В бездонных залах сознания, в его таинственной лаборатории, безостановочно рождаются и тают миры. Здесь, в тишине за видимым шумом, разворачивается величественный спектакль бытия: зрение ткет причудливые полотна из света и тени, слух ловит симфонию незримых вибраций, мысль выстраивает хрустальные дворцы идей, а ощущение — тончайший сейсмограф — откликается на малейшее дуновение реальности. Всё это возникает и исчезает спонтанно, повинуясь единому, незримому порядку, подобно тому как галактики складываются в космическом танце, не ведая о руке творца.
И нет в этом центре некоего отдельного властелина, кукловода, дергающего за нити. Лишь призрак, искусственный деятель, рожденный в недрах самого же ума, спешит присвоить себе это немыслимое богатство. Он пробуждается с первыми проблесками детского «Я» и с тех пор, как ненасытный коллекционер, автоматически приписывает себе каждое движение жизни, каждую вспышку мысли, каждую волну чувства. Эта мысль «Я» — есть альфа и омега всей иллюзии; она шествует впереди любого понятия, предшествует любой идее, как тень, которую принимают за суть.
Ты не являешься автором этого нескончаемого потока. Ты не выдумываешь закаты и не сочиняешь мелодии ветра. Здесь происходит лишь одно: тихое, непрекращающееся присвоение уже существующего чуда.
Пробуждение же — это не умозаключение, не философская концепция и не слепая вера в отсутствие того, кого никогда и не было. Это — прямое, оголенное переживание. Как если бы ты внезапно осознал, что небо — это не потолок, а бесконечная, пустотная глубина. Это окончательное и безоговорочное узнавание: никакого деятеля в сердцевине бытия нет.
Жизнь — это самоорганизующееся пространство, совершенное и самодостаточное. Оно не нуждается в хозяине, не требует управления. Ты не делаешь жизнь; ты лишь на мгновение поверил, что она принадлежит тебе. В этом — вся игра, вся великая мистерия отождествления.
А сама Жизнь… она жива. Она спонтанна, как танец пламени, и безупречна, как математическая истина. В её изначальном замысле нет изъяна, а значит, и исправлять нечего. И, что самое главное, — исправлять уже некому.