15 августа 2021 года Афганистан изменился. На фоне спешного вывода западных войск отряды «Талибана» вошли в Кабул. Президент бежал. Демократическая республика перестала существовать и уступила место Исламскому эмирату. Что будет дальше — никто не знал, но ошарашенные аналитики дружно предсказывали новый виток конфликта, который то тлел, то полыхал с конца 1970-х годов.
Вот в такой обстановке я собиралась в Кабул в качестве внештатного корреспондента агентства ТАСС. Сейчас расскажу, что из этого получилось и как вообще работается иностранной прессе при таком режиме.
Ёжик в тумане
— Саш, ты ехать-то не передумала? — спросил мой редактор утром 15 августа, когда, как говорится, всё закрутилось.
— Нет.
— А как ты теперь туда доберёшься? Не летает же ничего.
Так я узнала, что пассажирское авиасообщение прекращено, потому что американцы спешно эвакуируют через кабульский аэропорт тех афганцев, для кого новый режим может представлять опасность. Ещё я узнала, что внештатным корреспондентам полагается добираться до места командировки самим за свой счёт, а в моём случае ещё и по земле. Это ладно, но каким маршрутом?
После долгих раздумий мой выбор пал на границу с Узбекистаном. План был следующий: Москва — Ташкент — Термез на самолёте, такси до границы, переход, такси от границы до Мазари-Шарифа, а из Мазари в Кабул — снова на такси или на самолёте (к тому времени, как я нашла деньги на поездку, внутренние авиарейсы уже стали летать). Таксист в Термезе, узнав, куда я еду, угостил меня мороженым; узбекские пограничники, славившиеся своей дотошностью, просто улыбнулись и пожелали удачи. И вот я уже сидела в такси до Мазари-Шарифа и ждала, пока представители новой афганской власти закончат полуденный намаз. Молитвенные коврики они расстелили прямо на Мосту Дружбы — том самом, по которому вышли в 1989 году из Афганистана последние советские солдаты.
Что ждало на том берегу Аму-Дарьи, было непонятно совершенно, и я чувствовала себя ёжиком в тумане. «Одна едешь? Тебя без мужчины просто не пустят, не трать время», — повторял в моей голове голос афганца, который когда-то работал с залётной российской прессой, а ныне отращивал бороду и выкладывал в сториз цитаты из Корана.
Я, не так давно сдававшая экзамен по новейшей истории Афганистана, хорошо помнила, как талибы относились к женщинам — и к своим, и к иностранным, когда были у власти в конце 1990-х. Изменились ли они с тех пор? Вряд ли, конечно. Кто их знает. Но если меня правда не пустят из узбекского Термеза в афганский Хайратон, будет обидно. А с другой стороны — не пробовать, что ли? Отказаться от командировки, о которой я мечтала полтора года?
Намаз был дочитан. Босоногие пограничники с АК за плечами заглянули в багажник, провели металлоискателем по днищу такси, проверили документы у водителя и начисто проигнорировали меня. Шлагбаум поднялся. Потом пришлось куда-то идти по двору заставы, ждать, пока данные моего паспорта внесут сначала в толстенную книгу, а потом в компьютер, ждать в очереди, ждать водителя и снова идти. А потом какой-то дедушка с подведёнными сурьмой глазами (и тоже, конечно, с АК) помог поставить мой рюкзак на ленту интроскопа.
Меня всё-таки пустили.
Что-то на сюрреальном
Ощущение, что всё не по-настоящему, не покидало меня той осенью ни на миг.
Нет, я, конечно, видела талибов в Кабуле во время перемирия в 2018 году. Но тогда их было меньше, а сейчас меня окружали тысячи бородатых вооружённых мужчин в потрёпанной одежде, которые постоянно обнимались друг с другом в какой-то эйфории, слушали на телефоне шахады и держали указательные пальцы на курках. Не может быть, чтобы они и правда захватили власть. Не может быть, чтобы правительственные спецназовцы не выскочили из-по земли и не отвоевали всё обратно. Не может быть, чтобы я сейчас получала аккредитацию в Мазари-Шарифе, а начальник местного офиса министерства информации предлагал взять из вазочки на столе ещё одну конфету и жаловал мне двух автоматчиков в качестве охраны (или конвоя, чтобы иностранная пресса не лезла, куда не надо).
Было ли мне страшно? Нет. Происходящее слишком напоминало сон. Ну ясно, я снюсь талибам, а они мне. В этом сне ко мне периодически подходили поздороваться, спросить, откуда я и была ли в Афганистане раньше, «до их победы», сказать, что Россия — это хорошо, а потом попозировать перед объективом фотоаппарата.
Всё это настолько не вязалось с тем, что писали в учебниках, что я не удержалась и тоже спросила:
— А вам вообще с женщинами разговаривать разрешено?
— Разрешено, почему нет? — удивились они.
Мне почему-то казалось, что религиозные фундаменталисты, которые впервые в жизни оказались в городе, недолюбливают (мягко говоря) всё иностранное и на женские права смотрят довольно своеобразно, должны бы иметь против меня некоторые предубеждения. Что ж, я ошиблась. У сна свои законы.
Вообще, той осенью общительность талибов не единожды ставила меня в тупик. Ладно, если министры и спикеры охотно шли на интервью и подробно, хотя и уклончиво, отвечали на вопросы, но бывали ситуации и поинтереснее. Однажды в Кабуле рядом со мной затормозил полицейский джип, в кузове которого было явно больше людей в камуфляже, чем позволялось по технике безопасности, и эти люди начали внимательно на меня глазеть сверху вниз. Лица у многих были замотаны платками, и это делало сцену ещё более киношной.
— Что случилось, уважаемые? — прервала я затянувшееся молчание. — Документы хотите проверить? Вот.
Они заулыбались так, что было видно даже сквозь платки. Ну ещё бы, иностранка, владеющая местными языками, — это очень занятно (представьте, что бы вы почувствовали, если бы с вами заговорила, например, ваша кошка).
— Нет-нет, мы просто хотели спросить, всё ли у вас в порядке. Может, помощь какая-нибудь нужна?
Я заверила их, что не нужна, и джип укатил, подняв клубы пыли. А впечатление осталось.
— А вы, наверное, думали, что мы с рогами и с копытами? — поинтересовался один крупный чиновник в очередном министерстве и, по-моему, даже подмигнул, хотя без очков я была в этом не вполне уверена.
«Если возникнут какие-то проблемы — сразу звоните мне». «Вам не жарко в хиджабе? Его носить не обязательно, вы же гость». «Конечно, можно, фотографируйте. Эй вы там! Встаньте ровно, не толпитесь!», — любезности со стороны представителей власти лились на меня дождём. Но расслабляться всё равно не стоило.
Что не разрешено, то запрещено, и наоборот
Я мечтала стать первым за много лет российским журналистом, который базируется в Кабуле и вещает с места событий, и мне казалось, что я со своим дипломом востоковеда-афганиста, знанием дари и пушту и полевым опытом на эту роль отлично подхожу. Правда, предполагалось, что моя мечта сбудется во времена республики, когда Кабул был городом по афганским меркам весьма передовым, на вечеринках танцевали под Despacito, в кофешопах читали Толстого на английском, а у меня было немало друзей-афганцев, которые получили свои дипломы бакалавров в Америке или Великобритании.
Реальность осени 2021-го оказалась другой: интересных собеседников стало меньше, запретов больше, а в кабульском воздухе буквально чувствовались страх, недоверие и ожидание неприятностей (которые, впрочем, так и не начались).
В чём заключается работа журналиста «в поле»? Ловишь официальное лицо повыше рангом (хорошо бы министра), задаёшь ему десяток вопросов, потом полученное интервью растаскиваешь на новости поменьше, снабжаешь заголовками и отправляешь редактору. Если что-то где-то случилось — как правило, не очень хорошее: взрыв, перестрелка на границе или стихийное бедствие, — шлёшь уже короткую новость-молнию. Касательно событий мировой важности берёшь комментарии. Съездил куда-нибудь — пишешь репортаж.
Всё это делалось по правилам.
Для справки скажу, что до талибов свобода слова в афганских СМИ и соцсетях достигала космических масштабов. Цензура в принципе отсутствовала, и афганцы этим широко пользовались. Мой приятель-журналист жаловался, что президент Ашраф Гани заблокировал его в Твиттере (соцсеть запрещена в РФ) за какой-то критический комментарий: что это, мол, за демократия такая? Зарубежным репортёрам по умолчанию не стоило трогать тему коррупции, но этого обычно никто благоразумно и не делал, а остальные темы особых нареканий у правительства не вызывали.
Новые власти ко всему отнеслись гораздо серьёзнее.
В министерстве информации меня сразу предупредили, что протесты и митинги снимать крайне нежелательно («Для вашей же безопасности лучше, если вы туда не пойдёте», — предупредил по-английски улыбчивый сотрудник). Для поездки в ряд провинций требуется специальное разрешение, а вообще, не нужно писать ничего такого, что бросит тень на новую власть. Ну вы же умная, госпожа, и сами всё понимаете… Положительный момент был в том, что система работала как часы, и получение аккредитации занимало минут десять (опять просится сравнение: при республике на это могло уйти несколько недель, иногда с денежным комплиментом).
Это было осенью 2021-го, когда талибы в целом благоволили к иностранным СМИ и стремились произвести впечатление. Со временем гнёт запретов потяжелел.
Я знала человека, который за неудачное высказывание в том же Твиттере поплатился отказом в продлении визы. Ещё нескольких депортировали за 24 часа из-за статьи, не понравившейся министерству информации. Другой мой знакомый был на несколько дней задержан за то, что на праздновании годовщины захвата Кабула сфотографировал девочек, которые бросали в талибов камнями, — это был нежелательный контент.
В общем и целом санкции были не самые серьёзные, но следовали они мгновенно: нечего критиковать, катись отсюда.
Полтора шпиона
Справедливости ради скажу, что у тех, кто получал нужные разрешения и следовал инструкциям, проблем обычно не возникало, но на жёсткие рамки «сюда не ходи, сюда ходи» соглашался не каждый. Вообще, работать с людьми, которые двадцать лет воевали и на многое смотрят совсем не так, как ты, психологически довольно сложно, а если они ещё и подозревают тебя во всём, то вообще беда. С одной стороны, имеют право: это их страна, а о безопасности каждый заботится, как может. С другой — а я-то, человек безвредный, тут при чём?
Логика местных спецслужб выглядела примерно так: если в стране два с половиной иностранца, то полтора из них точно должны быть шпионами (осталось только выяснить кто). Иностранцев, кроме шуток, стало гораздо меньше, а потому надзор за ними усилился.
— Прямо следом ходят, — жаловался мне фотограф, живший в Кабуле уже не первый год. — Оглянись — сама увидишь.
Оглядываться я не стала. Поверила на слово.
За теми, кто с иностранцами контактировал, тоже смотрели в оба.
Вообще, афганские фиксеры ещё с 2021-го жаловались на внимание со стороны компетентных органов. Фиксер, если что, это местный помощник, который за определённую плату организует интервью, съёмки, поездки и прочую рабочую рутину (да, это можно сделать и самому, но выйдет гораздо медленнее). Согласитесь, если к тебе домой поздно вечером приходят побеседовать за жизнь люди в форме, то поневоле призадумаешься: может, ну их, этих иностранцев? Ситуация возникала крайне спорная: и материал в одиночку собирать сложно, и знакомых подставлять не хочется (да и людей в форме, в общем-то, по-человечески можно понять — работа у них такая).
Пристальнее всего следили за теми, кто, имея опыт журналистской работы в стране А., приезжал туда с туристической визой. Эти были подозрительными вдвойне. И когда я уже в октябре 2024-го появилась в Кабуле, мечтая попить гранатового сока и купить себе, наконец, ковёр, то испытала эту подозрительность на собственной шкуре.
Впрочем, это уже совсем другая история.
Полезные ссылки
Как съездить в Афганистан, чтобы понравилось: где жить, взять экскурсии и безопасно ли тут женщинам?
Текст: Александра Ковальская для Яндекс Путешествий
Подписывайтесь на наш Дзен и путешествуйте лучше всех!
