет вам с малышом после выписки. Найдите хороших врачей, сохраняйте молоко, читайте книги по уходу, заботьтесь о себе, набирайтесь сил, обустраивайте дом, просите помощи у родных. Отвлекитесь и подумайте о том, что зависит непосредственно от вас. Снимите с себя обязательство контролировать то, что происходит в реанимации.
Она предлагала мне отпустить небосвод, сложить руки и позволить вселенной держать себя самостоятельно. Мой Атлант немного расправил плечи и увидел, что небо не падает. Я выдохнула. Слёзы перестали бесконтрольно течь. Я почувствовала небольшое облегчение. Ведь держать то, что ты держать не в силах, очень и очень сложно и энергозатратно.
По коридору послеродового отделения медсёстры и мамочки возят прозрачные боксы с малышами, кто-то стоит в очереди на укол, кто-то в туалет или в душ. Чтобы как-то отвлечься, разглядываю объявления и плакаты на стенде. Тут и советы по кормлению грудью, расписание обедов и процедур, реклама витаминов и...телефон психолога. В тот самый момент этот маленький листочек с номером стал моим спасательным кругом. Дрейфуя в потоке всех этих тяжёлых событий, я уже было смирилась, что тону. И будто ниоткуда появилось, за что зацепиться.
Я сразу же позвонила и договорилась о встрече. Всего их было три. Первая описана выше, когда я боялась услышать страшную новость, вторая была сразу после страшной новости о смерти другого ребёночка (отрывок в предыдущем посте):
— Вы сказали мне, что смерть — это единичный случай! Вы обещали мне, что все доживают до выписки! Как же так? Почему ваши знающие врачи не справились? Почему они не спасли ребёнка моей подруги? Она же такая крошка, у неё всё было хорошо только вчера. Мы вместе получали анализы, и там всё было хорошо.
— Мне очень жаль, что так случилось. Это действительно страшная новость для мамы девочки и для вас. Но это не ваша история. То, что произошло, НЕ ВАША ИСТОРИЯ. С вами будет не так. Я не обещала вам, что все доживают до выписки, я сказала, что большинство всё-таки благополучно выписывают, но всегда есть вот этот единичный случай, когда что-то пошло не так.
— Но вы же сказали, что они знают своё дело! А если они и с моим ребёнком что-то упускают? А если они прямо сейчас не заметят, как пищит датчик, не успеют добежать, не успеют откачать?
— У вас нет выбора, нужно продолжать доверять. Вы не знаете наверняка, что случилось с малышкой, вы не знали всех её диагнозов, с которыми она родилась. Возможно, тут есть и ошибка врачей, но они не заинтересованы в том, чтобы совершать ошибки. Они несут уголовную ответственность за это. Но вы должны понимать, что ресурс экстремально недоношенного ребёнка не безграничен, что-то могло и истончиться до предела. Но это не значит, что в этом же месте тонко и у вашего Коли. Вы должны верить в него и доверять врачам.
Верить и доверять. В обоих словах в основе лежит слово Вера. Удивительным образом разговор с психологом перешёл в это русло. Когда мозг устал контролировать, эмоции на пределе, остаётся только верить, обращаться к высшим силам и доверять высшему промыслу. Я ничего не контролирую. Но я могу контролировать себя и то, куда направлять свои мысли.
Уходя каждый раз с визита с ребёнком я ещё несколько минут стояла в коридоре и прислушивалась, пищит ли что-то? А пищало постоянно. Когда я сцеживала молоко в специальной комнатке, меня трясло от каждого пиканья. Иногда врачи выбегали из других кабинетов и как-то безмолвно неслись в сторону пищащего кувеза оказывать срочную помощь.
Позже я начала различать «страшные» пищания и те, когда, например, заканчивалось питание в колбе. Иногда во время визитов пищал и наш кувез, если Коля скидывал кислородный аппарат, выдирал трубочки из носа. Я судорожно начинала искать рядом врача, а он так спокойно подходил, открывал дверцу, ставил всё на место и уходил. «Ничего страшного, балуется», — говорил он. Подумаешь, какая ерунда, ребёнок балуется с кислородом.
Я начала молиться постоянно. Каждый раз, когда меня посещала страшная мысль, я обдумывала её, раскладывала на «реально» или «нереально», а потом вытесняла её молитвой. Я молилась, чтобы любовь и благодарность за наступивший новый день, приближающий нас к выписке, вытесняли страх и боль. Я мысленно наполняла себя объемным потоком света и тепла. Я старалась его излучать. Получалось плохо, но я старалась. Иногда холодные серые тучи сгущались вокруг моего света. Это происходило каждый раз, когда врачи реанимации просили меня отказаться от кормления грудным молоком, а потом и ограничили мои посещения с двух раз в день до одного. Тогда я посетила психолога в стенах роддома последний третий раз.
Продолжение в следующем посте. Подпишитесь и следите за новыми текстами. Подписка и комментарии помогают продвигать канал.