Американский публицист Тео Липски о том, что Американская революция подпитывалась не научными трактатами, а «дилетантскими, порой упрощенными брошюрами» — вирусным контентом того времени.
В последнее время много пишут о чтении. Одни говорят, что наш век постграмотный. Другие говорят – нет. Говорят, что литература может спасти душу. А другие утверждают, что не может. Говорят, что без книг мы станем варварами. Говорят также, что с книгами мы уже ими являемся. Хотя авторы могут расходиться во мнениях о ставках и последствиях, эти работы разделяют общие фундаментальные проблемы – здоровье нашего общества и наше собственное здоровье, а также влияние того, что мы читаем или не читаем, на оба эти состояния.
Чтобы обратить внимание на эти посты о смерти литературной культуры, я перестал их читать. Вместо этого я вернулся к книге, которую отложил этой осенью. Это «Идеологические истоки Американской революции» Бернарда Бейлина. В конце концов, неделю назад была годовщина капитуляции Британии при Йорктауне, которая привела к счастливому завершению этой знаменитой революции (как вы её отметили?). Но я обнаружил, что, читая Бейлина, я не ускользнул от этого многоликого литературного дискурса, а лишь вернулся к нему. Потому что книга «Идеологические истоки американской революции» повествует исключительно о последствиях её прочтения.
Довод Бейлина заключается в следующем: Американская революция родилась из общего политического сознания. Это сознание возникло из широкого распространения бесчисленных памфлетов в колониях. Эти памфлеты были написаны дилетантами со средним воображением. Недостаток мастерства и знаний памфлетистам компенсировался прямотой. В своих памфлетах они описывали масштабный заговор, задуманный продажным английским министерством с целью задушить великую традицию английской свободы. К 1770-м годам памфлетисты пришли к выводу, что последней надеждой на спасение этой великой традиции была революция в колониях. В подтверждение своих слов Бейлин предлагает исследование мышления колонистов, настолько внимательное и мастерски проработанное, что в 1968 году оно принесло ему премии Банкрофта и Пулитцера.
Обратите внимание, что Бейлин не считает памфлет (ему нравится определение Оруэлла, включающее три критерия: актуальность, полемичность, краткость) простым проводником идей, изначально заложенных в великих книгах. Труды античной классики, рационализм эпохи Просвещения, пуританизм Новой Англии и английское общее право сыграли свою роль в подстрекательстве колонистов к восстанию, но их роль была второстепенной. Кажущееся бесконечным количество классических аллюзий, которые американские революционеры использовали в своих речах и письменных работах, затмевает, по словам Бейлина, «высокую избирательность их реальных интересов и ограниченность круга их действенных знаний». В большинстве случаев высокопарные ссылки на древних, напротив, представляли собой то, что Сэмюэл Джонсон называл «показухой».
Такая же поверхностность часто была свойственна колониальному прочтению рационалистов Просвещения. В своих политических спорах колонисты порой довольно точно цитируют Джона Локка, но «иногда на него ссылаются самым небрежным образом, как будто на него можно было положиться в поддержку чего бы то ни было, о чём писали авторы». Лоялисты и революционеры одинаково находят друзей в Пуфендорфе и Монтескье. Вольтер также оказался для них весьма гибким. Бейлин обнаруживает в универсальном применении таких авторов поверхностное или, по крайней мере, неровное понимание. Также апелляции к английскому общему праву часто были «неопределёнными по замыслу», а обращения к пуританской космологии — довольно размытыми.
Этот аргумент менее очевиден, чем может показаться. Идея Бейлина заключается в том, что большинство революционеров не вдохновлялись тем, что мы сегодня могли бы назвать «глубоким чтением». Напротив, интеллектуальным двигателем американской революции был корпус дилетантских, порой упрощенных памфлетов, созданных для массового потребления и призванных вызывать беспокойство. Сейчас может показаться, что памфлеты эпохи Революции просто популяризировали или синтезировали идеи более важных оригинальных мыслителей, но Бейлин утверждает, что важнейшим элементом, действовавшим в них, была риторика самих памфлетов.
Эти памфлеты были в некотором роде нам знакомы. Они были доступны. Они были грандиозны. Они были полны карикатур. Они были саркастичны. Они были аллегоричны. Они могли перерасти в длинные язвительные перепалки и ссоры между конкурирующими авторами. И они продвигали, за неимением лучшего термина, теории заговора. Или так утверждает Бейлин:
Считалось, что опасность для Америки на самом деле представляет собой лишь малую, непосредственно видимую часть большего целого, конечным проявлением которой станет уничтожение английской конституции со всеми заложенными в ней правами и привилегиями. Эта вера преобразила смысл борьбы колонистов и придала внутренний импульс движению оппозиции. Ибо, однажды приняв это, его было нелегко развеять: отрицание лишь подтверждало его, поскольку то, что исповедуют заговорщики, не соответствует их убеждениям; мнимое не соответствует действительности; а действительное намеренно злонамеренно.
Ничто из этого не означает, что Джон Адамс страдал от той же гнили мозгов, которая сейчас, по-видимому, свирепствует благодаря изысканно разработанным пользовательским интерфейсам большинства медиаплатформ. Речь лишь о том, что современные читатели не одиноки в борьбе с потоком раздражительной, напряжённой, неточной и конспирологической информации. По иронии судьбы, Бейлин говорит, что колонисты читали авторов классической античности не для того, чтобы приобщиться к античности на её собственных условиях, а потому, что эти авторы, если понимать их узко, по-видимому, разделяли их тревоги:
Они ненавидели и боялись тенденций своего времени и в своих произведениях противопоставляли настоящее лучшему прошлому, которое они наделяли качествами, отсутствовавшими в их собственной, коррумпированной эпохе. Прежние века были полны добродетелей: простоты, патриотизма, честности, любви к справедливости и свободе; настоящее же было продажным, циничным и деспотичным.
Сегодня трудно не заметить подобную тоску по прошлому. Можно воспринимать это как уныние или как утешение: либо всё всегда было так плохо, либо всё лучше, чем кажется. Теплая интеллигентность работ Бейлина — как минимум одна из причин выбрать последнее.
© Перевод с английского Александра Жабского.
Оригинал.