Глава 287: Бархатный яд
В ту ночь бархатная тьма Филиппин обняла нас влажными руками, но тишину разорвал резкий звук — будто сырую ткань рассекло лезвием. Мы с Ролито курили на улице, и густой дым окутывал наши лица, словно тайна, которую мы безуспешно пытались проглотить вместе с воздухом. Моё сердце отбивало барабанную дробь тревоги — в его руках лежали две завёрнутые в ткань коробки, тяжёлые от неведомой угрозы
— Ролито, — прошептал я, и мой голос дрожал, смешивая страх с адреналином. — С этим нужно что-то делать. Нельзя оставлять их в доме... наши семьи... это может убить нас всех!
Каждый слог вырывался из груди, словно предсмертный крик птицы. В голове кружилось от ужаса: Лили, спящая внутри, Уэлен, дети — беззащитные, те, что смеются днём под сенью пальм. Что, если эти коробки раскроются сами? Если смерть, упрятанная в пластик, вырвется на свободу? Перед глазами вставали образы пустых глазниц, похожих на те, что мы видели у козлиных голов в кафе.
— Знаю, брат... понимаю, — голос Ролито охрип, будто земля под ним треснула.
Лицо его побледнело, щёки ввалились, будто под тяжестью невыносимой ноши. В глазах мелькала паника — не простая боязнь, а животная тоска за сделанный когда-то выбор, что давил теперь на плечи свинцовой ношей.
— Коробки лучше не открывать в доме, — добавил он после тяжёлой паузы, с трудом переводя дух.. Его пальцы дрожали, точно листья пальм под ночным ветром.
Мы шагнули с ночной улицы в дом — и от этого шага стало еще страшнее. Сердце колотилось, будто кузнечный молот, каждый шорох шагов отдавался в звенящей тишине, где дышали самые близкие.
Ролито поставил коробки на стол, на тот самый стол, где мы пили гранатовый сок за будущее, которое теперь висело на волоске. Тот сок казался насмешкой — густой, рубиновый, как кровь, что могла пролиться в любой миг.
— Хочешь ещё раз взглянуть, что внутри, при свете? — спросил он, и в голосе слышалась мольба, будто он умолял разделить с ним этот ужас. — Только будем предельно осторожны.
— Можно, — согласился я, хотя внутри всё сжалось от леденящего холода. Любопытство жгло, а инстинктивный страх, требовал предельной осторожности. Но где-то в глубине души жила другая установка, унаследованная от предков: Русские ничего не боятся, Русские действуют, — отрезал я сам себе мысленно, пытаясь заглушить этот внутренний голос. Страх не должен управлять тобой. Пусть даже для этого придется шагнуть навстречу своему страху и посмотреть ему в глаза.
Мы знали: это не просто коробки. Это — вход в ту часть мира, где красота тропиков граничит со смертью, где рай таит в себе яд.
Коробки были самыми обычными — пластиковые ланч-боксы с закрытыми крышками, в которых были проделаны аккуратные отверстия для воздуха. Эти крошечные окошки были единственным источником жизни для того, что таилось внутри. Ролито, с трудом скрывая дрожь в пальцах, приоткрыл одну. И мир замер.
Внутри сидели они. Тарантулы. Два больших, волосатых создания, чьи тугие брюшки тяжело подрагивали с каждым дыханием. Их хитиновые тела были угольно-чёрными, испещрёнными ядовито-рыжими полосами, а множественные глаза, будто отполированные капли чёрной смолы, бесстрастно впивались в свет. Каждый — размером с мою распахнутую ладонь. Один, матёрый и огромный, будто материализовавшийся кошмар из детских снов, властно занимал центр. Второй — меньше, съёжившийся в углу, словно и сам боялся тёмного инстинкта, шевелящегося в его волосатых лапах.
Сначала они лежали в гробовой недвижимости, и лишь едва уловимое шевеление волосатых лап, больше похожих на щупальца выдавало скрытую жизнь. Но потом они начали двигаться. Медленно, с мерзкой, преднамеренной плавностью. Длинные, мохнатые лапы, усаженные мелкими щетинками, с противным шелестом заскребли по пластику. Каждое их движение было похоже на разминку хищника, пробуждая во мне древний, костный ужас — тот самый, что заставляет сжиматься всё нутро при виде паутины в тёмном углу. Казалось, сама смерть, приблизилась вплотную и дышала ледяным дыханием мне в затылок. Воздух наполнился лёгким запахом влажной земли и чего-то кислого, животного, запахом чужого, незнакомого мира, ворвавшегося в наш дом.
— Ролито, — голос мой прозвучал скрипом старой двери, — как они у тебя оказались?
Он замешкался, и лицо его исказилось под тяжестью секрета.
— Сегодня в госпитале... мы с ребятами поймали их. Сначала думали прикончить, но я сказал — не надо, я сам разберусь. Хотел показать тебе, а потом... отвезти в джунгли или засушить, аккуратно оформить в рамку.
В словах его сквозила простота, но сердце моё обливалось кровью: он держал это в доме, где спали Лили и Уэлен, где дети могли запросто открыть коробку.
— Давай закроем и уберём их, — предложил я, чувствуя, как комок страха подкатывает к горлу. — Чтобы ничего не случилось.
— Да, брат, конечно, — тихо ответил он, и в голосе его читалось раскаяние. Крышка захлопнулась с глухим стуком. Мы убрали коробки подальше от спящих.
— Сейчас я ничего с ними сделать не могу, — пояснил Ролито, и слова его полились, будто вода через прорванную дамбу. — Выпустить их здесь, рядом с домом? Это чистое безумие. Они могут заползти в щели, под пол соседских хижин, к кому-нибудь в постель... У многих здесь маленькие дети, старики. Малейший укус — и последствия непредсказуемы. Я не могу взять на себя такой грех.
Он нервно провёл рукой по лицу, взгляд его был полон отчаяния.
— А оставлять в госпитале... Там же не склад, а полно народу: медсёстры, санитары, больные, которые могут случайно наткнуться. Представь панику, если кто-то их обнаружит! Понимаешь, брат?
Ролито горько усмехнулся.
— И куда же мне сейчас ехать, а? Смотри на улицу. Ночь, как чернила, джунгли проснулись, да и дороги вглубь острова в это время — верный способ угодить в кювет. Нет, брат... Придётся им переночевать тут. И нам — тоже.
Я кивнул, но внутри бушевала буря: как этот остров, полный чудес, мог так быстро превратиться в клетку?
Я вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха и прийти в себя после этого тревожного вечера. Воздух, пропитанный жасмином и солью, едва унимал смятение. И тут моё внимание привлекло нечто новое — то, чего я раньше не замечал. Рядом с тапочками сидело невиданное создание: спокойное, жужжащее, как трансформаторная будка, похожее на лысую жирную птицу с огромными глазами. Милое, почти забавное, но после пауков сердце сжалось вновь.
— Ролито, брат, а это что такое? — позвал я, и в голосе прозвучали и удивление, и настороженность.
Он вышел и слабо улыбнулся.
— Обычная лягушка. Безобидная. Ты раньше не видел?
— Видел, но в России они совсем другие, — ответил я, жестами показывая наших маленьких, зелёных, прыгучих.
Мы постояли ещё, покурили, делясь этим крошечным кусочком мира, чтобы заглушить страх. Общение было тёплым, но мысли мои витали вокруг яда в коробках.
Наконец, мы разошлись спать.
В постели, обнимая Лили, я не мог сомкнуть глаз. Тело её было тёплым, дыхание ровным, как ритм океана, как приливы и отливы, а моё — сбившимся и рваным. Я лежал, вглядываясь в потолок, сквозь который, казалось, просачивался сам ужас. Четыре тени за стеной. Четыре пульсирующих клубка тихой смерти.
Мир сузился до этих нескольких сантиметров стены. Мне чудилось, будто я слышу их — скребущий шелест мохнатых лап по пластику, угрожающее пощёлкивание, словно взводятся крошечные курки, тихое шипение, когда они ползают друг по другу. Мой слух, обострённый адреналином, улавливал каждый шорох в доме, и каждый я мгновенно интерпретировал как звук падения крышки, легкий шлёпок тела на пол, беззвучное скольжение по кафелю.
А что, если они уже на свободе? Не «если», а уже? Прямо сейчас один из них, тяжёлый и волосатый, медленно, с гипнотической плавностью, пересекает гостиную. Его чёрные, блестящие глаза видят в темноте. Он ищет тепло. Он ищет дыхание. Вот он у края нашей кровати. Вот его передняя лапа, усаженная колючими волосками, уже накидывается на одеяло. Он заползает на него, его вес прогибает одеяло. Он подбирается к лицу Лили, к её открытой шее... А второй в это время уже в комнате у детей, карабкается по ножке кровати, чтобы ужалить маленькую руку, высунувшуюся из-под одеяла...
По спине ползли ледяные мурашки. Каждая пора на коже кричала об опасности. Я чувствовал их взгляды — множественные, лишённые мысли, но полные древней, инстинктивной цели. Этот дом, наша крепость, в одночасье превратился в ловушку. Воздух стал густым и ядовитым, будто я делил его не с семьёй, а с этими тварями. Каждый вдох мог стать последним для кого-то из тех, кого я люблю. Я не просто переживал. Я ощущал приближение катастрофы каждой клеткой своего тела, а моё бессилие висело на мне свинцовым саваном. Мы все были заложниками в одной клетке с невидимыми, волосами палачами.
В какой-то момент, обессиленный, я провалился в сон, но даже во снае эхо пауков шепотом обещало: это лишь начало.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...