Надюша всегда знала, что её имя немного не соответствует ей самой. В нём была какая-то светлая, лёгкая надежда, а её жизнь с самого детства ощущалась тяжёлой, как намокшая от дождя куртка. Единственным, кто эту куртку с неё хоть изредка снимал, был её отец. Он, вечный мечтатель и изобретатель, мог часами рассказывать о звёздах, о путешествиях, о том, как однажды они с мамой и Надей купят огромный дом у моря. Но папы не стало, когда ей исполнилось пятнадцать. И куртка намокла ещё сильнее.
Мать, Лидия Степановна, женщина строгая, практичная, с жёстким, как проволока, характером, никогда не одобряла отцовских мечтаний. Она считала его бездельником, витающим в облаках, хотя именно его инженерные расчёты когда-то принесли им небольшое состояние. После его смерти Лидия Степановна будто ожесточилась ещё больше, взяв на себя роль и матери, и отца, и главного судьи в жизни Надежды.
Брат, Андрей, был младше Нади на три года. Красивый, обаятельный, но совершенно не приспособленный к жизни. Он всегда был любимчиком матери. Ей казалось, что Андрюше нужнее. Нужнее новая игрушка, нужнее модная одежда, нужнее поступление в институт на платное отделение, хотя способности были у Нади. Нужнее машина, которую ей не купить, потому что "ты же девочка, зачем тебе лихачить". Нужнее даже вот это самое чувство, что за ним всегда стоит стена. И эта стена – мама.
Надежда окончила институт с красным дипломом, сама оплачивая своё обучение, работая по ночам. Затем устроилась на хорошую работу. Шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком, она строила свою жизнь, не надеясь ни на кого. Ей хотелось своего уголка, своего пространства, где не будет постоянного ощущения, что она кому-то должна. Не будет этого вечного давления.
И вот, год назад, этот уголок появился. Небольшая, но своя, однокомнатная квартира в новом районе. Отец оставил ей стартовый капитал — те самые деньги, что когда-то заработал на своих расчётах. Остальное она добавила сама и взяла ипотеку. Отдавала последние деньги, жила в режиме жёсткой экономии, но это было её. Собственное, выстраданное, выгрызенное. Каждое утро она пила кофе, глядя из окна на молоденькие деревья во дворе, и чувствовала хрупкое, но настоящее счастье.
Именно в такой солнечный день, когда лучи пробивались сквозь ещё редкую листву, на её кухне раздался звонок. На экране высветилось "Мама". Надежда вздохнула. В последние полгода звонки от матери всегда предвещали что-то недоброе, касающееся Андрея.
— Надя, ты дома? – голос Лидии Степановны был нарочито спокойным, но Надежда знала эту интонацию. Так мама говорила, когда готовилась к атаке.
— Дома, мама. Что-то случилось?
— Случилось, Надежда. Случилось. Андрей твой снова вляпался.
Сердце Нади ёкнуло. «Твой Андрей». Хотя он был её братом, мама всегда говорила именно так, будто пытаясь переложить ответственность.
— Что на этот раз? – Надя приготовилась к худшему. Долги, увольнение, очередной скандал с новой пассией брата.
— Его эта… бывшая, ну, ты знаешь, Лена. Сказала, что беременна. И что подаёт на алименты. А он… – голос матери сорвался, – он же её и слышать не хочет. Сказал, что ребёнок не его. Что делать, Надя? Ну скажи, что делать?!
Надежда закрыла глаза. Лена. Обычная, простая девушка из соседнего подъезда, которая любила Андрея по-настоящему. Он променял её на какую-то модель, пообещав той золотые горы.
— Мама, это их дела. Пусть Андрей сам разбирается. Он взрослый человек.
— Взрослый? Да какой он взрослый?! Он ещё ребёнок! А ты… ты же умная у меня. Ты же поможешь брату.
— Чем? – голос Нади стал жёстким.
— Ну… – мама замялась, – Ему жить негде. Лена из его квартиры съехала, но требует, чтобы он ей долю отдал. Грозится через суд. А ему деньги нужны, чтобы адвоката хорошего нанять, да и вообще… Он ведь у меня такой ранимый. Он же не выдержит этого всего. Ему нужно спокойное место. А у тебя… у тебя как раз однушка.
Надежда молчала. Она слушала, как где-то вдалеке лает собака, как шумит ветер в деревьях. И понимала, к чему всё идёт.
— Мама, у меня ипотека. Я плачу за эту квартиру. Это моя квартира.
— Да что твоя! – голос Лидии Степановны набрал силу, – Отцовская она! Вы же с ним на пару брали!
— Нет, мама. Квартиру мы покупали вместе с отцом на его деньги, но он целенаправленно оформил её на меня. Он сказал, что хочет, чтобы у меня всегда был свой угол. Он сказал, что Андрюша сам справится, а мне, девочке, нужно основание.
— Да что ты выдумываешь! – мать не желала слышать правду. – Это была отцовская квартира! И Андрей на неё имеет ровно столько же прав, сколько и ты! А сейчас ему нужнее!
Горло Нади сжалось, а ладони стали влажными. Она сжала телефон так, что костяшки побелели.
— А мне не нужнее? Я что, не человек? Я годами, мама, пахала днями и ночами, чтобы выплачивать эту ипотеку. Чтобы у меня был свой дом.
— Что такое твоя ипотека? Ты же одна живёшь. А Андрей… у него ребёнок может быть. Ему надо семью создавать.
— А я? Я что, дерево в поле? У меня нет права на семью? На будущее?
— Надя, не говори ерунды! Ты же девочка, ты же всегда была такой рассудительной! Ты же понимаешь, что семья – это главное!
Разговор становился бессмысленным. Слова матери не доходили, отскакивая от невидимой стены непонимания.
— Мама, я не отдам свою квартиру.
Наступила тишина, которая была страшнее любого крика.
— Ты что сказала? – голос Лидии Степановны стал ледяным. – Повтори.
— Я не отдам свою квартиру, – повторила Надежда, чувствуя, как дрожит голос, но отказываясь сдаваться.
— Ты ДОЛЖНА вернуть квартиру своему брату, потому что ему нужнее! – кричала мать. Её голос раскатился по проводам, как гром. – Неблагодарная! Как ты смеешь?! Да я тебя… я тебя родила, вырастила! Ночами не спала! А ты… ты так с матерью разговариваешь?!
Надежда положила трубку. Руки тряслись. Она подошла к окну, обняла себя за плечи. Слёзы навернулись на глаза, но она их смахнула. Не сейчас. Сейчас ей нельзя плакать.
Вечером того же дня в её дверь позвонили. На пороге стояла мать. Впервые за долгое время она приехала к Наде сама, без повода. И без Андрея. Лицо Лидии Степановны было красным, губы сжаты в тонкую нить. В руках она держала пакет.
— Ты почему трубку бросила, Надёжка? – спросила мать, не здороваясь.
— Мне не о чем было говорить, мама.
— Ну как это не о чем? – Лидия Степановна прошла на кухню, как будто это был её дом, поставила пакет на стол. – Я тебе котлет принесла. Ешь, совсем худая стала. Мужа тебе хорошего нет, кто тебя кормить будет?
Надежда молчала, наблюдая за матерью. Этот знакомый манёвр – сначала наброситься, потом попытаться смягчить обстановку заботой.
— Мам, я не буду есть котлеты. И я не собираюсь отдавать свою квартиру.
Лидия Степановна резко выпрямилась.
— Ах, так ты и здесь за своё? Я думала, ты остыла. Я думала, ты подумала хорошенько! Андрей же твой брат! Как ты можешь его на улице оставить?! Ему же жить негде!
— Он не на улице, мама. У него есть вторая квартира, которую он снимает. И у него были деньги, чтобы решить свои проблемы, но он их потратил.
— Что значит потратил? – мать округлила глаза. – На что потратил?
Надежда устало вздохнула.
— На новую машину для своей новой пассии, на поездки в горы, на дорогие рестораны. Он сам мне рассказывал. Хвалился.
Лидия Степановна покачнулась.
— Врёшь! Ты всё врёшь! Хочешь брата очернить!
— Зачем мне его очернять? Он сам себя очерняет. Мама, пойми. Если бы Андрей попал в настоящую беду, я бы последнюю рубашку отдала. Но он сам создаёт себе проблемы, а потом ждёт, что кто-то будет их за него решать. И этот кто-то, по-твоему, я.
— А кто же ещё?! – снова взвилась мать. – Ты же у меня умная! Ты же у меня ответственная! Ты же… ты же его старшая сестра! Ты ДОЛЖНА о нём заботиться!
— Я никому ничего не должна, мама. Я взрослый человек. Я сама решаю, что мне делать. И я не отдам свою квартиру.
Лидия Степановна впилась в неё взглядом. Казалось, из её глаз сыплются искры.
— Ну хорошо, Надежда, хорошо, – прошипела мать. – Я так и знала, что ты себя покажешь. Стерва ты неблагодарная! Я к тебе больше никогда не приду! И ты мне не дочь больше! Забудь! Забудь, что у тебя есть мать!
Она схватила пакет с котлетами и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью. Надя села на стул, прижав руки к виску. Голова раскалывалась. Неужели это конец? Неужели она потеряла мать из-за квартиры, которую та никогда и не считала её собственностью?
Прошла неделя. Две. Месяц. Мать не звонила. Андрей тоже. Надежда пыталась жить обычной жизнью, ходить на работу, встречаться с друзьями, но постоянное чувство вины, навязанное матерью, не отпускало. Однажды она увидела Андрея в центре города. Он сидел в кафе с какой-то молоденькой девушкой, смеялся, непринуждённо потягивая кофе. Ни тени заботы, ни намёка на серьёзные проблемы. Надежда прошла мимо, стараясь быть незамеченной.
В очередной субботний вечер, когда Надежда смотрела старый фильм, раздался стук в дверь. Надя замерла. Никто, кроме курьера, к ней по вечерам не приходил. Она осторожно посмотрела в глазок. На площадке стояла Лидия Степановна. С опухшими глазами, в старом, поношенном пальто, которое Надежда помнила ещё с детства. И в руках у неё был старый, потрепанный чемодан.
Надежда открыла дверь.
— Мама? Что случилось?
Лидия Степановна вошла, не глядя на дочь. Чемодан тяжело упал на пол.
— Заболела я, Надя, – тихо проговорила она, обхватывая себя руками. – Прихватило сердце. Еле дошла. Андрей… Андрей меня выставил. Сказал, что я ему мешаю. Что у него теперь другая жизнь. И эта… Лена, она не отступится. Он проиграл суд. Доля ей теперь положена. А его новая девушка, эта вертихвостка… она не хочет, чтобы я у них жила.
Надежда смотрела на мать. Впервые за много лет она видела её не как сурового судью, а как старую, измученную женщину, которая потеряла всё, во что верила.
— Заходи, мама. Проходи на кухню. Я сейчас чай поставлю.
Лидия Степановна медленно прошла на кухню, села за стол. Посмотрела на Надежду.
— Прости меня, доченька, – её голос дрожал. – Прости, что я тогда так сказала. Я была неправа. Ты моя единственная надежда. Моё сокровище.
Надежда поставила чайник. Она чувствовала, как внутри всё переворачивается. Эта фраза – "ты моя единственная надежда" – была такой знакомой, такой из детства. Только тогда она звучала как обещание, а теперь – как крик о помощи.
— Не говори так, мама.
— Говорю! Говорю, потому что это правда! Я всю жизнь Андрюшку жалела. Думала, что он без меня пропадёт. А ты… ты же сильная у меня. Всегда была. Ты сама всего добьёшься. А я… я вот что натворила. Осталась одна.
Они долго пили чай. Лидия Степановна рассказывала о своих обидах, о своих страхах, о том, как Андрей изменился. Надежда слушала. Слушала не осуждая, не перебивая. Просто слушала. Впервые в их отношениях мать говорила с ней как с равной, как с тем человеком, который может понять, а не только критиковать.
— Мама, – Надя осторожно взяла её руку. – Ты можешь пожить у меня, сколько нужно.
Лидия Степановна подняла на неё заплаканные глаза.
— Правда?
— Правда. Только с одним условием.
— Каким?
— Мы больше никогда не будем говорить о том, кому что "нужнее". Мы будем говорить о том, кому что важнее. И что важно для тебя – ты должна говорить мне. А что важно для меня – я тебе.
Мать кивнула. Её губы задрожали.
— Ты у меня… ты у меня всё равно самая лучшая, Надя. Прости меня.
Прошло ещё несколько месяцев. Лидия Степановна жила у Надежды. Сначала она пыталась вести себя привычно – командовать, критиковать, давать непрошенные советы. Но Надежда каждый раз мягко, но твёрдо останавливала её.
— Мама, это моя квартира. Я здесь хозяйка.
— Ой, ну я же просто хотела как лучше!
— Я знаю, мама. Но теперь мы будем делать так, как лучше мне. И тебе тоже.
И постепенно, очень медленно, Лидия Степановна начала меняться. Она перестала говорить о "неблагодарном" Андрее, о своих "жертвах". Она начала замечать вещи, которые Надежда любила. Спрашивать её мнение. А однажды, Надежда вернулась домой и увидела, что мама приготовила ужин. Сама.
— Я тут тебе борщ сварила, – неловко сказала Лидия Степановна. – Вспомнила, как ты его в детстве любила.
Надежда подошла, обняла мать. Это было так неожиданно, так непривычно, что у неё перехватило дыхание.
— Спасибо, мама.
— Ну что спасибо? – махнула рукой Лидия Степановна, но в её глазах Надежда увидела что-то новое. Тепло. И какую-то тихую, робкую надежду.
Андрей так и не появился. Ни звонка, ни сообщения. Лидия Степановна смирилась. Сначала страдала, потом просто перестала говорить о нём. Казалось, боль от его предательства была для неё сильнее любой другой. Она начала помогать Наде по хозяйству, ходить в магазин, следить за цветами на подоконнике. И по вечерам они иногда вместе смотрели старые фильмы, пили чай и тихонько разговаривали о жизни. О том, что было. И о том, что может быть.
Надежда поняла, что эта квартира стала не просто её жильём, но и местом, где мать наконец смогла увидеть в ней человека, а не только функцию. Местом, где старая, жёсткая куртка понемногу расправлялась, и Надя начинала дышать полной грудью. Она больше не чувствовала себя должной. Она просто жила.
Лидия Степановна, по-прежнему сильная характером, но уже без ожесточённости, как-то раз за вечерним чаем тихо сказала: "Как же хорошо, что ты у меня такая. С характером". Надежда улыбнулась. Она знала, что это высшая похвала. И знала, что характер этот — прямая наследственность.