Зоя Семеновна всегда приходила в «Горжетку» на полчаса позже других «девочек».
Она на ходу стягивала с красной от жары шеи шарф, отдувалась и пучила глаза, медленно, грузно ставила отекшие ноги на только что вымытый кем–то пол, проходила мимо охранника Вадика, потом двигалась между рядами навешанных шуб и дубленок к служебному помещению.
— Приветствую! — вставал по струнке Вадик, быстро поправлял воротничок безупречной рубашки, как будто Зоя Семеновна — генерал, а он — так, рядовой, пороха не нюхал, и уже чем–то провинился.
— Доброго, — выдыхала вконец измученная духотой помещения женщина, потом быстро прощупывала глазами магазин. — Девочки, я пришла.
Ей кивали сотрудницы, продавцы–консультанты, рассыпанные по залу, как маковые цветочки на серо–голубом, норковом, кроличьем, соболином поле, лохматом и пушистом.
Они все были в красных блузках и черных юбках.
— Зачем красный? Рябит же! — как–то возмутилась Зоя Семеновна на летучке. — Черный низ и белый верх самое то!
— Ну это же скучно, и везде так носят. А у нас будет по–другому! — покачала головой администратор Надежда. — Да и потом, красный цвет хорошо видно, нашим клиентам не придется долго искать глазами консультанта. Всё, девочки, блузки отглаживаем каждый день, юбки не выше колена, каблуки по желанию, как обычно.
Летучка тогда закончилась полнейшим расстройством Зои Семеновны. В красной блузке она смотрелась огромной, как гора или огненный шар. И этот цвет совершенно не шел к ее и без того багровому местами лицу…
— Зоя Семеновна, там чаёк заварили, ромашковый, вы попейте! — пискнула Нина, малюсенькая женщина с худющими, вечно холодными руками и с прической «ежиком». Она и ее сестра Валя, обеим за пятьдесят, работали тут вместе. Их чаще всего покупатели вообще не замечали из–за низенького роста – за шубами и не видно.
— Да, Нинок, фу–у–у–х… Сей момент. Мне ж мало отеков, я как аквариум, а ты про чай, — буркнула Зоя Семеновна и потопала дальше.
Она задевала плечами дорогие меха, на тех оставались капли от идущего на улице дождя, но Зое Семеновне было всё равно. Дойти бы до стула, стоящего у входа в служебное помещение.
Дошла, минут пять покопалась с пуговицами пальто, тяжело, с бульканьем задышала, потом, наконец справившись с верхней одеждой, села, выпростав вперед ноги.
— Машуль, помоги, не нагнусь! — захрипела она стоящей недалеко бойкой, спортивно сложенной даме.
Та подскочила, не переставая следить глазами за бродящими по залу покупателями, вжикнула «молниями», выпрямилась, как отпущенная пружина, и стала дальше наблюдать, потом кому–то улыбнулась, хотела идти, но Зоя Семеновна ее остановила.
— Не. Не будут они покупать. Ты лучше галстук поправь. Напридумывали галстуки эти, что вам удавки! — и потянула себя за обхвативший шею тугой галстук.
Мария Львовна поправила и галстук, потом разгладила складочки на блузке Зои Семеновны.
— Может водички вам? — участливо просила она.
— Да что вы меня все поите?! Хотите, чтобы разорвало?! — рыкнула с досадой тучная Зоя, потом вздохнула. — Иди, твои надумали, норку пепельно–серую будут брать. Они ее не трогали, но уж больно дама на нее зыркает часто.
Маша поспешила к покупателям, оставив Зою Семеновну отдуваться дальше.
Та сидела на стуле, как огромная красная туча или воздушный шар, который вот–вот отправится в полет, только корзину никак не прицепят, вот и вышла заминка.
Зоя сидела, покойно сложив руки на животе и глядела вперед.
В магазине шла вялая торговля. Будний день, все на работе, основной чёс пойдет к вечеру. Вот тогда понаедут толстосумы с такими же большими животами, как у Зои Семеновны, только поупругее, да с женами–сушеными блондинками.
Зоя Семеновна никогда не понимала, почему все богачки, как она называла тех женщин, кто может позволить себе купить шубу за двести тысяч, красятся в этот пепельно–блондинистый цвет. По Зое так это не каждому идет. Нет, не каждому…
Вот ей такой цвет подошел лет пятнадцать–двадцать назад, когда глаза были еще не водянисто–бледные, а фиалково–синие. И она тогда покрасилась, хотела удивить супруга, освежить чувства, а он и не взглянул. Не заметил.
Что она тогда сделала не так? Давила? Да, все говорили, что пережимала, держала мужа в «строгом ошейнике», но так на это были причины. И они, эти причины, стройные, грудастые, губки бантиком, мужа и сгубили. Нет, не мужа. Зою…
…От вялых, перемежающихся с дремотой мыслей Зою Семеновну отвлек пинок дверью. Из служебки выскочила, шарахнув по Зое, какая–то незнакомая девица. Она прижимала к уху сотовый и шипела в него, что «не станет» и «не будет», и вообще «она не унизится».
Поскольку девица была в красной блузке, то Зоя Семеновна поняла, что это новая сотрудница, о которой вчера предупредили Надежду. Звонок был уже почти в десять, когда считали выручку и закрывали магазин. Надя тогда нехотя взяла трубку служебного телефона, долго слушала, потом переменилась в лице и кивнула. А потом сообщила, что скоро у них будет пополнение.
— А зачем оно нам? — поинтересовалась тогда Мария Львовна. — Самим не хватает.
— За надом. Человек попросил, соседка, я не могла отказать. Всё, не отвлекайте меня. Зоя Семеновна, как думаете, перевесить манто? Мне кажется…
Но Зое вчера было абсолютно все равно, где висит манто, и кто придет работать вместе с ними. Устала, хотя так и сидела весь день на стуле, как обычно. Она ушла, так и не ответив. Уползла к себе в нору, одинокую и пустую.
… — Поосторожней, убьешь же! — кашляя и булькая так, что заходила ходуном вся грудь, проворчала Зоя Семеновна.
Девчонка оглянулась, теперь уже хмуро посмотрела на красную блузку Зои Семеновны.
— Что? Да вы тут вообще не должны сидеть! — бросила она. — В зале надо работать, а не тут рассиживать. — Потом снова принялась шипеть в телефон:
— Мама! Это какой–то отстойник для старых дев! Я не буду тут…
Зоя не расслышала окончания разговора, да и не интересовалась.
По сути, эта молодая козочка, невесть какими судьбами попавшая в меховой магазин, права.
Старые девы. Не все девы и не все старые, но, в общем и целом, «устроенных» мало. Кто хорошо упакован семьей и заботами, не станет по двенадцать часов стоять между норкой и песцом. Им некогда. Да и незачем. Они носят этих самых песцов. На себе.
А вот те, у кого дома тишина, у кого все выросли и разлетелись, у кого дети набрали кредитов или взяли ипотеку, или пенсия с гулькин нос, вот те все тут, в красных блузках и при галстуках. Работают. И Зоя Семеновна при них…
— Маш… — позвала Зоя ту женщину, что помогала ей расстегнуть сапоги. — Кто эта бойкая? Так дверью меня шарахнула, синяк теперь будет… — потерла плечо, потом бросила руку вниз, та повисла плетью.
— А–а–а… — протянула Маша. — Это Татьяна. Вчера же звонили. Надя сказала ее не трогать. Но уж очень борзая девица! Не будет она, видите ли, торговать. А что тогда сюда пришла, если не хочет работать?! А, кстати, вы–то чего приехали?
Зоя Семеновна задумчиво поджала губы, потом цокнула, раскрыла рот, как рыба, которую выбросило на берег, подтянула чуть вверх юбку, оголив полные, раздутые венами икры, сняла сапоги, повертела ступнями в капроновых чулках. Ноги крутились плохо, суставы болели, пальцы едва–едва гнулись. Проклятые почки, чтоб их...
— А чего мне дома сидеть? Я тоже на работе, как–никак. Присутственный день у меня, как в думе. Трон, правда, маловат, седалище не помещается, но не до жиру! — Зоя Семеновна похлопала себя по бокам. — И так его хватает. Ладно, понятно. Таня, так Таня... Иди, Маш. Вон та дама в куртяшке терракотовой сейчас шапку будет выбирать, ты ей с помпоном не предлагай. Всё, Марусь, давай, она уж взопрела. И я тоже.
Мария участливо поглядела на коллегу, потом расплылась в улыбке и поспешила обратно в зал, одевать «терракотовую» клиентку, а Зоя Семеновна, посидев еще, медленно поднялась и ушла в служебную комнату. Там она долго кашляла, согнувшись пополам и уперев кулаки в крышку стола.
«Нет, надо все же в больничку… Но не перенесу, тошно там! Гнетет всё…» — подумала она и налила себе ромашкового чая…
… Таньку раздражало всё – этот запах овчины от дубленок, эти щекочущие кожу ворсинки, переливы на дорогом мехе, том, который теперь ей не по зубам.
У них с матерью раньше было практически всё. Всё, о чем только можно мечтать: машина, хорошая одежда, денег куры не клевали, украшения тоже меняли каждый день. Ну не каждый, ладно, но их было много. И у папки даже был сейф, а в нём… В нем купюры и пистолет.
Отец показывал его девушке, даже давал подержать в руках. Тот оказался холодным и тяжелым. Таня даже не думала, что оружие такое тяжелое. Попросила пострелять, но отец только усмехнулся. А потом свозил дочку на стрельбище. Она оказалась довольно умной ученицей. И еще ей нравился запах пороха.
Хорошо, одним словом, жили, в достатке, все прихоти, все мечты реализовывались тут же, не отходя от дивана.
Но всё лопнуло разом, как мыльный пузырь.
Танюшку до сих пор трясло, когда она вспоминала, как пришли вечером люди, оттолкнули папку, сунув ему под нос какую–то красную «корочку» с фотографией, стали вытряхивать из шкафов вещи, бросать прямо на пол белье, срывать с вешалок платья и костюмы, выворачивать ящики комода, срывать со стен картины, щупать их, рвать. Потом велели открыть сейф.
И там не было уже ни денег, ни пистолета. Отец стоял бледный, потный. Мама плакала и всё повторяла: «Коленька, ну как же так… Коленька…»
Её поскуливание всё ещё звучит в Таниной голове. Девчонка зажимает уши, а мать всё равно плачет где–то внутри, не унимается.
Папу забрали. Он даже не попрощался, как будто ему было стыдно. Дальше была опись имущества, конфискация, переезд к бабушке в хрущевку. А папину квартиру опечатали.
И бабушка, устав кормить на свою пенсию обнищавших ленивцев–родственников, устроила внучку сюда, в меховой магазин «Горжетка».
— Я не буду торговать! Не буду! — топала ногами девушка. — Сами идите!
— Будешь, детка. Будешь. Любишь кататься – люби и саночки возить! Вы, пока с папой–вором жили, мне ни копейки не давали, в гости не приезжали, брезговали. А тут нате вам, пожаловали. Что одна лодырь, что вторая, — Бабушка ткнула пальцем сначала в Таню, потом в свою дочь, Ирину. — Я позвонила, договорилась, тебя берут в «Горжетку». И только попробуй стащить там деньги! Слышишь?! Только попробуй!
Бабушка так кричала, стучала по полу палкой, усмехалась, что Татьяна расплакалась.
И оказалась тут, в душном, пахнущем овчиной зале.
— Ну, чего ты стоишь? Поди, предложи что–нибудь! Волка ноги кормят, — подтолкнул кто–то Таню к зашедшим в магазин женщинам. — Ты хоть в мехах–то разбираешься?
Татьяна оглянулась. Мария Львовна. Недовольная, высокомерная, стоит, смотрит презрительно, с недоверием.
А Танюшка, между прочим, в мехах разбиралась. Но как бы с другой стороны – какой ей идет, а какой нет, что с чем надеть. Да и то поверхностно, по модным журналам и программам «Давайте мы вас переоденем», которые крутили, пока Таня завтракала.
А вот эти замысловатые «лекало», фасоны, покрои и рукава три четверти девчонку не интересовали никогда.
Танюшка вяло процокала каблучками к пожилой паре, супругам.
— Подберите что–нибудь моей даме. Подороже! — щелкнул ботинками старик. А старуха, — да, в глазах Тани это была совершеннейшая старуха, всё лицо в морщинах, ужас, — та смотрела восторженно, тянула руки к молодежным моделям.
— Это вам не подойдет. Вам на другой конец зала. Там балахоны, — буркнула Татьяна.
— Что? Нет, вы не поняли! Мне не нужны балахоны. Я хочу шубку. Такую, знаете… В театр сходить, в…
Бабуля замялась, а Таня продолжила за неё:
— В цирк. На кладбище…
Мария Львовна внезапно оттеснила девчонку в сторону, засюсюкала с оторопевшими покупателями, повела их к «средней ценовой категории».
А потом Маша, когда пара, довольная и счастливая, пришла на кассу, почему–то сказала, что это клиенты Зои Семеновны.
— Это вранье! Они мои! — насупилась Татьяна. — Потом ваши, но начинала я! А ваша Зоя Семеновна к ним даже не подошла! Она, как жаба, сидит там, у подсобки, и глазеет, как мы работаем.
Таню распирало от злости и обиды. На что, на кого? На отца. Он виноват в том, что его Танька теперь работает продавцом.
И да, половину своих «сделок», как деловито называли «девочки» продажи, они записывали На Зою.
— Я сама знаю, как и что мне делать, девочка. И, между прочим, именно Зоя Семеновна подсказала мне, что предложить этим влюбленным старичкам. Таня, да вздохни ты уже и улыбайся. Ты в красивом магазине, не сало же на рынке отвешиваешь, а среди мехов! Ты в тепле и комфорте, скоро, вон, перерыв, поесть сможешь, а Зоя Семеновна… Да ладно, тебе не объяснить…
И Мария Львовна, опять с радушной улыбкой, как хозяйка, встречающая долгожданных гостей, подалась к покупателям…
А Таня так и осталась стоять посреди зала, глядя исподлобья на красную тучу Зою Семеновну, сидящую на стуле. Туча едва заметно дергала бровями, помахивала руками, и ее коллеги, как марионетки, послушно задвигались в такт этим подмигиваниям.
— …Девушка! Девушка, что же вы спите на ходу?! Вот эту дубленочку покажите! — Палец посетительницы указал на белую курточку с огромным, под барашка, воротником.
Татьяна, очнувшись от своих мыслей, неловко сняла дубленку, сунула под нос клиентке.
— Мда… И где вы их только берете, таких куцых! — скривилась та. — Уберите. Мне не нравится.
— Было бы предложено! — фыркнула Таня. — Нормальная вещь. Просто вы для нее старая.
— Что? Нахалка какая, а! Ой, а не Римова ли ты, девочка? — клиентка вдруг издевательски усмехнулась. — Из князи в грязи, значит? Матери привет. Она тоже тут? Всей артелью трудитесь? Ах нет, артель – это у папеньки. Сколько ему дали? Суд был уже?
Галочка Налимская… Танька ее узнала, залилась краской. Стыдно! Господи, как стыдно!..
Налимские иногда встречали Таню на папиных вечеринках.
— Нашалили вы, конечно, знатно! — Налимская покачала головой, как будто она учительница, а Танька — хулиганка. — Да, поди, срок большой дадут. А ты тут обживайся, ты…
Она всё говорила и говорила, пока наконец не довела девчонку до слез.
Налимской было приятно. Это читалось по её довольной ухмылке, по тому, как она расправила плечики и думала, что бы еще такое сказать, чтобы совершенно уничтожить ненавистную Таньку, Таньку, из–за которой Николай не стал бросать семью, не ушел к Галочке.
… — Коля, но ты же можешь просто ее навещать, — уговаривала Николая в своей прихожей Галка, пока тот завязывал шнурки на кожаных ботинках. — А жить со мной.
— Я не хочу ее «навещать». Она моя дочка, я ее люблю, — отрезал мужчина.
— А меня ты любишь? — обиделась Галочка.
Её он не любил. Развлекался только. И за это она отомстила. Всем им отомстила. Сообщила, куда следует, о том, что Николай Сергеевич Римов — простой вор, рассказала, что и как, даже написала, как просил следователь, – подробно и обстоятельно — все схемы, о которых Коля рассказывал ей в легкой дремоте. И была довольна.
Налимская бы никогда не успокоилась, прилипла к девчонке, как пиявка, но боковым зрением заметила надвигающуюся на себя красную тучу.
Туча подплыла ближе, из её недр раздался булькающий вздох, кто–то положил свою тяжелую руку на Танино худое плечико.
— Дамы, позвольте вас обслужить, — прохрипела Зоя Семеновна, уставившись грустными, с мешками внизу, глазами, на Налимскую и ее подружку. — К вашему типу лица, без сомнений аристократическому, подойдут вон те вещицы. Они сшиты в единственном экземпляре, поверьте. И вам будут как раз. Танюша, детка, позволь мне, — улыбнулась Зоя девчонке. А потом, повернувшись опять к клиенткам, добавила:
— Такая талантливая молодая леди, бойкая, да, горячая, но молодежь и должна быть такой, не правда ли? Это помогает вам, людям нового поколения, жить на всю катушку! — И подмигнула.
Налимская подумала, что «люди нового поколения» — это комплимент ей, улыбнулась благосклонно, подалась к «единственным экземплярам», а Зоя, хлопнув Татьяну по тощему заду и зыркнув на ухмыльнувшегося охранника, прошептала:
— Иди в туалет, приведи себя в порядок. Хоть ты мне и нагрубила, но не люблю, когда щуки мальков кусают. Иди, потом всему научу.
Таня, закусив губу, метнулась прочь.
А Зоя Семеновна завершила сегодня удачную сделку. Одну единственную, ради нее, может, и ехала. И дело не в проданном Налимской манто, а в чем–то другом, в заботе.
Остальное — покупки, проценты, — на Зою Семеновну запишут «девочки», потому что Зоя со своего стула у служебки всегда подсказывает, как быть, если дела идут не так уж и хорошо. Капризные, растерянные, зашедшие просто так, «поглазеть», клиенты, попав во внимание Зои Семеновны, никогда не уходят без покупки. Перчатки, шляпки, шарфы, сумочки, носочки и кофточки – всё опускается в их сумки, потом протягивается карточка, приятно пищит датчик, деньги «капают» на счет магазина. И процент сразу Зое.
— Вообще–то так не делается. Твой клиент — тебе и копейка, — пояснила шмыгающей Тане Мария. — Но Зоя Семеновна тут на особом счету. И не у начальства. У нас.
— А что в ней такого? Ну да, она меня сейчас выгородила, а то эта… — Татьяна кивнула в сторону зала, — эта Налимская теперь разнесет по всем, что я в магазине работаю. Но ведь Зоя Семеновна больше ничего не делает. А вы ей свою выручку отдаете!
— А мы все тут ей должны, понимаешь? Нет, не деньги. Ты ешь, а то перерыв скоро закончится, всем надо успеть пообедать! — засуетилась вдруг Мария Львовна, встала и ушла, так и не допив чай…
… Много лет назад, как будто в прошлой жизни, Зоя стояла у роддома и ждала, когда за ней приедет муж. Он обещал, или ей это показалось. Она вообще плохо соображала, потому что потеряла много крови, родила девочку, но та не выжила. И теперь Зоя должна была, видимо, ехать домой одна, опустошенная и растерянная. Её супруг Лёня так и не появился.
Зоя поплотнее сжала воротничок шубки, медленно пошла от серого здания роддома к автобусной остановке. Как доехала до дома, как поднялась в квартиру, она не помнит. А вот как кричала, чтобы «все эти выдры убирались прочь», чтобы Лёня прогнал своих гостей, помнит хорошо. Она его ревновала, а он ей изменял назло, или в обратной последовательности – никто уже и не скажет, но в итоге Зоя Семеновна осталась одна. Лёня от нее ушел, убежал. Она его задавила, и он не выдержал.
Зоя позлилась, покипела, порыдала, а потом ей стало одиноко и тоскливо. Детей нет и не будет, мужа тоже. И денег. Надо чем–то себя занять. И она устроилась работать в этот самый магазин меха. Почему туда? А просто пошла по первому попавшемуся объявлению. Да, в ее бытность такие объявления клеили на дощатые панели и закрывали стеклянной дверцей от хулиганов.
«Горжетка» тогда еще только набирала силу, набирала ее и бледная Зоя. Остепенилась, стала во всем разбираться, ездила на выставки, разглядывала товар, даже одно время была администратором. Привела сюда Вадика, который как–то чуть не попал под ее машину, старые «Жигули», – хотел свести счеты с жизнью.
— С чего? — поинтересовалась у него Зоя, вынув изо рта сигарету.
— А так… Всё плохо… — протянул он.
— Станет хорошо. Работать у нас будешь, понятно? Под моим чутким руководством, — бросила Зоя Семеновна, нацарапала на бумажке адрес, велела прийти на следующий день.
Подкармливала его, одежду покупала, пока он на ноги не встал, бедолага.
Маша, Мария Львовна, и сестры–мышки пришли в «Горжетку» из галантереи. Тоже Зоя привела. Маша одна растит троих детей, муж, инвалид, не вылезает из больниц, так что Машка крутится сама. Сестры вообще отдельная песня, мнят себя обнищавшими аристократками с отменным вкусом… Пришлось приютить и их.
Маша стала работать в ателье при магазине. Сейчас уже не шьет, глаза не такие зоркие, да и надоело, работает в зале. А Зоя Семеновна приглядывает. Сестры сразу вышли в зал, «благодетельствовать».
Все, кто ходит тут в красных блузочках, все те «девочки», кому за пятьдесят, все «Зоины». Дети, пьющие мужья, разорение фирмочек и отсутствие работы или зарплаты – все бултыхались в одном и том же, а вылавливала Зоя себе не каждую рыбку, сначала приглядывалась издалека, наводила справки, потом, как кошка, выцапывала себе.
Когда стало подводить здоровье, с должности управляющего Зоя ушла. В деньгах потеряла, зато крепче спала. Почки, окаянные, отеки, одышка – все мешало. Врачи предлагали уйти на больничный, но Зоя не могла. Дома одиноко, холодно, маетно. А тут, в «Горжетке», жизнь!
— Тань, ты не стыдись, что продавцом стала. Это не хорошо, и не плохо. Учись, расти, разбирайся. И будет, чем перед этими дамочками козырнуть, — выдохнула Зоя Семеновна, уселась на табуретку. Та скрипнула. — Да даже не перед ними. Знаешь, когда саму себя лепишь сызнова, потом приятно смотреть. И не упрекнет никто, что на чьем–то горбу вылезла. Грехи отца при нем, а твоя жизнь дальше идет. Знаешь… — Зоя усмехнулась. — Я вот сижу на этом стуле, ходить трудно, сижу. И как в театре. Люди, сцены, действия. Интересно. И угодить им интересно. Игра такая – влезть в мозг, считать, понять по глазам, чего хочет, не то, что говорит, а на самом деле. Мы же часто себе врем, утаиваем скорее. А надо угадать и продать. Я, когда с мужем жила, все пыталась ему угодить. Не себе, ему. Придем в ресторан, он спросит, чего я хочу, а я на него смотрю, по лицу, по глазам вижу, какой мой ответ он ждет. Очень боялась ему не угодить, вот и угадывала. Той самой горжеткой была, которую теперь на каждый день вижу. Льнула, согреть пыталась, отогреть. Мне нравилась его неприступность, этакая холодность. А он, муж, мной брезговал. И ушел, — Зоя Семеновна грустно вздохнула. Так, наверное, вздыхают вечно грустные бассеты. — Осталась на бобах, без работы, потому что мужу было все равно, есть она у меня или нет, а мне было удобно дома его караулить, щи–котлеты подавать. Доподавалась… Но искусство угадывать осталось, отточено настолько, что волос на лету разрубает. Так–то! И ты найди себя, коль уж тут застряла. Кстати, та дама, что к тебе приклеилась, у нее все ногти искусаны, она их в манто и прячет. Значит не всё так в жизни хорошо, как на фасаде видится… Ох, Танька! А ну–ка, примерь в–о–о–н ту шубейку! — Зоя ткнула пальцем в виднеющуюся через приоткрытую дверь вещицу. — Дорого–богато. А?! А! — радостно хлопнула она себя по коленке, когда Таня как будто нехотя сняла с вешалки шубку, накинула ее себе на плечи, встала перед зеркалом.
Вадик уперся в Таню взглядом, но Зоя одним кивком отвадила его от девчонки. Не время им амуры крутить, на ноги надо встать!..
Магазин шуб был если не детищем Зои Семеновны, то в любом случае воспитанником. Оформление витрин, порядки, традиции, даже аромат – всё было ею переделано и привито. «Горжетку» знали по всей Москве, сюда ездили «полюбоваться» – на себя и меха. «Горжетка» была если не эталоном, то образцово–показательным местом, куда, как говорится, не стыдно привести даму. И Таня скоро это поймет, станет гордиться. Обязательно!..
К середине декабря Зоя Семеновна совсем раздулась, врачи настаивали на госпитализации, но она не хотела. Не могла.
— Ну лягу я, а как там мои девочки? — пожимала она плечами. — Нет. Я попозже. Потом!
— Вы себя угробите! Это немыслимо, и ради чего?! — крутила у виска пальцем терапевт.
— Ну, вы меня жизни–то не учите. А лучше идите–ка, Полина Николаевна, и купите себе те лайковые перчатки. Думаете, я не видела, как вы на них смотрели?! Когда–когда! Тогда! Идите. Я предупрежу, чтобы вам по скидке сделали.
Терапевт покраснела, отвернулась. Она знала Зою Семеновну еще с ее замужества, потом лечила после неудачных родов. Они даже возраста были почти одинакового. Но этакой силы, стати, что была в несчастной Зое, врачу не хватало.
— Откуда это в вас? — не выдержала Поля. — Столько вас жизнь била, а вы, как стойкий солдатик, не падаете.
Зоя Семеновна пожала плечами.
— Потому и не падаю, что подобрать некому будет, видимо, — ответила Зоя шепотом.
Но она ошибалась.
…«Горжетка» горела синим пламенем вот уже полтора часа. Приехавшие на вызов пожарные всё разворачивали и разворачивали рукава, лили воду, лазили по лестницам, переговаривались по рациям.
— Господи… Господи… — шептала стоящая у заграждений Зоя Семеновна. Она приехала на такси, как только сообщили о пожаре. Еле вылезла из машины, нашла глазами Вадика, потребовала отчета.
Тот только руками развел. Давно уж закрылись, что полыхнуло–никто не знал.
Ничего не спасли, ничего не вынесли.
— Зоя Семеновна, и как же теперь?! — плакала Маша. Она тоже только приехала, тряслась. Рядом глотала таблетки «от сердца» Надежда.
— А вот так. Да и к чертям. Ну что ты всю аптеку в себя закинула, Надька?! Всё застраховано, глупая! Ну, выше нос. Значит пора. Пора…
И Зоя Семеновна уехала. Её больше ничего не держало. И никто не ждал.
Через два дня ее госпитализировали. Она никому ничего не сказала. Зачем?..
А еще через несколько дней к ней в палату вошла Таня, бледная, строгая, с пакетом, в котором угадывались апельсины и пакеты сока, и с букетом цветов.
— Ну и что это значит? — услышала девушка с койки у себя за спиной. — Этакий марш протеста? Я болею, никого не принимаю. Всё!
— Зоя Семеновна, здравствуйте. А вот зря вы не принимаете. А врач сказала, что принимаете.
Таня подошла к тумбочке, стала деловито выставлять на неё принесенные угощения.
— Врёшь! — буркнула женщина.
— Это вы врете. Ну сами же учили, что надо слушать себя! Вам же приятно, что я пришла! Видно, что приятно. Вы как тут вообще? — Татьяна оглядела палату.
Она никогда не была в больнице.
— Я–то? Хорошо. Наверное. Не знаю. Курить не разрешают. Таня, а ты бы договорилась, чтобы мы на прогулку сходили, а? И я бы там… — вытянула Зоя трубочкой губы.
— Вам нельзя. Но погулять сходим. Одевайтесь.
Таня отвернулась, смущаясь смотреть, как пышное, тучное тело Зои Семеновны ныряет из халата в спортивный костюм, едва застегивающийся на животе.
— Всё, я готова. Тань, сама–то как? — спросила Зоя Семеновна уже в коридоре.
Татьяна с грустью заметила в руках Зои тросточку.
— Ничего. Отца скоро обещали отпустить. Мама уже не рыдает постоянно, бабушка тоже притихла. Я устроилась в другой магазин. И восстановилась в институте. Я же поступала, а потом стало лень, бросила. Но собрала документы, сдала «хвосты», и вот… — с энтузиазмом сказала она.
— Ну и славно. И хорошо. Сама себя слепишь, потом никто не перекует, будешь как сталь, поняла? А по накатанной любой жить может… «Горжетку» всё же жалко. Приятное было место, да…
Зоя Семеновна, спрятавшись за куст боярышника, закурила.
Таня не стала останавливать. Ни к чему. Она не для этого приехала. А для чего? Она и сама не знала. Помочь, поддержать, навестить. Зоя Семеновна так и виделась ей все это время в той самой красной блузке–балахоне и на стуле у служебного помещения. Снилась, подмигивала.
И Таня приехала. Она сама так захотела. И теперь стоит, не знает, что сказать.
А ничего и не нужно. Зоя Семеновна довольна уже просто тем, что рядом пыхтит эта девчонка, пыхтит и кхекает.
— А давай кофейку, а? — толкнула её локотком в бок Зоя.
— Вы что?! Вам нельзя! И что шея открытая? — В Тане проснулась ее бабушка, немного сварливая и упрямая.
— Да ну ее, шею эту. Кофе хочу, надоело цикорий пить! — топнула ногой Зоя Семеновна, Татьяна закатила глаза…
…Кофе они выпили. Но много времени спустя, когда тетя Зоя приехала к Тане в гости. Её привез Вадик.
Зоя Семеновна не была в гостях сто лет, то не приглашали, то, пригласив, жалели, а это раздражало.
А у Тани было по–другому. Её бабушка оказалась женщиной старой закалки – уж если гости, то и стол, и песни, и стопочка. А Таниной матери очень бы пошла длинная приталенная шубка, какая висела когда–то совсем близко к «дежурному» стулу Зои Семеновны…
Будет и шуба, и Новый год с еловым ароматом и витающим в воздухе волшебством, будет весна с непременным гомоном воробьев. Всё еще у Зои Семеновны будет! Только без «Горжетки». Да и бог с ней.
Тетя Зоя и Татьяна дружат до сих пор, навещают друг друга, что–то обсуждают, спорят. Татьяна настояла, чтобы Зоя Семеновна занялась спортом, легким, не обременяющим, но занялась. Женщина согласилась, теперь ходит в клуб напротив, в–основном плавает, стала себя лучше чувствовать. Таня подтянулась по учебе, удачно сдала сессию, готовилась к практике. А Зоя с матерью ее подбадривали. Тане приятно.
Значит встреча этих двух людей была не случайна, так было нужно. Для обеих. И ни одна из них ни разу не горжетка, мягкая, но, по сути, предмет лишний, сегодня носят, а завтра выкинули. Нет! Они те, кто горит той внутренней силой и уверенностью, которая дороже любого меха.
Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели! До новых, надеюсь, встреч на канале "Зюзинские истории".
Хочу также напомнить, что в ТГ тоже есть мой канал, добро пожаловать!