Продолжение. Начало здесь
– Скажу сразу, батюшка, я был большой грешник, такой большой, что ни сказать нельзя, да и никакая бумага не выдержит то повествование. Подробно рассказывать о своей жизни я не буду. Да и грехи мои я все уже исповедовал и все мне они уже прощены, так что ни одного из них нет уже на моей совести.
Родители мои развелись, когда я был совсем мальцом. Отец мой работал на железной дороге рабочим, мать – мыла полы на заводе. Оба пили и оба меня били. Потом отец бросил мою мать ради другой и сгинул. Что с ним стало, до сих пор не знаю. Может, убили его, может, сам помер, не знаю. Мать продолжала пить и меня бить, пока я не вырос так, что когда она на меня напала со скалкой, я ударил ее в ответ. Больше она не вставала. Так мне дали мой первый срок. Я его отбывал в колонии для несовершеннолетних преступников. Там я быстро нашел себе новых друзей. И когда меня и их выпустили, я уже знал, чем займусь на воле. Не буду подробно говорить о том, сколько преступлений я совершил и на скольких «авторитетов» я работал. Было все – и воровство, и грабежи, и убийства… Иногда я ловко уходил и заметал следы, иногда попадался… Сидел я после колонии для несовершеннолетних три раза. А всего я провел за решеткой 45 годков без одного месяца. Зона мне была и дом, и школа, и семья, и весь мир. Тут я выучился читать-писать кое-как, тут прочитал первую газету, первую книгу… Даже Библию, и ту начал читать здесь… Потому когда меня выпустили в последний раз из тюрьмы, мне уже было много лет – ни семьи, ни жены, ни детей, ни дома у меня не было, идти было некуда. Потыкался-помыкался, а потом пошел, украл что-то, что попалось первое под руку, лишь бы опять за решетку взяли. Тут хоть тепло да светло, все не на улице мыкаться. Так меня посадили уже сюда, в колонию общего режима, но я недолго посидел на здешних нарах. Приболел я сильно, перевезли меня сюда, в санчасть, и тут-то все и началось…
Помню, вчера с самого утра чувствовал все себя как-то не так. Сердце кололо, дышать тяжело было, давление… Но не это главное. Беспокойство, понимаешь, отец, томило меня, неспокойно было на душе. Я отпросился у Михалыча, ну, врача нашего, подышать свежим воздухом. Он меня отпустил и по доброте душевной налил мне спирту немного. Я вышел на воздух, хряпнул, ну и… повело меня. Дышать не могу, сердце колет, перед глазами разноцветные круги поплыли, а потом… Очнулся я уже на этой вот койке, Михалыч с Машкой-то так и бегают вокруг, потом приехала «скорая», давай меня электрошоком бить. А мне как-то было все равно, как-то наплевать на всю эту суету, я смотрю себе на вот этот вот самый белый потолок и думаю: зачем все это? А потом вдруг что-то затрещало у меня в голове, я почувствовал толчок, как будто мне пинка кто-то со всего размаху дал, и не успел я допетрить, что же это такое происходит, как вижу, что летаю я, значит, под самым потолком, и вижу всех этих врачей внизу, а там, на кровати, лежу я, только глаза у меня закрыты и я не шевелюсь, как будто бы сплю. Странное такое чувство, батюшка… Ей-Богу!
А потом подул вдруг какой-то теплый, ласковый, свежий, как бы весенний ветерок, и меня понесло прям как листочек, что с ветки сорвался, и полетел я прямо сквозь стены и потолок, как будто бы их и не было вовсе, куда-то на самый-самый верх.
Скоро я увидел всю нашу колонию далеко внизу, а потом и весь город, а потом меня развернуло спиной к городу и я увидел какой-то черный тоннель, в который меня затягивало, как в трубу пылесоса. Сначала я испугался не на шутку, стал, значит, грести изо всех сил руками и ногами, но вдруг что-то прикоснулось к моему правому уху и я понял, что не надо бороться. Я расслабился и меня ветерок затянул прямо в трубу. Сначала было темно совсем, не разобрать ничего, но потом в конце этой трубы я увидел свет: яркий такой, теплый, но он не слепил глаза, как солнечный, и тепло от него было приятное, оно не жгло, не жарило. Мне стало так хорошо на душе, так весело, и я стал с нетерпением ждать, когда закончится тоннель.
Наконец я долетел до конца и вылетел по ту сторону трубы. Сначала я ничего не увидел, все, казалось, утонуло в этом свете. Но постепенно я стал привыкать к нему и уже стал разбирать, где же я все-таки нахожусь.
А находился я на лугу, на котором росла невысокая мягкая трава. Но трава – не обычная. Трава это была ярко зеленая, изумрудная, но по ней постоянно пробегали какие-то серебристые искорки, она вся переливалась ими, как новогодняя гирлянда, и на нее было дюже приятно смотреть. Рядом протекала река, а на берегу стояла водяная мельница. Ее колесо весело крутилось, вода была необыкновенно чистая, прозрачная, так что было видно самое дно. В воде плавали блестящие золотые рыбки, как в аквариуме, но большие, и еще какие-то – пестрые такие, красочные все из себя. А на самом лугу паслось множество животных. Что меня поразило, что там, кроме обычных коров, овец или коз, были и другие: большие гривастые львы, полосатые тигры и даже черная пантера. Я, помню, любил в молодости ходить в зоопарки, сочувствовал порой зверям-то, мяса с собой в сумке приносил… Думал частенько: я, мол, за дело сижу за решеткой, а они-то в чем провинились? Сидят, пожизненный срок мотают… И, знаете, батюшка, всегда мечтал, чтобы все эти львы да тигры, значит, на волю попали. А тут, вот те на, так оно и вышло! Правда, сначала я немного струхнул, вдруг, значит, они на меня нападут, но нет! Они лежали на траве так же, как лежали бы сытые коровы, причем один лев лежал рядом с ягненком, а здоровенный леопард – с козленком, и даже не пытались их укусить, не то чтобы съесть!
Долго, помню, любовался на все это зрелище-то, пока не почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я оглянулся направо и увидел, что там стоит человек – не человек, но какое-то, прямо скажем, существо. Был он ростом с человека, голова у него была, помню, руки и ноги, но и на человека он был не больно похож. Лицо у него – ярко белое, сверкающее, как молния, а глаза, нос, рот – не разобрать. Да и одежу его тоже как-то не особо было видно. Яркий он был, светлый, переливался всеми цветами радуги.
Он, видимо, заметил, что я его вижу, и подошел ко мне и сказал… Правда, батюшка, не знаю я, как это описать… Голос его у себя в голове я слышал – ясный он такой, чистый, как будто молнии блистают, или водопад какой шумит, а рта он не раскрывал, да и не знаю я, был ли у него рот вообще… Так вот, он мне и говорит:
– Пойдем со мной, Иван Николаевич, мне сегодня многое предстоит тебе показать и о многом рассказать. Все внимательно запоминай, ничего не упусти! Расскажешь все потом слово в слово священнику, отцу Игорю Семакову, и заповедай ему, чтоб записал он все это в книгу.
– Хорошо, – говорю я. – А куда мы пойдем?
– В город, – ответил он.
– В какой, – спрашиваю, – город?
– В Город Солнца, – ответил он.
– Не слыхал про такой, – говорю я. – Чтобы у городов чудные такие названия были. Москву – знаю, Ленинград – знаю, Белгород – знаю, даже Воркуту – знаю, сидел там, а вот чтоб город Солнце… Солнечногорск что ли?
Человек с лицом молнии посмотрел на меня, но спокойным голосом, без тени раздражения повторил:
– В Город Солнца.
А потом взял меня за руку.
Ох уж и рука у него, батюшка, была – мать честная! Как взял он меня, так меня как током-то и прошибло! Но не больно. Просто хорошо так стало на душе, тепло так… А потом он возьми и взлети, а я с ним – тоже! Не так, как птицы или скажем так, самолеты, а словно перышки, которых поднял тот самый ласковый, теплый ветер.
И полетели мы с ним над лугом, поднимаясь все выше и выше, пока землю под нами не скрыли облака, только облака были необычными такими, серебристыми, жемчужными.
Я посмотрел вокруг и увидел, что мы летим в космосе, вокруг нас было темно, но не страшно – везде горели звезды. Не такие, какие мы видим на земле – крохотульки, как шляпки гвоздей – а большие, с сырную голову и яркие-преяркие, как лампочки! Но еще почище было, когда я поднял голову вверх и увидел то, куда мы летели!
Я увидел – самое настоящее Солнце! Только опять-таки не маленькое пятнышко, как на земле, а огромное такое, яркое, заслоняющее все небо. Сначала я было испугался, что оно меня изжарит, как яичницу на сковородке, и помру я, а потом сам в себе засмеялся: куда уж помирать, если я итак уже помер?! И от этой мысли мне стало спокойно на душе и я уже не боялся.
Наконец мы приземлились прямо на поверхность Солнца. Удивительное это было дело! Вся земля под ногами – как будто бы сделана из чистого золота! Горы, реки, озера – все было золотое. Но при этом жара не было. Было приятно тепло. Особенно приятно было ногам. Знаете, так бывает, когда в детстве летом снимаешь сандалии и бегаешь босиком по теплому асфальту?! Вот что-то в этом роде почувствовал и я тогда. Золотистая земля приятно грела мои пятки и я отправился вслед за моим спутником уже пешком. Сначала мы шли вдоль длинной золотой реки. Там я впервые увидел людей. Многие купались, загорали. Все они, завидев меня, радостно махали руками и что-то кричали мне, а я кричал им в ответ – впервые в жизни я видел, отец, чтобы мне так радовались совершенно незнакомые люди, и мне от этого было весело.
Потом мы вышли на проложенную дорогу и свернули направо, к мосту через реку. Мост был сделан из золота, а дорога – из желтого золотистого кирпича. Я раньше не раз промышлял воровством, сейфы взламывал, вот и тут меня разобрало любопытство. Я остановился и нагнулся, ощупывая руками кирпичи. Мои предположения подтвердились – это были не кирпичи, а настоящие золотые слитки! Полированные, гладкие, с номером высшей пробы на каждом.
– Мать честная! – говорю я. – Откуда ж столько золота здесь! И никто не ворует?
– Не ворует, – спокойно и мягко ответил мой проводник. – В Городе Солнца нет воровства совсем, и убийств тоже, и грабежа…
Он сказал это просто, без особого выражения, но мне вдруг стало так стыдно и не ловко! Ведь он перечислил именно то, в чем грешен был я, и я закрыл лицо руками.
– Грешен я, – с трудом проговорил я тогда. – И вор я, и убийца, и грабитель…
– Это хорошо, – ответил он. – Что сожалеешь об этом, что вспомнил, что каешься. Но не мне тебе это надо говорить…
– А кому? – спрашиваю я.
– Сам увидишь – ответил он. – Пойдем дальше.
И мы тронулись дальше вперед, к золотому мосту через золотую реку.
Через мост проходили туда сюда множество людей, но ни одной машины или грузовика я не увидел, ни поезда, да и самолетов тоже. Ходили тут только пешком, ну, и летали конечно, но уже сами, так сказать, своим ходом. А происходило это так. Просто человек слегка подпрыгивал вверх, а потом начинал плавно двигать руками и ногами, как будто он в воду нырнул, а между тем он легко и быстро начинал летать по воздуху. А потом, когда ему надо было опуститься на землю, он просто прекращал двигать руками и ногами, и постепенно, прям как перышко, мягко и плавно опускался на землю.
Так вот. Здесь, на мосту, я мог, наконец-то, присмотреться к здешним людям. Были они чем-то похожи на моего проводника, но другие. Похожи они были тем, что все тоже светились, как зажженные лампочки и тоже были золотистого цвета. А непохожи – тем, что у них можно было отчетливо различить глаза, нос, уши, рот, одежду… Ну и все такое прочее. Цвет глаз, цвет кожи у всех был разный. Были тут и негры, и белые, и азиаты, были голубоглазые, кареглазые, зеленоглазые, были блондины, брюнеты и рыжие, были мужчины, были и женщины… Только вот детей я там не увидел, стариков не увидел тоже, и увечных, калек, то есть. Все были одинакового роста, одинакового возраста, лет эдак тридцати, не больше – не меньше, все – одинаково красивые и добрые. Облачены они были в просторные шелковые одежды, золотистые. У женщин – что-то вроде летних платьев с длинными юбками, а у мужчин – что-то вроде рубашки до колен, а на поясе – ремешок…
– Туника, наверное, – вставил я.
– Ну, может быть, не знаю… На головах у них были венки из разных цветов или обручи из золота, а ходили они босиком. Все были такие веселые, добрые, все со мной здоровались, спрашивали, как дела. Я хотел было остановиться и по-человечески с ними, так сказать, пообщаться, но мой проводник сказал: «Не время» и повел меня дальше.
Мост был большой, навесной, украшенный драгоценными камнями. Разделен на две части: по левой шли «оттуда», по правой – «туда». Хотя людей на мосту – видимо-невидимо, но никакой толчеи, давки, скандалов, ругани, никто никого не обгонял, не толкал… В общем, я сразу понял, что попал, так сказать, в приличное общество, и мне стало так хорошо на душе, что захотелось, ей-Богу, петь, но я почему-то постеснялся своего голоса. Ведь у здешних людей голоса были – что золотые колокольчики. Приятные такие, мелодичные, звонкие, и слушать их – не переслушать. Прям как музыка струится. Правда, говорили они на незнакомом языке, но одинаковом для всех – хоть негр это был, хоть азиат – но я их почему-то понимал, а, может, это мой проводник мне их переводил? Он ведь мог, это, говорить не разевая рта…
– Телепатически, что ли? – спросил я.
– Как? Теле…
– Ну, это когда передают информацию без слов, одной силой мысли.
– А-а-а-а… мысли… Ну да, что-то вроде этого.
Так вот. Прошли мы, значит, мост… Кстати, он был очень длинный, но я совершенно не уставал от пути. Ни капельки. А потом мы вышли на другой берег реки и тут я ахнул от удивления. Передо мной раскинулся шикарный гигантский город – город, которого я, ей-Богу, никогда в жизни не видывал.
Сразу скажу, был я и в Ленинграде, был и я в Москве, и на большие города насмотрелся. Был и в метро, и на Ленинском проспекте, и высотки я тоже видел. Но здешний город – даже Москве не чета!
– А что в нем было такого… особенного? – не выдержал я.
– С одной стороны, чем-то напоминает и Москву, и Ленинград. Большие многоэтажные дома, широкие проспекты, зеленые аллеи, фонтаны, но все другое. Во-первых, не было там машин, троллейбусов, трамваев и всего такого прочего. По широким проспектам там ходили пешком…
– Как по Старому Арбату в Москве?
– Да, точно, отец… Как по Старому Арбату. Проспекты – широченные, народу – пропасть, но опять-таки – никто не толкался. Все шли так организованно, но не так как на «зоне», на прогулке на плацу, а свободно как-то. Никто никого не подгонял и никуда не гнал, но все шли спокойно, не торопясь, и в то же время как-то организованно, не толкаясь. Все дома были сделаны из прозрачного стекла, как и сами проспекты. Ни бетона, ни асфальта я там не видел. Так что можно было видеть, как в домах ходят люди, что они там делают. Но, самое главное, через это стекло светил яркий свет… Свет там был отовсюду – не только сверху, как у нас в летнюю пору, но и со всех сторон. Даже снизу…
– Снизу? Это как? – недоуменно поднял брови я.
– Да, снизу, батюшка. Пол… э-э-э-э… то есть дорога была сделана из прозрачного стекла, а внизу, через это стекло, светил яркий солнечный свет, как огонек керосинки светит через стеклянный колпак, вот так вот…
И еще, батюшка, повсюду там была зелень. Везде были зеленые насаждения, высокие деревья, аллеи, парки – на каждом шагу. На каждом шагу просторные площади и скверы, со множеством лавочек, прудов с золотыми рыбками и фонтанов. Воздух – свежий, теплый, пахло цветами, как в весеннем саду с яблонями. На клумбах росли цветы один другого краше.
Вдруг меня потянуло спросить, а есть ли тут названия у этих улиц? И я спросил своего провожатого.
– А проспект этот, по которому идем, – говорю я. – Как называется?
– Это, – говорит он, – проспект Николая Мирликийского.
Меня тут прям как в дрожь пробило.
– Эт што, значт… Николы Чудотворца, да? – тут я вспомнил образок, который у одного моего кореша, соседа по нарам, на стене висел: старичок такой добрый с бородой, с книжкой в руках.
– Да, это он, – кивнул провожатый. – Не узнаешь?
Тут что-то подняло мою голову вверх и я увидел на одном из стеклянных домов, – ну, знаете, раньше в советское время вешали такие плакаты на дома, типа «Мир! Труд! Май!» и рисовал всякие лица трудового пролетариата или колхозников – а тут, на таком плакате, лицо Николы Чудотворца, и притом точь-в-точь такое же, какое было на иконе у моего соседа по нарам! Только вот лицо было – ну как бы так сказать… – живое что ли! Он улыбался и приветливо так, по-доброму, махал своей рукой проходящим и ласково смотрел на них.
– А вон та улица, как? – не унимался я.
– А это – улица Серафима Саровского. А это площадь Сергия Радонежского.
– Ой, – удивился я. – Неужель я в Россию опять попал!
Мне показалось, что провожатый улыбнулся, хотя самой улыбки я не увидел.
– Там дальше будет библиотека Августина Иппонского, а рядом – столовая Женевьевы Парижской. Именно туда мы и направляемся.
Скоро мы действительно дошли до высокого здания этажей в сто, если не больше, но провожатый меня повел в здание напротив. Оно было хоть и не такое высокое, как то, что было слева, но зато более открытое. Я внимательно присмотрелся – и точно! – там совершенно не было стен. Здание состояло из широкой прозрачной шахты, по которой ходил лифт, и горизонтальных «полов», на которых стояли столики, тоже прозрачные. Мы подошли к шахте и мой провожатый нажал кнопку вызова. Лифт мягко подъехал и мы вместе с другими посетителями мягко стали подниматься вверх.
– Это, наверное, похоже на то, как если подниматься на лифте на смотровую площадку Останкинской телебашни в Москве? – вставил опять я.
– Ну да, наверное, Вам, батюшка, виднее… Я там не бывал.
Так вот, мы несколько раз останавливались и наши соседи выходили на своих этажах, но мы с моим проводником поднялись на самый-пресамый верх.
Я спросил его:
– А почему мы поднимаемся так высоко?
А он:
– Там дают ту пищу и питье, которое тебе нужнее.
Когда мы поднялись на самый верх и дверцы лифта раскрылись, мы оказались на прозрачной площадке. Она чем-то напоминала блюдце, только полностью ровное. Мы прошли и сели за свободный столик. Не успели мы присесть, как к нам уже подошел улыбающийся официант со стеклянным подносом с блюдами. Я посмотрел и увидел. Там был золотистый суп, салат из овощей на второе, а на третье был какой-то розовый сок. Ни мяса, ни рыбы не было. Впрочем, я и не хотел ни мяса, ни рыбы, и вообще не был голоден, просто так про себя отметил. А мой провожатый, кажется, прочитал мои мысли и сказал:
– В Городе Солнца не едят ни мяса, ни рыбы, потому что здесь никогда не проливается кровь, даже животных. А голода ты не чувствуешь, равно как и жажды, потому что в Городе Солнца их никто не чувствует, ибо смерть здесь побеждена. Что такое голод и жажда, как не признаки истощения человеческого организма – предвестника смерти? У нас смерти нет, а потому нет и их предвестника.
– А зачем тогда есть? – недоуменно спросил я.
Мой бородатый рассказчик тут же подхватил.
– Вот-вот, батюшка, я его об этом и спросил. А он:
– Пить и есть в Городе Солнца можно. Таким сотворил человека Создатель. Изначально Он сотворил человека способным есть и пить, чтобы человек получал наслаждение от вкуса пищи и напитков, после грехопадения смерть сделала питание тяжелой необходимостью, проклятием, ибо человек, под угрозой голодной смерти, вынужден был в поте лица своего добывать хлеб насущный. Но в Городе Солнца все вернулось на круги своя: здесь питание и питие – это наслаждение. И на каждом этаже наших столовых можно получить разнообразное наслаждение. Здесь – этими блюдами. Этажом ниже – другими, дальше – третьими. Я выбрал для тебя эти блюда, как наиболее новые и необычные для тебя. Суп из солнечных лучей, салат из добрых мыслей и сок из розовых облаков мечты. Я убежден, ты никогда еще таких кушаний не пробывал.
Я в знак согласия кивнул головой и принялся за еду. Хоть режьте меня на куски, батюшка, но вкус этих блюд я не в силах Вам передать, ей-Богу! Скажу только, что оторваться я от них не мог, пока не съел все до последней капельки и, наверное, даже бы облизал тарелку – после тюремных-то пустых щей и прогорклой каши! – если бы не такое приличное общество. А мой собеседник не съел ни крошки.
– А ты? – спросил я его.
– Мне пища и питие не нужны. Я ведь не человек, у нас – другая пища и другое питие.
– Какое? – спросил я.
– Слушать слово Божие, исполнять Его, и воздавать хвалу Создателю. Вот наша пища и питие.
Тут вдруг у меня родилась мысль насчет уборных, значит. Не то, чтобы я хотел, но как и по поводу мяса да рыбы просто разобрало любопытство. Я его шепотом спросил, а он, как мне показалось, даже рассмеялся.
– Ничего подобного в Городе Солнца нет. Пища и питие растворяется в организме без остатков. Потребность ходить в уборные – это следствие несовершенства организма земных людей. Таким образом организм выводит вредные и ненужные вещества, либо те, что переварить он не в силах. Организм обитателей Города Солнца переваривает все и в пище и питии, которые здесь производятся, нет ничего вредного, ядовитого.
Тут я спросил и еще об одном, об официанте. До сих пор я видел много людей, которые купались, загорали, гуляли по проспектам и мосту, летали, сидели в парках и скверах, но нигде не видел, чтобы люди работали. А тут вдруг – официант, рабочий человек.
– В Городе Солнца каждый свободен делать то, что считает нужным. Труд – это такая же часть природы человека, как питание. Таким его сотворил Создатель сущего. Труд – это тоже способ наслаждения жизнью. Просто с грехопадением для человека труд стал тяжелым и потому превратился в проклятие. В Городе Солнца все иначе. Здесь люди не устают при труде, не получают травм, не испытывают унижения от злых начальников и не раздражаются на ленивых подчиненных. Здесь труд – это наслаждение. Кто и как хочет в какое время потрудиться, тот трудится и оставляет труд тогда, когда захочет.
– Ну, а если, например, – тут же заметил я, – все официанты вдруг пойдут на реку купаться или, скажем, захотят полетать под облаками? – я как раз смотрел на небо и видел, как несколько десятков людей летало, точнее, плавало под облаками, – и некому будет подавать блюда...
Мне опять показалось, что мой собеседник улыбнулся.
– Такого не может быть, Иван Николаевич.
– Почему?
– Потому что Вы забываете самое главное.
– Что?
– Главу Города Солнца.
– Не понимаю…
– Посмотрите на небо, Иван Николаевич, внимательно посмотрите… Что Вы там увидите?
– Я? Ну, солнце, луну, звезды всякие…
– Вот, вот… Солнце, луна, звезды… Обратите же внимание на то, что солнце всегда всходит и заходит на горизонте, луна всегда светит ночью, если не закрыта тучами, а звезды регулярно показываются на том же самом месте, что и всегда.
– Но ведь то ж звезды, а люди…
– А чем люди хуже? – спросил он удивленно. – Люди, звезды… Все творения Всевышнего, все Его дети. Творец сущего всегда видит каждую человеческую душу и всегда знает, кого куда направить, и Он никогда не допустит, чтобы некому было трудиться в столовых!
– Но… ты же говорил… что... люди… свободны? А так «зона» какая-то получается, наряды…
– Тебе это пока трудно будет понять – мягко ответил он. – Создатель смотрит, какой человек в данный момент хочет потрудиться и просто подсказывает ему пойти потрудиться туда-то, и человек идет, и количество трудящихся всегда хватает на количество рабочих мест. Что тут необычного? Это не труднее, чем распланировать орбиты небесных тел, чтобы они никогда не сталкивались друг с другом, или так устроить константы всех веществ, чтобы на Земле возможна была жизнь.
Тут вдруг последняя фраза – про жизнь на Земле – привела мне на ум одну интересную мысль – и я тут же задал новый вопрос:
– Скажи, друг, а есть ли жизнь на Марсе? И вправду ли говорят, что есть инопланетяне? Или нет их, а все империалисты поганые брешут?
Проводник опять невидимо улыбнулся.
– А мы с тобой где, по-твоему, сейчас находимся?
– На Солнце… – неуверенно ответил я.
– Вот ты и ответил на свой вопрос. Жизнь на Марсе тоже есть, но не такая, как об этом пишут в фантастических романах у землян. Все планеты необъятной Вселенной и все звезды и галактики Создатель сотворил, чтобы на них жили разумные и неразумные существа. И все они будут когда-нибудь населены. Разве ты не читал в Библии: «плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю»?
– Ну-у-у-у… Там же написано про «землю»…
– Смешной ты! – ответил провожатый. – Книга же написана была давно, для неграмотных людей, которые и читать-писать толком не умели, откуда им знать про планеты, про галактики, про звезды? Там сказано фигурально, аллегорически, про всю Вселенную. Не думаешь ли ты, что Создатель сущего оставил бы населенной только одну крохотную планетку, на периферии галактики Млечный Путь, где-то на задворках Вселенной? – и он опять беззвучно и простодушно рассмеялся.
Вообще, знаешь, отец Игорь, мне он все больше и больше нравился, ну, мой этот проводник. Добрый он такой, беззлобный, вроде знает больше, чем профессор какой-нибудь, а простой такой, как мальчишка с соседнего двора. Я к нему привязался.
Наконец, мы поднялись из-за стола и, попрощавшись с улыбчивым официантом, подошли к краю стеклянной платформы и… просто сиганули вниз. Спускались мы на дорогу медленно и плавно, как перышки, и мягко приземлились на стеклянный проспект.
– Нам следует поторапливаться, твое время уже на исходе. Нас готовы принять, – произнес мой проводник.
С этими словами он снова взял меня за руку, воздел другую – и вдруг мы в одно мгновение оказались в небольшом скверике, утопающем в свежей, благоухающей вечной весной зелени раскидистых лип. В центре скверика – фонтан, рядом с фонтаном – скамейки.
На скамейке сидел высокий человек, с головы до пят укутанный в золотой плащ с капюшоном. Он, не отрывая глаз, смотрел на причудливые переливы сверкающей, алмазной россыпи вод фонтана, но когда мы подошли к его скамейке, он вдруг повернул голову ко мне – и я ошалел!
Из-под капюшона лился поток света, и лица не было у него! Но в то же время я знал, что лицо у него есть, потому что солнцеликий человек смотрит на меня, и смотрит так, что все тело мое таяло словно воск свечки от великого пламени этой любви. Он легонько постучал ладонью по скамейке, приглашая сесть с ним. Я сел – и больше не мог остановиться! Я рассказал ему всю свою жизнь, все свои страшные грехи, все зло, что причинил ближним, а он все слушал и кивал, кивал и слушал – не прерывая. А потом молча взял меня и нежно прижал к своей груди и поцеловал в лоб. А я возьми и зарыдай, ровно как волчица по щенятам своим!
Сколько минуло времени – не помню. Но услышал я где-то далеко голос, и был он дивен в ушах моих: «Грехи твои прощены, дитя мое. Ступай с миром!»
Тут вдруг я почувствовал, что начинаю проваливаться, словно стеклянный тот золотой пол стал ватой какой. Сначала по голени, потом по колени, потом – по пояс. Я хотел посмотреть на Солнцеликого, на проводника своего, но никого не увидел. Зато ко мне подошла дивной красоты женщина, небольшого ростика, вся хрупкая, ровно девочка шестнадцатилетняя, а фигурка ее – словно сотканная из солнца.
И дивный ее голос, словно из какого-то дальнего далека дивным ручейком прожурчал у меня в голове:
– Не забудь передать отцу Игорю, чтобы не забывал, с кем обручился он! И если сохранит обет святый свой, будет как мы, в городе светов. А уж я за ним присмотрю! И за детишками его, и за матушкой. Пусть больше не унывает!
Я по какому-то наитию достал из кармана чемоданчика икону Божьей Матери «Умиление», какую подарили мне при посвящении в сан, и показал старику:
– Она самая. Владычица небесная, Заступница наша... – прошептал он, улыбнулся, блаженно смежил очи и мирно почил.
КОНЕЦ