– Вот тут ты непонятное сказываешь!
– Чуй еще, и непонятное войдет в смысл.
– Я чую...
Алексей Чапыгин «Разин Степан»
«Друзья Сахарова»... Автор этой абстрактной, но емкой формулы, покойный Срулик Яковлев, пианист в ансамбле ресторана «Березки». Предостерегая нас от возможных провокаций, Срулик рассказывал, как ему в Ялте совали сотенную за исполнение «белогвардейщины», но он отказался и правильно сделал. На вопрос, кто это был, суеверный Срулик мотал головой и бормотал «ну, эти… друзья Сахарова», напоминая Хому Брута с его «да, были всякие чудеса».
Даже если всё это Яковлев выдумал нам в острастку, выражение мне понравилось и запомнилось. Скажу больше, оно понравилось даже реальным друзьям Сахарова, с которыми в ту пору я был парадоксальным образом знаком.
Для лабуха пианист рассуждал довольно здраво. Дело было летом 1980. В прогнившей Польше бесчинствовала «Солидарность», молодежь разлагал «Чингис Хан» – проект перебежчика Ласло Мандоки, и «друзья Сахарова» в самом деле не дремали…
Кого привезли – не чеха ли? – интересуется персонаж, как всегда афористичной, песни Александра Галича.
Чехов возили и показывали часто. Чехи пели, играли, шутили на русском с акцентом. Чехословацкий джаз-рок и прогрессив – один из лучших в Европе, оставался на прежней высоте.
Казалось бы, ничего не изменилось с той поры, когда «знаменитое пивочко пил» Марк Бернес. Драстическое подавление «пражской весны» не сузило культурный обмен ни с Западом, ни с Востоком.
Советская певица Гюлли Чохели выпустила превосходный альбом на лейбле Supraphon. Легенда отечественного джаза Вадим Людвиковский джемовал с чешскими сайдменами. В записи принимал участие Радим Хладик – гитарист мирового уровня.
К тому же в период «нормализации» чешские власти позволяли западным режиссерам свободно снимать тенденциозное кино. Правда, триллер «Короткая ночь стеклянных кукол» это не портит. Фильм чертовски актуален на фоне нынешних разговоров о бессмертии. В не менее интересном, но, увы, недоступном, «Теле Дианы» (1969) Жанна Моро гуляет по зимней Праге на фоне антисоветских граффити.
Несмотря на по-западному стильную фамилию, режиссер Иржи Секвенс был убежденным ленинцем, а возможно и сталинцем. Мало того – он был еще и режиссером большой руки. Такое не прощают. Сейчас о нем вспоминают редко, а скоро и совсем позабудут.
В детстве мне посчастливилось посмотреть его ретро-детективы про советника Вацатко, которого играл Ярослав Марван, инспектор Бремби в «Призраке замка Моррисвиль» – актер, уморительно похожий на куплетиста Костю Беляева. Кстати, «Призрака» тоже снимал режиссер по фамилии Земан.
Отдельные серии цикла «Грешные люди города Праги» показывали по телеку, а он у нас был черно-белый. И только лишь, много лет спустя, посмотрев «Смерть черного короля» в цвете, я погрузился в психоделическую атмосферу Праги Майринка и Кафки.
А вот картину-призрак с эффектным названием «Смерть на острове сахарного тростника» ныне найти невозможно. Трое людей, от которых я слышал о ней, единодушно хвалили джазовый саундтрек.
Пластинку Олдо Земана можно было найти в каждом доме. Оркестр и его солисты исполняют отменную «панк-эстраду», если можно так выразиться. Сейчас ко всему подбирают название, даже к тому, с чем и так всё ясно.
Репертуар коллектива широк: «Венера», «Мендосино» – интерхит Сэра Дугласа из Техаса, битловская All My Loving. В общем, то же самое, что гремело и на дискотеках «свободного мира», куда, увы, еще не дошли танки нормализаторов.
Нормальный, уверяю вас, местечковый словацкий гаражик. Venus похожа на более позднее прочтение её нью-йоркскими пионерами пауэр-попа Nervous Rex, Прелесть исполнения фирменных вещей регионалами именно в упрощении, которое с годами все сложнее подделать. Иностранщину они преподносят сбалансировано – под стать тому, как одет маленький человек, что он может себе позволить.
Мне всегда с давних пор были симпатичны и любопытны обладатели негромкой аппаратуры и крохотной фонотеки из двух, трех, а то и вовсе единственной пластинки того же Олдо Земана, под которую они веселились и тосковали годами, а то и десятилетиями, равнодушные к удобствам технического прогресса.
Помимо Олдо Земана, на эстраде работали Богумил Земан и Марта Кучерова. Любителям потвистовать в старинных ритмах должна понравиться в их исполнении Tintarella di Luna.
На гастроли в Чехословакию как ни в чем не бывал ездили американские звезды первой величины: Бич Бойз, 5th Dimension. Престижный Polydor тиражировал диски Карела Готта на немецком языке. А «друзья Сахарова» продолжали оплакивать «пражскую весну» наравне с Хиросимой и Нагасаки.
Разница между революцией и футбольным матчем в том, что последний, как правило, длится дольше, заявляет сэр Альфред Хичкок, презентуя миниатюру «Фотограф и гробовщик», где как раз блистает Джек Кэссиди, упомянутый нами на прошлой неделе.
Пражская весна тоже была недолгой «словно разрезал ночь молнии свет». Но и победивший её режим совсем не похож на «тёмное царство».
Мало кто помнит, что знатный писатель-диссидент Милан Кундера в начале карьеры переводил Павла Тычину. Не Эзру Паунда, а Павло с его неповторимым:
По Кракову кроки лунають,
це Ленiн i Крупська iдуть,
ведуть вони тиху розмову
про мову, народ, його путь…
Все эти Земаны существовали на самом деле, а майора Яна Земана придумал режиссер Иржи Секвенс, так же как Ричард Левинсон и Уильям Линк придумали своего лейтенанта Коломбо. На экране образ майора госбезопасности воплотил актер Владимир Брабец, ранее промелькнувший в магнум опусе Владимира Басова «Щит и меч».
Чешский «Коломбо», в котором отразился век и современный человек – богат и разнообразен, но besonders wertvohl, особую ценность для нас представляют «Клоуны», «Травля» и «Мимикрия». Плюс макабрический «Колодец», где режиссер без натуги поднимается до вершин «Носферату». И как мастерски, незаметно для зрителя, повышается градус тревожного ожидания! Первые сорок минут мы ничего не замечаем, но уже что-то чувствуем. И никакой мистики:
– Иногда ночью из обгорелого дома слышно шум и шаги.
– Да вздор! Кошка или какое-нибудь другое животное - ёжик. Он и пыхтит как человек…
Кульминация в «Колодце» не уступает сцене в затопленном подвале в «Инферно» у Дарио Ардженто. При одном существенном отличии – она ничего не символизирует, ни на что не намекает. Случай из следственной практики и ничего больше.
То же самое можно сказать про уникальную в своем роде «Мимикрию». Более беспощадной и точной сатиры на пресловутую контркультуру попросту не существует в природе.
Знакомый не понаслышке с наркоманами Пьер Клеманти семь лет снимал свою «В тени синей канальи». Завершенная в 1985 картина смотрится, как документальный репортаж из ельцинской Москвы 90-х.
Прозорливый Иржи Секвенс в 1972 изобразил карикатуру на здешний «андеграунд» 80-х, на пресловутых «психонавтов», чьи мощи всплыли на мутной волне «гласности».
В отличие от персонажей других эпизодов, одетых и причесанных весьма условно, члены рок-ансамбля «Мимикрия» тщательно стилизованы под неформалов эпохи Вудстока вплоть до мимики и походки.
Это же один в один тошнотворный «Трубный зов», с упорством ишака раскручиваемый русской (блажен, кто верует) службой Би-би-си на излете застоя.
А самовлюбленный стихотворец Даниш из «Клоунов» дико напоминает завсегдатая богемной малины в «Деле пестрых» у Аркадия Адамова:
У всех присутствующих на груди были металлические жучки с белым крестиком. Юноши закалывали ими галстуки, девушки носили их вместо брошек. На вопрос Лены Арнольд ответил важно:
– Это ваш знак.
Потом толстяк Камов поднялся и стал читать стихи, непонятные, надрывные: «Я – бог таинственного мира… Мне нужно то, чего нет на свете… Черный ангел творит задумчивый полет…» Там были «флейты любви», «вещий зов пророка», «молитва тоскующей скрипки» и тому подобная чушь. Поэт Камов читал эти стихи самозабвенно, томно прижав к груди руки.
Что касается опознавательных знаков – в период подогреваемых ЦРУ и Ватиканом волнений в Польше, как обычно, через «голоса» местным нонконформистам была подброшена идея носить на лацкане пиджака резистор. Типа сопротивление. Но, как-то она не прижилась. Хотя пару-тройку таких модников и даже модниц мне наблюдать доводилось.
И здесь, как это уже не раз бывало в наших беседах, повествование (по слову классика) совершенно закрывается туманом.
Сменив тему. поговорим о странных сближениях традиции с авангардом, хаотических вибраций воображения с железной логикой злой воли, осуществляющей плоды болезненных фантазий на деле.
Проза Алдан-Семенова – на первый взгляд писателя более чем традиционной ориентации, местами читается как Льюис Кэррол или магический реалист Кеннет Грант, как буколическое британское фэнтези:
Тухачевский выскочил из кошевки и помчался к пруду, оскальзываясь на проталинах, раздавливая звонкий ледок в лужах. Он бежал мимо зарослей ольхи с желтыми, как цыплячий пух, сережками, мимо ивняка с красной корой.
Или вот еще моментик в духе выкрутасов позднего Набокова:
Почему ты так странно одет? Где твой гвардейский мундир – неожиданно спросила Мавра Петровна.
Замени большое «м» в слове «Мавра» на маленькое, и перед Петровной вырастет Отелло.
Приведенное выше смутно мне напоминает стендап-импровизацию Ленни Брюса про еврея-моряка, чью руку следует закопать отдельно на гойском кладбище, потому что на ней татуировка, недопустимая с точки зрения верующих более чем традиционной ориентации.
А это уже Джонс Стейнбек «Про людей и про мышей»:
Тетя Клара исчезла, а из головы у Ленни выпрыгнул огромный кролик. Он присел на задние лапы, пошевелил ушами, сморщил нос. И тоже заговорил голосом Ленни.
В отличие от говорящего кролика из головы слабоумного Ленни, ни Эдуард Гольдштюкер, ни Иржи Пеликан, ни другие архитекторы Пражской весны в «Клоунах» не появляются. Тем более, «личный врач диктатора Чан Кайши, матерый сионист Кригель», как его именовали в страшилке «Тайное и явное», забракованной агитпропом за сгущение красок и передержки.
Акцент сделан на творческую молодежь, которой, конечно же, подливают-поддакивают люди постарше, на тамошних губановых и делоне.
Возможно, под вымышленными именами показаны реальные фигуры, но, чтобы их опознать надо быть чехом. Только в самом конце эпизода «Травля» скользкий напарник (Ладислав Мрквичка) сообщает Земану, что «Дубчек свалился».
А чтобы ознакомиться со сценарием оранжевой пражской весны не нужен доступ к секретным документам спецслужб. Чтобы воскликнуть «да вот же он!», достаточно раскрыть на нужной странице «Деревню» Бунина:
Вдруг, на остановке в Нежине, увидел Кузьма большую толпу у дверей вокзала. Толпа окружала кого-то и кричала, волновалась, спорила. У Кузьмы застучало сердце, и он побежал к ней. Быстро протолкался – и увидал красную фуражку начальника станции и серую шинель рослого жандарма, который распекал трех покорно, но упрямо стоявших перед ним х-лов в коротких толстых свитках, в несокрушимых сапогах, в коричневых бараньих шапках. Шапки эти едва держались на чем-то страшном – на круглых головах, увязанных жесткой от засохшей сукровицы марлей, над запухшими глазами, над вздутыми и остекленевшими лицами в зелено-желтых кровоподтеках, в запекшихся и почерневших ранах: х-лы были искусаны бешеным волком, отправлены в Киев в лечебницу и по суткам сидели чуть не на каждой большой станции без хлеба и без копейки денег. И, узнав, что их не пускают теперь только потому, что поезд называется скорым, Кузьма внезапно пришел в ярость и, под одобрительные крики евреев из толпы, заорал, затопал ногами на жандарма. Его задержали, составили протокол, и, ожидая следующего поезда, напился он до беспамятства.
Эпопея майора Земана финишировала в 1980, когда Польшу лихорадила «Солидарность», милая сердцу «друзьям Сахарова», в Москве назревал глухой скандал вокруг альманаха «Метрополь», а за океаном Рейган угощал диссидентов вкусной и здоровой пищей.
«Никакой выпивки» – так прокомментировал в эфире радио «Свобода» меню государственного обеда Петро Григоренко, бывший генерал, свихнувшийся на теме крымских татар. С характерным южным говором.
И мне сразу же вспомнился гениальный «Месс-менд» Мариэтты Шагинян:
– Усаживайтесь, господа, — сказал Кресслинг обычным своим, не особенно любезным голосом. — Я прошу извинить моих крокодилов, которые не могли вас дождаться и откушали раньше.
При слове «откушать» те, кто уже бывал в гостях у Кресслинга, не могли удержаться от несколько кривой гримасы. Платиновые полочки пришли опять в движение, Блюда из чистого золота плавно разъехались по столу. На одном из них был поджаренный ячменный хлеб из штата Висконсин, другое содержало тонко нарезанный репчатый лук, на третьем находились ломтики превосходного чикагского сыра. В чашах музейного фарфора приплыла и разместилась на столе та белая масса, которую русские называют простоквашей, кавказцы — мацони, а ученые-диетологи — лактобациллином. Полилась в хрустальные бокалы и охлажденная смесь водорода с кислородом, именуемая водой.
– Поужинаем, господа, – любезно проговорил Джек Кресслинг, первый подав пример и прикусив ячменного хлеба с луком. — Мы, властители крупнейших капиталов мира, знаем вульгарную мечту простонародья и чернорабочей части человечества набивать себе желудки едой. Уже одно это показывает их неспособность управлять вселенной. Получи они власть – и через год вы их не узнаете, так закруглятся их животы и заплывут глаза; а еще через год никакие врачи не помогут им от ожирения и подагры… Уменье жить, одеваться, тратить деньги, сохранять долголетие, уменье знать и понимать меру вещей – это привилегия тех, кто держит в своих руках все возможности быть чрезмерным!
