Он «учит» перегонщиков из Владивостока, каждый раз рискуя спровоцировать аварию. Я думал, он просто злой старик. А потом он рассказал мне, почему.
В кабине пахло пылью и остывшим кофе. За окном нашего «КамАЗа» не было ничего, кроме черной тайги и узкой ленты асфальта, разрезающей ее надвое. Мы шли по «федералке» уже третий час. Мой напарник и наставник, Сергей Михалыч, молчал, его морщинистые руки уверенно держали огромный руль. Для меня, салаги, это была первая серьезная ходка, и я старался не мешать.
И тут в зеркале появился «сверчок».
Так Михалыч называл их — праворульные легковушки, обклеенные мягким поролоном, всегда летящие из Владивостока не соблюдая правил и скоростного режима. Эта была какая-то «Тойота», свежая, блестящая даже в тусклом свете наших габаритов. Она прижалась к нашему заднему борту и истерично заморгала дальним светом, требуя уступить. Левая полоса была почти пуста, до встречки ещё было далековато и водитель мог вполне спокойно пойти на обгон.
Любой другой на месте Михалыча давно бы принял вправо, пропустив торопыгу.
Но не он.
— Михалыч, он же просит… — начал я.
— Попросит — перекрестится, — буркнул он, не отрывая взгляда от дороги.
И тут он начал их «учить».
Он не делал ничего противозаконного. Просто перед небольшим подъемом его нога «случайно» чуть ослабила давление на педаль газа. Скорость фуры упала, и легковушка за нами буквально задохнулась, потеряв темп. Потом Михалыч слегка качнул рулем, всего на пару сантиметров, но на скорости это выглядело так, будто наш прицеп вильнул. Водитель «Тойоты» испуганно отстал.
Когда он наконец решился на отчаянный обгон, уже поравнявшись с нашей кабиной, Михалыч коротко, на долю секунды, врубил дальний свет. Парень за рулем легковушки инстинктивно дернулся.
— Да ты что творишь, Михалыч?! — не выдержал я. — Это же чистое хулиганство! Мы же чуть в аварию не попали!
Он посмотрел на меня тяжелым, холодным взглядом.
— Не твое дело, салага. Таких «летчиков» земля долго не носит. Их учить надо.
Холодный ужин на стоянке
Через час мы съехали на освещенную тусклыми фонарями стоянку для дальнобойщиков. Пока я возился с чайником, Михалыч молча сидел в кабине. Я заметил, что его руки, которые так уверенно держали руль, мелко дрожали, когда он доставал сигарету.
За ужином из термоса я все-таки решился.
— Михалыч, я не понимаю. Ты же самый правильный водила, кого я знаю. Зачем ты так рискуешь из-за какого-то лихача? Я заметил что, ты так делаешь только с этими… перегонщиками. Почему?
Он долго смотрел в кружку с чаем, будто видел там что-то, известное ему одному. Я уже подумал, что он меня просто пошлет. Но он заговорил. Тихо, глухо, и от его голоса у меня по спине побежали мурашки.
— Пять лет назад у меня был сын. Пашка.
«Бать, это золотая жила!»
Он не громко рассказывал, а я видел все как наяву. Его сын, двадцатипятилетний парень, решил «подняться» на перегоне машин. Вложил все, что было, занял у друзей. Михалыч, как и сейчас, ходил в рейсы, а сын звонил ему и восторженно кричал в трубку:
— Бать, ты отстал от жизни! Это золотая жила! Я нашел почти новый кроссовер, по такой цене, что у нас за эти деньги и «Гранту» не купишь! Продавцы — нормальные пацаны, говорят, машина — огонь!
Михалыч его отговаривал. Он всю жизнь на трассе, он слышал по рации сотни историй про «конструкторы» и «распилы». Он по одной тольк фразу - ниже рынка и - нормальная машина, уже подозревал что с тем кроссовером что-то не так.
— Паш, не лезь туда, сынок. Обманут. Кинут или кривую машину всунут.
— Да ладно, бать, не каркай! Прорвемся!
Пашка полетел во Владивосток. Купил. Позвонил отцу, счастливый, сказал, что выезжает. «Ласточка летит, бать, не едет, а летит!» — это были его последние слова, которые Михалыч слышал вживую.
Он замолчал, достал еще одну сигарету. Я видел, как в свете фонаря блеснула влага в уголке его глаза.
— Он не доехал. Под Хабаровском, на скорости, у машины просто оторвало заднюю часть. Ее… ее разорвало пополам. Экспертиза потом показала — «распил». Сваренный из двух трупов после аварии в Японии. Без шансов.
Он рассказывал, как ехал туда, как опознавал… и как потом пытался найти тех «нормальных пацанов». Телефоны выключены, фирма-однодневка испарилась. Никто не был наказан.
А он потерял единственного сына.
Война, у которой не будет победителя
— Вот с тех пор я их и «учу», — закончил он, глядя в ночную тьму, туда, где убегала вдаль трасса, отнявшая у него всё. — Я смотрю на них, на этих пацанов за рулем, которые несутся сломя голову за легкими деньгами, и в каждом из них вижу своего Пашку. Я понимаю, что этот конкретный парень в «Тойоте», может, и ни при чем. Может, он для себя машину гонит. Но я ничего не могу с собой поделать. Злость выжигает изнутри.
Он затянулся и выпустил дым в форточку.
— Это моя личная война. Я знаю, что Пашку мне никто не вернет. Но если хоть один такой «летчик» после встречи со мной сбросит скорость, лихачить на дороге, задумается и доедет до своей мамки живым… может, все это не зря?
Мы сидели в тишине. Шум трассы казался теперь похоронным маршем. Я смотрел на этого сурового, уставшего человека и видел не дорожного хулигана, а отца, чье горе было таким же бескрайним, как эта сибирская ночь.
Рано утром мы тронулись в путь. Михалыч снова был спокоен и сосредоточен. Его личная война продолжалась. И я, сидя рядом, впервые задал себе вопрос:
Имеем ли мы право осуждать человека за его ненависть, не зная, какую цену он заплатил за свою боль?