Вспомнилось вот тоже из былого.
По ту пору решила обзавестись собственным жильем, а хватало ровно на такое, что б по подъезду идти не в противогазе, но зажав нос. Решающим было обстоятельство, что все окна квартиры выходили на внезапно случившийся кусок неухоженного старого парка.
Сносный психологический комфорт моего внутреннего мизантропа был удовлетворен, а большего мне в те времена и не надо было.
В целом район днем был безлюдный, но с сумерками появлялись неясные тени, скользившие вдоль стен тамошних панельных пятиэтажек, скрывающиеся потом в лабиринтах бараков.
К тому времени у меня стажа в прокурорском следствии уже было года полтора – два и я себя мнила «бывалой». Не малую роль для того сыграло и частое посещение этого практически «гетто». Убийства и суициды, а также некриминальные трупы там случались с завидной регулярностью. Я даже отчасти гордилась, что могла ориентироваться в мудреных, хаотичных переулках и тупиках, показывая новеньким операм дорогу. А вот изнасилования в моём районе случались редко. Полагаю, что по причине невозможности потерпевшими осознания этого статуса, в условиях бытовавшего там «джентльменского» отношения к местным дамам. Иными словами изнасилование там было такой нормой, о которой и заявлять то, собственно, незачем.
А тут заявили. И прямо в соседнем подъезде. Дожидаться следственно-оперативную группу решила на улице, прямо на лавочке у подъезда, заодно, думаю, огляжусь, оценю обстановку инкогнито. Однако в соседний подъезд никто не вошел и никто не вышел за те полчаса, что ждала несущий от отдела милиции на всех парах уазик – таблетку.
Мы безуспешно тарабанились в кустарно сваренный, мерзко-зеленый кусок металла, представляющий собой двери квартиры, обозначенной как место преступления, пока на этот грохот не выглянула соседская бабуля – одуванчик и изрекла загадочное «смеркается уже, заходите через окно», и захлопнула дверь. Надо ли говорить, что и она на стук более не открыла.
Вышли из подъезда, безнадежно посмотрели на спекшиеся от многослойной масляной краски рамы и мутные стекла в которых не было ни малейшего признака жизни, после чего отправились всей толпой за многоэтажку на разведку.
А там, надо сказать, кипела жизнь! Как оказалось, с наступлением сумерек из окна этой «нехорошей квартиры» выкидывалась на улицу доска и по ней внутрь мог попасть всяк желающий.
Поскольку мы желали, то естественно зашли как боженьки в последних лучах заходящего солнца.
В квартире кишело.
В трех темных (давно обесточенных за неуплату) комнатах сомнабулически передвигалось человек десять разного пола и возраста, не обращая на нас ровным счетом никакого внимания. Ситуацию спас местный участковый, который отыскал среди груды старых матрасов пожилого и вусмерть пьяного хозяина и кое-как добился от него ответа - где его дочь.
Попутно участковый нам объяснял, что искомая дочь умственно – отсталая и если кто мог быть тут потерпевшим, то это она. Остальным обитателям если и случись быть изнасилованным вне зависимости от пола, то они этого просто не заметят.
Пока я скромно переминалась в коридоре на более менее чистом пятачке драного линолеума, наблюдая за операми разгребающими по комнатам толпу и по частям фиксирующих их за запертыми дверями, то слышала странный свист, внезапно сменившийся едва уловимым шипением. Слева от меня была запертая комната - кухня. Из нее неслась такая вонь от объедков и испорченных продуктов, что опер Серега её закрыл мгновенно как мы пробрались в квартиру и для пущей герметичности притер дверь в косяк пинками.
Дочь обнаружили в одной из комнат, в шкафу. Зареванная тридцатилетняя бабища с лицом пятилетнего ребенка. Она была выше нас всех на голову и физически крепче самого дюжего опера.
Попытки выяснить у неё хотя бы что-то из обстоятельств посягательства на нее было невозможно. Она смотрела на нас, трогала руками за волосы, улыбалась, размазывала высыхающие слезы, потом показывала на свои глаза и на диван в комнате, говоря «Дядя! Дядя!.
Оставалось везти её на освидетельствование и искать психолога для допроса. Но минимально возможный документ все таки следовало заполнить, ну хоть какой-то протокол осмотра места происшествия написать. Впрочем вся квартира и была одним сплошным происшествием, случившимся уже очень давно.
К тому времени приехали еще несколько машин из милиции и всех обитателей сгрузили для доставки в отдел и вытрезвления. Допрашивать любого из них прямо сейчас было бесполезно.
Опера пошли искать понятых для осмотра освободившейся квартиры, а я решила наконец закурить сигаретку, что б хоть маленечко сбить налипшую прямо в носоглотку вонь всколыхнувшуюся от интенсивного передвижения потенциальных подозреваемых.
Достала зажигалку и... тут участковый предложил погодить, мол найду вам баночку для пепла. После чего дернул на себя дверь кухни.
Сказать, что от запаха тухлых яиц, капусты вырезало глаза до брызнувших слез – ничего не сказать. Дышала я или рефлекторно перестала, тоже сложно вспомнить. Участковый вдруг схватил тяжеленный табурет, что подвернулся под руку, одним броском из коридора высадил стекла в окне кухни и выволок меня за шиворот в подъезд.
Свист и шипение, которое я ранее услышала - это был газ херачивший невозбранно из газовой плиты залитой водой закипевшего чайника.
Когда газовики уехали, спустя пару часов я снова приступила к подробному осмотру квартиры при свете оперских фонариков. Впрочем зазря. Преступления не было.
Предполагаемую потерпевшую осмотрели специалисты и вынесли вердикт, что её физиология столь же девственна, сколь и сознание. Протрезвевшие гости «нехорошей квартиры» вспомнили, что дочь хозяина часто прячется в шкафу и вылезла в момент бурного совокупления одной парочки, чем несказанно их изумила и сбила волну возбуждения. Они на неё от обиды еще более обидно накричали, после чего дочь убежала к той самой соседке бабуле - одуванчику и как умела пожаловалась и рассказала, что видела. Бабуля решила, что убогую снасильничали, о чем позвонила в милицию.
Вскоре тот райончик я покинула, справедливо рассудив, что не живи, где работаешь, и не работай, где живешь.