Ледяной дождь барабанил по кабине «Вольво» Федора, словно тысячи иголок. Он мчался по мокрому ночному шоссе, вгрызаясь в темноту длинными щупальцами фар. Впереди — пустота, позади — сорок тонн медицинского оборудования. Срочный заказ. Очень срочный.
Его звали Федор, но в эфире все звали его «Скалой». За его невозмутимость и надежность. Он был дальнобойщиком с тридцатилетним стажем, и асфальт был его домом. Но в этот раз его каменное спокойствие дало трещину. Он вёл не просто груз. Он вёз надежду. В больнице родного города, в реанимации, лежала его дочь Катя. Срочно нужна была сложная операция, а необходимый аппарат был только в столице. Он мчался, нарушая все скоростные режимы, заключая сделку со временем.
Внезапно в зеркале заднего вида он заметил две пары фар. Две иномарки без номеров, стремительно приближающиеся. Инстинкт, отточенный годами, заставил его насторожиться. Одиночная фура с ценным грузом — лакомый кусок.
Они поравнялись с ним. Из окна одной из машин высунулась рука с рацией.
— Эй, дед, тормози! Контейнер нам, и живым останешься!
Федор лишь сильнее вжал педаль газа. «Вольво» рыкнула и прибавила. Сквозь его обычную невозмутимость прорвалась холодная ярость. Никто не смел стоять между ним и спасением его девочки.
Началась бешеная погоня. Легковушки, верткие и быстрые, как осы, кружили вокруг махины, пытаясь прижать ее к обочине. Одна из них рванула вперед и резко перед ним затормозила.
Федор не сбросил скорость. С глухим ударом он смял багажник легковушки и отшвырнул ее в сторону, как игрушку. В зеркале он увидел, как та кувыркается в кювет.
Вторая машина открыла ответный огонь. Пули защелкали по кабине, разбивая зеркала. Осколки стекла впились Федору в щеку, но он почти не почувствовал боли. Адреналин заглушал всё. Он зигзагами метался по дороге. Его кабина превращалась в решето.
Он рванул ручку пневматики. Сзади взметнулся столб искр — он опустил прицеп, волоча его по асфальту, создавая за собой огненную завесу. Это был отчаянный шаг. И он сработал. Вторая машина на полной скорости врезалась в железную преграду и замерла с развороченным передком.
Тишина. Свист ветра в разбитых окнах, прерывистое дыхание. Федор, тяжело дыша, поднял глаза. На навигаторе горела надпись: «До конечной точки: 50 км». Он мчался сквозь ночь, истекая кровью из пореза щеки, но не чувствуя ничего, кроме всепоглощающей цели.
Он вылетел на окраину города на рассвете. Его «Вольво», вся в вмятинах и следах от пуль, ревела, как раненый зверь. Он мчался по пустынным утренним улицам, игнорируя красный свет, поворачивая за поворот, пока наконец не увидел знакомое здание больницы.
У ворот его уже ждали. Врачи и санитары бросились к машине, как только он, с визгом тормозов, остановился у главного входа. Он вывалился из кабины, едва стоя на ногах.
— Аппарат... — прохрипел он. — Для Кати Громовой... Везите...
Медперсонал уже разгружал бесценный контейнер. К Федору подошел главврач, положил руку ему на плечо.
— Успели, Федор Михайлович. Успели. Операция начнется через час.
Федор прислонился к горячему капоту своего грузовика и закрыл глаза. Силы окончательно покинули его. Его доставили в ту же больницу, обработали порезы и прописали успокоительное.
Он очнулся через несколько часов в больничной палате. Первое, что он увидел, — это лицо жены, Марии. Она плакала, но это были слезы облегчения.
— Она жива, Федя... Операция прошла успешно. Врачи говорят, всё будет хорошо. Ты спас её.
В тот вечер ему разрешили навестить Катю. Она была бледная, с трубками в руках, но живая. И она улыбалась.
— Пап... — прошептала она. — Ты приехал...
Федор взял её руку в свою, большую, грубую, привыкшую к рулю. Он смотрел на дочь, и всё пережитое — погоня, выстрелы, страх — отступило, превратилось в ничто.
Через месяц Федор стоял на стоянке и смотрел на свою «Вольво». Её уже отремонтировали, залатали все пробоины, вставили новые стекла. Но он знал, что шрамы остались. Как и у него. И у Кати. Но они были живы.
Он погладил теплый капот.
— Спасибо, «Скала», — тихо сказал он. — Довёз.
Он сел в кабину, завёл двигатель. Впереди была снова дорога. Длинная, бесконечная, но теперь совсем другая. Потому что впереди была жизнь.
А.И. Пецун