Повесть
Все части здесь
Измученный дед Платон тоже заснул, почти под утро, и проснулся тогда, когда услышал, как скребет в дверь Полкан – просился пес на улицу. Встал на непослушных ногах, открыл дверь, выпустив собаку, отметил, что солнце только еще лениво появляется из-за верхушек сопок и стал думать, что же делать дальше. Думал недолго, ибо выхода у него другого не было – собрался быстро, перед кроватью, на которой лежала женщина поставил скамейку, на нее – кружку с водой, у дверей пристроил старое ведро на всякий случай, проверил ребенка, неуклюже перепеленав девочку в старый отрез от легкого одеяла, найденный в сундуке, и, заперев дверь тщательнее обычного, со всех ног кинулся вниз, в деревню. Неоткуда было ему ждать помощи, не у кого просить ее, кроме как у Ефросиньи – она одна была ему поддержкой, да и боялся, что не справится сам – все-таки ребенок еще, да и женщина незнакомая, неловко, не умеет он многого, не знает...
Ефросинья была уже на ногах, в доме ее пахло кислой похлебкой, и Платон втянул носом запах. Увидев его, женщина опешила – вчера ведь только простились.
Часть 2
Дед Платон будто остолбенел – никак не мог взять в толк, кто это схоронился под разлапистыми ветвями кедра, щедро осыпанными блестящим снегом. Сощурил подслеповатые глаза, посетовал, что зрение раньше, как у орла было, а теперь вот плохо видят глаза его, ступая осторожно, прошел к темневшему клубку и со страхом понял вдруг, что под кедром хоронится живой человек, в руках у которого... не то щенок, не то котенок... Батюшки, да это же дитя! Похолодело все в сердце у старого Платона – как же так, как мать (а это несомненно, мать) оказалась здесь, в лесу, одна, да по такой темноте?!
– Эй! – позвал он тихо, прикоснувшись к плечу женщины – эй!
Но она, казалось, совсем уже засыпала, и Платон испугался, что незнакомка может умереть. Со всех ног кинулся к тропинке, а оттуда к своей теплушке.
– Полкаша! Полкан! – позвал собаку – грей ее, а то ить замерзнет совсем, грей!
Собака словно поняла его – лег Полкан на женщину сверху, накрыв ее ноги своим телом, толку, конечно, от такого легконого, да не слишком упитанного пса немного, но все же...
Дед же Платон, боясь опоздать, летел к теплушке, совсем забыв про возраст, про больные ноги, про спину, которая гудела по ночам. Освещал себе путь факелом и молился только об одном – чтобы за это время волки не пришли, почуяв жертву. Полкану тогда не совладать с ними...
В сенях отыскал дед Платон волокуши, кинулся назад, ему казалось, что прошла целая вечность, как он оставил свою собаку с незнакомкой. Нашел их по дитячему писку – ребенок стал вопить настойчивее, потому Платон быстро сообразил, где они и даже блуждать не пришлось.
Оставив волокуши, сказал Полкану:
– Ну-ка, Полкаша, отходи...
И склонившись над женщиной, постарался взять ее на руки. Но руки не слушались, тоже зашлись от холода, поэтому он еле – еле забрал у нее из сложенных рук ребенка, – она крепко прижимала его к себе – расстегнул тулуп и засунул малыша, как котенка, за пазуху. Почувствовав человеческое тепло, малыш еще немного поревел, а потом затих. Ему кое-как удалось доволочь женщину до волокуш, и скоро он уже бежал в обратный путь, тягая их за собой за веревку.
Полкан бежал впереди, словно подбадривая своего хозяина, иногда взлаивал коротко, мол, не боись, немного осталось! Когда добрались до избушки, дед Платон вытер жгучий пот, заливающий потоками глаза, остановился и посмотрел на маленький комок на волокушах – теперь надо занести женщину в дом, да и ребенок... крошка совсем, может и не пережить мороза. Сначала он положил на единственную кровать малышку, а когда с большим трудом удалось поднять тщедушную на вид женщину и занести ее домой, ему показалось, что он растерял остатки всех своих сил.
Присел на сундук у дверей – отдышаться, потом подошел к незнакомке, бережно уложил ее ноги на кровать и при свете лампы вгляделся в лицо. Молодая еще совсем, миниатюрная, хрупкая, маленькая, почти ребенок. Лицо худое, а потому уже проглядывают четко очерченные скулы, видно, что красивая женщина – брови густые, вразлет, темные длинные волосы, маленький пухлый рот. Стал торопливо раздевать ее, откинув толстое одеяло в сторону. Снял теплую шаль, платок, тужурку на меху, ботинки, которые показались ему совсем тонкими, неподходящими для местных морозов, стыдясь, ощупал ее рубашку – нет, вроде сухая. Накрыл женщину одеялом и занялся ребенком.
Давно он не держал в руках детского тельца, а потому непослушные пальцы совсем не слушались, он боялся навредить крохе и все делал медленно. Ребенок за это время ни разу не проснулся, только чмокал и хныкал иногда. Самая нижняя пеленка, в которую был завернут малыш, была сухая, и дед неловко запеленал обратно, убедившись в том, что в руках у него девочка. Не зная, куда приспособить ребенка, он отыскал в сенях ящик, накидал туда теплых вещей из сундука и поставил ящик на пол, побоявшись, что если поставит на скамью, малышка, ворочаясь, может выпасть из него.
Сам он решил лечь на сундук, но не спалось – прислушивался к хриплому, неровному дыханию незнакомки, к всхлипыванию малышки и думал о том, что вот так нечаянно нарушен теперь его покой, а ведь не умеет он, оказывается, совсем не умеет заботиться о других. Бобыль, и есть бобыль – живет вдали от всего сущего, не от мира сего, как правильно про него в деревне говорят, и теперь вот это новое, что вошло в его жизнь, пугает его и не дает покоя.
Несколько раз незнакомка стонала, дед Платон вскакивал со своего неудобного лежбища, подходил к ней и трогал лоб, убеждаясь, что он горячий и покрыт бисеринками пота, мочил тряпицу холодной водой из ковша, прикладывал ко лбу, но она высыхала почти сразу и быстро.
– Ничего, касатушка, ничего! Поправишься!
Один раз женщина открыла глаза, прошептав: «Пить!», увидела его в свете лампы и закричала испуганно, тут же, вслед за ней, заплакала малышка, и дед Платон и не знал, кого успокаивать – то ли незнакомку, то ли ее дочь.
Пить он дал женщине теплой воды, а сам в это время, растопив самовар, нагрел воды и заварил травяной настой, коим его мать когда-то ребенком потчевала, если он заболевал – с тех пор он, запомнив, из чего тот настой делался, искал травы весной и готовил их впрок, чтобы на зиму, если заболеешь, было чем лечиться. Вот, пригодились дедовы заготовки...
Женщина сначала пить отказывалась в бреду, и он потихоньку внушал ей, что нужно, а то она совсем разболеется. Выпив целую железную кружку отвара, незнакомка уснула, провалившись глубоко в сон. Измученный дед Платон тоже заснул, почти под утро, и проснулся тогда, когда услышал, как скребет в дверь Полкан – просился пес на улицу. Встал на непослушных ногах, открыл дверь, выпустив собаку, отметил, что солнце только еще лениво появляется из-за верхушек сопок и стал думать, что же делать дальше. Думал недолго, ибо выхода у него другого не было – собрался быстро, перед кроватью, на которой лежала женщина поставил скамейку, на нее – кружку с водой, у дверей пристроил старое ведро на всякий случай, проверил ребенка, неуклюже перепеленав девочку в старый отрез от легкого одеяла, найденный в сундуке, и, заперев дверь тщательнее обычного, со всех ног кинулся вниз, в деревню. Неоткуда было ему ждать помощи, не у кого просить ее, кроме как у Ефросиньи – она одна была ему поддержкой, да и боялся, что не справится сам – все-таки ребенок еще, да и женщина незнакомая, неловко, не умеет он многого, не знает...
Ефросинья была уже на ногах, в доме ее пахло кислой похлебкой, и Платон втянул носом запах. Увидев его, женщина опешила – вчера ведь только простились.
– Ты чего это, Платоша? – спросила испуганно, глядя на заиндевевшие усы и бороду старика – вроде как мы с тобой вчерась только виделися.
– У меня, Фрося, такое произошло, такое! – и замолчал.
– Да чего ж ты молчишь, дурак старый?! – не выдержала Ефросинья, а когда он рассказал ей о своем ночном происшествии, ойкнула и приложила руку к груди – ох, ты ж!
Посидев так с минуту, она вскочила, взяла большой платок и стала складывать в него все, что нужно, потом принялась одеваться, а в карман тулупа бережно сунула стеклянную небольшую бутылку, запечатанную плотной бумажной пробкой.
– В городу платок на спирт обменяла – объяснила она деду – мало ли... Ишь, сгодился!
Когда они добрались по лесу до дедовой теплушки, зимнее солнце уже высоко стояло в небе. Ефросинья все сокрушалась:
– Да откуда ж они в лесу-то взялись? Дед, они, ты не узнал, с Сутоя нашего? Или с соседних Вешек?
– Да вроде не нашенские – отозвался старик – ляд их разберет! Я не разглядывал, спужался, как есть, да и некогда глазеть-то было!
В избе Ефросинья быстро скинула одежду и подошла сначала к ящику с малышкой. Та на удивление спокойно спала, и женщина только пощупала пеленку.
– Какая девочка спокойная! – прошептала она – ишь, спит себе и все! Только бы не захворала – такую малютку не выходим, фелшара теперь днем с огнем не сыскать – один, почитай, на весь район, остальные на фронте уж который год.
Потом подошла к женщине, присела на край кровати, прикоснулась ко лбу.
– Ажно пылает вся! Ладно, давай-ка, дед, нагрей воды теплой, надобно обтереть ее, потом я брусничника заварю, да травок разных. Сейчас попервоначалу спиртом, пропотеет, полегше ей, бедолаге, станет. Не нашенская она, это точно. У нас все бабы, как топором вырублены, а телом, как сдоба сдобная, а эта вон, тоненькая, как тростиночка, да лицо будто у царевны заморской какой.
Она быстро и умело протирала тело незнакомки, переворачивая ее то так, то сяк, нашла в сундуке другую постель, поменяла все, уложила женщину на спину и положила тряпку, смоченную ледяной водой, на лоб. На ноги надела шерстяные дедовы носки, укутала ее, как следует.
– Ну вот, скоро кризис, даст бог, и минует, да на поправку пойдет. А нет, так будем фелшара по району искать.
Весь день они провели, ухаживая то за ребенком, то за его матерью. Ефросинья беспокойно металась от малышки к женщине, гоняла Платона, наварила похлебку с картошкой, кинув туда маленькую горсть овса, найденного в столе. С собой она принесла молока, когда услышала от деда Платона о ребенке. Молоко деревенским выдавали всем понемногу, да ходили они к одному из жителей, он был единственным, кто держал козу, у него можно было купить немного, цену он не ломил, потому ходили и покупали, особенно для детишек.
– Титьку бы тебе мамкину! – сокрушалась Ефросинья, попытавшись попоить малышку с ложечки – да мамка твоя болеет лежит, щас молоко еешное для тебя отравой будет! Так что пей уж, что есть – и она осторожно, по капельке, поила малышку, показывая деду на ее личико – Платон, ты глянь, какие у нее глазки-то огромные! Никогда у ребятишков таких глазок не видывала!
День прошел более-менее сносно, а ночью незнакомка снова стонала и бредила, даже кричала. Ефросинья попеременке с Платоном поили ее теплым морсом и отваром трав, вытирали крупные капли пота со лба и груди, дважды Ефросинья протирала женщину спиртом.
Утром она стала собираться.
– Пойду я, Платон, подвода скоро в райцентр пойдет, лошаденка у их хиленькая, обернусь не скоро, попробую дохтура все ж найти! Не выходим мы ее – вторую ночь в жару мается. Справишься тут без меня?
Спрашивала она так, для проформы, потому что уже точно намеревалась идти – повязала белый платочек, надела тулуп, а сверху – шаль.
– Можа, тебе вторые рукавицы дать? Как бы руки не застыли?
– Не, у меня вона – теплые! Ты лучше сходи покуда за водой – совсем ить не осталось!
Когда Платон вернулся с источника, куда часто ходил за водой, – тот и зимой не замерзал, что было удивительно и потому еще, наверное, дали ему местные название «Горячий» – то увидел, что незнакомка открыла глаза. Большие, голубые, они пронзили душу деда Платона болью.
– Настя! – испуганно прошептала она сухими, потрескавшимися губами.
– Спит твоя касатка, ты не переживай! – Платон присел перед ней на скамью – хочешь чего? Пить, можа?
– Нет! – она вдруг крепко, чего не ожидал Платон, схватила его за руку – дед, послушай меня! Звать меня Травникова Дарья, я бежала из станицы – она назвала станицу – долго добиралась сюда, много где жила, старалась скрыться как можно дальше!
– Касатушка! – испуганно пробормотал Платон – да ты что? Да надобно ли это сейчас говорить-то?!
– Нет, дед, ты послушай, ибо единственный ты, кто спас меня и Настю мою, доченьку! Да только меня-то напрасно, оставил бы в лесу... Помру я, чувствует мое сердце. Так вот, дед, бежала я из родного дома из-за Насти. Немец меня снасильничал, когда они у нас стояли, Фридрих Краусе его имя. Не смогла я дитя убить! Ты, дед, меня понять должен... не могла! Стала в станице у себя изгоем, станичницы, бабы, говаривали, что я должна была немецкого выродка в утробе задавить – женщина закашлялась – а я не смогла... Не брали они в расчет, что Настя – дочка насильника, не от утех любовных я ею затяжелела... И когда одна за другой вдруг похоронки пошли в станицу, бабы совсем ополоумели – хотели самосуд надо мной и дочерью учинить, мол, или прибьем тебя, или нашим сдадим, сволочью вражеской называли. Вот и пришлось мне бежать... Долго я сюда добиралась, много где жила... Настеньке моей почитай уже семь месяцев... У меня в тужурке, в кармане внутреннем, метрики ее есть...
– Касатка – осторожно спросил дед – а ты как жа в лесу-то очутилась?
– Мы по тракту шли, я и остальные беженцы, – продолжила Дарья – я отстала от всех остальных, устала потому что. Смотрю – дым над сопками, подумала, что в той стороне деревня, решила путь через лес сократить, и пошла по тропе по насту. Сумерки уже надвигались, а деревни все нет и нет, заплутала я, а как стемнело и вовсе тропу потеряла. Потом только помню, что присела у кедра отдохнуть...
– Ладно, ладно – засуетился дед Платон – щас я тебя похлебкой накормлю! А потом отдыхай!
– Дед – она снова сжала его руку – спасибо тебе за спасение! Только об одном прошу – коли выживет моя Наська – расскажите ей про мамку, хоть немного! И вот – она содрала с шеи какой-то камень на шнурке – это Настеньке передай, как вырастет...
– Да ты что, Дарьюшка! – расстроился Платон – да ты... сама ей все и расскажешь, коли захочешь!
К вечеру, когда Ефросинья вернулась в теплушку, одна, без доктора, Дарья уже не дышала.
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.
Все текстовые (и не только), материалы, являются собственностью владельца канала «Муза на Парнасе. Интересные истории». Копирование и распространение материалов, а также любое их использование без разрешения автора запрещено. Также запрещено и коммерческое использование данных материалов. Авторские права на все произведения подтверждены платформой проза.ру.