– Девочка моя, давай уже, просыпайся.
Сквозь сладкую, густую, как мед, дрему Саша услышала ласково-ворчливый голос. Он не врывался в ее сон, а мягко стелился по краю сознания, постепенно выводя ее из царства грез. Именно он, папин голос, будил ее по утрам в школу все эти годы.
Естественно, вставать не хотелось категорически. Тело утопало в тепле одеяла, а рядом, уютным мурлыкающим комочком, потягивался любимый кот Васька, тычась мордочкой в ее щеку. Но из кухни уже тянулся соблазнительный аромат, и что-то там призывно шкворчало на сковороде. Это отец готовил завтрак.
В семье Смирновых мамой был папа. Не в буквальном смысле, конечно, но все те бесчисленные мелочи, из которых складывается уют и спокойствие домашнего очага, лежали на его плечах.
Он был тем, кто всегда знал, где найти потерянный носок, как заплести косичку покрепче, чтобы она не расплелась к первому уроку, и что сказать, когда на душе было горько от детских обид. Он был тем, кто мог одним своим появлением погасить любой назревающий конфликт между Сашей и мамой, всегда находя нужные, умиротворяющие слова.
Для дочери он был олицетворением настоящего мужчины – сильного, но нежного; решительного, но терпеливого; уставшего после работы, но всегда находящего силы на то, чтобы выслушать ее лепет о школьных событиях или прочитать на ночь сказку.
Одним из самых ярких, пропахших теплом и счастьем воспоминаний детства был один, казалось бы, ничем не примечательный вечер. Сашеньке тогда было лет девять. Она сидела за уроками, за окном хлестал осенний дождь, а в комнате было так уютно и безопасно под мягким светом настольной лампы. Но задача по математике никак не решалась. Цифры плясали перед глазами, не желая складываться в правильный ответ. Саша чувствовала, как внутри поднимается знакомая тревожная волна – волна беспомощности и злости на саму себя. Слезы уже подступали к горлу.
Она сидела, уткнувшись в учебник, и не решалась позвать на помощь. Мама была на работе, а папа, как она знала, что-то мастерил на балконе, своем маленьком «джентельменском клубе», где у него был верстак и хранились банки с гвоздями, винтиками и прочими важными мужскими штуками.
Но он, казалось, чувствовал ее смятение на расстоянии. Дверь в комнату тихо скрипнула.
– Сашуль, а у меня тут кое-что интересное образовалось, – сказал он, заглядывая в комнату. В его руках был маленький деревянный кораблик, только что вырезанный и отшлифованный до бархатистой гладкости. – Поможешь ему паруса приладить?
Девочка, размазывая слезы по щекам, кивнула. Она оставила ненавистную математику и вышла на балкон. Там пахло деревом, лаком и чем-то неуловимо отцовским – надежностью и спокойствием.
Он усадил ее рядом на табурет, дал в руки кисточку и баночку с клеем, и они вместе начали приклеивать паруса из плотной бумаги. Он не спрашивал ее, что случилось. Он просто был рядом. Его большие, сильные руки, умелые и аккуратные, поправляли ее неумелые движения, и от этого становилось не стыдно, а спокойно.
– Видишь, дочка, – сказал он, вращая в пальцах почти готовый кораблик, – любая задача, даже самая сложная, – она как этот кораблик. Сначала просто кусок дерева. Непонятно, что с ним делать. Но если не бояться, взять в руки инструмент и делать по чуть-чуть, шаг за шагом, то обязательно получится что-то красивое. И он сможет плыть. Главное – не бросать, когда кажется, что ничего не выходит.
Они молча доделывали кораблик. Саша украсила его борт, выведя кривоватое имя «Васька», в честь кота. Потом они запустили его в тазу с водой, и он гордо плавал там, пока бумажные паруса не размокли.
В тот вечер Саша не просто получила игрушку. Она получила урок, который останется с ней на всю жизнь: нет безвыходных ситуаций, есть только моменты, когда нужно сделать паузу, попросить о помощи или просто посидеть в тишине рядом с тем, кто тебя понимает, и все обязательно наладится. После этого она вернулась к задаче и неожиданно быстро ее решила. Отец, проходя мимо, просто положил руку ей на голову, и этого было достаточно.
Таких моментов было бесчисленное множество. Как он учил ее кататься на велосипеде, не отпуская руку с седла, пока она не крикнула: «Пап, держи!», а он, стоя сзади, улыбнулся и ответил: «Я и не отпускал».
Как он втайне от мамы покупал ей мороженое, когда она болела ангиной, и они, как заговорщики, съедали его вдвоем на кухне. Как он объяснял ей названия созвездий, лежа с ней на раскладушке на даче летней ночью.
Он был не просто отцом. Он был ее проводником, ее защитником, ее самым большим фанатом. Он был ее папой. Особенным. И она это знала точно.
Детские годы, наполненные этим ощущением абсолютной защищенности, пролетели незаметно. Вот уже и выпускной бал. Саша помнит этот день до мельчайших подробностей. Белое платье, первые туфли на каблуке, запах духов, смех подруг, волнующие звуки вальса, первая в ее жизни официальная веточка сирени от одноклассника.
Она чувствовала себя принцессой, стоящей на пороге новой, взрослой жизни. Ликующая и нарядная, она уже под утро вернулась домой, ее переполняли эмоции, которые так хотелось выплеснуть, рассказать, поделиться.
Но домашняя обитель встретила ее как-то необычно тихо. Глухой, непривычной тишиной. Даже Васька не выскочил ее встречать. Чего-то не хватало. Это Саша поняла сразу, каким-то седьмым чувством, тем самым, что связывало ее с отцом все эти годы. Воздух в прихожей был неподвижным и тяжелым.
- Я дома, пап, мам, – все еще на взводе от пережитого счастья, воскликнула она и прямиком направилась в кухню. Именно там, за кружкой чая, она могла застать отца в столь ранний час – он был совой и часто не ложился спать допоздна, читая или что-то чиня.
- Пап… – начала она, распахивая дверь, и удивилась, увидев вместо папы маму.
Она сидела за кухонным столом, обхватив руками остывшую чашку. Обычно она вставала поздно, особенно в выходные, да и вид у нее был какой-то замученный, осунувшийся, глаза опухшие и красные.
Тишина после ее радостного возгласа повисла в воздухе звенящей, тяжелой пеленой. И в этой тишине детский, безоблачный мир Александры дал первую трещину.
*** *** *** *** ***
Саша замерла на пороге, не в силах сделать шаг. В руках она сжимала смятый листок с адресом, который выпытала у маминой подруги после месяцев молчаливого сопротивления.
«Он хочет тебя видеть, Саш. Спросил меня, как ты. Он по тебе скучает». Эти слова звенели в ушах, смешиваясь с гулом городского трафика где-то позади.
Перед ней был неказистый двухэтажный дом с голубыми ставнями, утопающий в зарослях сирени и дикого винограда. Совсем не то, что она представляла. Она ждала увидеть что-то холодное, чужое, символизирующее тот новый, отчужденный мир, в который ушел ее отец пять лет назад. А здесь пахло яблоками и влажной землей, и с крыши доносилось воркование голубей. Здесь было уютно.
Пять лет. Выпускной института уже позади, а она до сих пор носит в себе эту занозу – образ отца, уходящего из дома с чемоданом в руках. Он не ушел к другой, как в плохих сериалах. Он ушел «к себе», «чтобы начать все с чистого листа». Чистый лист оказался важнее их с мамой жизни, важнее их общих воспоминаний: как он учил ее кататься на двухколесном велосипеде, держа за седло; как они вместе красили забор на даче, вымазавшись в зеленой краске с ног до головы; как он шептал ей на ухо перед сном: «Спокойной ночи, моя принцесса».
Она ненавидела его все эти годы. Ненавидела за мамины слезы, за пустоту в доме, за то, что он вырвал из ее жизни самый важный якорь. Она отказалась от его звонков, вернула непрочитанными его письма. Но с годами острая боль сменилась тупой, фоновой тоской. И любопытством. Каким он стал? Что за жизнь он построил без них?
Собрав всю свою волю в кулак, она нажала на кнопку звонка. Сердце бешено колотилось где-то в горле.
Дверь открылась почти сразу, будто кто-то ждал за ней. И он стоял на пороге. Не старый, нет. Поседевший у висков, с новыми морщинками у глаз, но все тот же. Его глаза, такие же серые и ясные, как у нее, расширились от изумления.
- Сашка… – выдохнул он, и в этом одном слове прозвучало столько боли, надежды и нежности, что у нее подкосились ноги.
Она не успела ничего сказать, как из глубины дома послышался топот маленьких ног, и к отцу прильнула, спрятавшись за его ногу, девочка лет четырех. Пухлая блондинка с огромными голубыми бантами и таким знакомым, отцовским, упрямым подбородком.
- Папа, а кто это? – прошептала она, с любопытством разглядывая Сашу.
Отец не смотрел на Сашу. Его взгляд был прикован к девочке, и все его существо, вся его осанка выражали такую безграничную, такую трепетную нежность, что у Саши заныло под ложечкой. Таким она его помнила из самого раннего детства.
- Лиза, это… это моя старшая дочка. Твоя сестра. Саша.
Сестра. Слово повисло в воздухе, тяжелое и незнакомое.
В этот момент из кухни вышла женщина. Невысокая, с теплыми карими глазами и улыбкой, в которой не было ни капли напряжения или враждебности.
- Андрей, ты чего там в дверях застрял? – ласково сказала она. И, увидев Сашу, ее лицо озарилось. – Ой! Простите! Вы, наверное, Саша? Андрей мне столько о вас рассказывал! Проходите, пожалуйста, проходите! Я Оля.
Они сидели за большим деревянным столом на кухне, залитой солнцем. Пахло свежей выпечкой и кофе. Лиза, преодолев робость, устроилась у отца на коленях и не сводила с Саши глаз. Оля хлопотала у плиты, подливая всем чай.
Андрей смотрел на Сашу, и его взгляд был полон такой муки и такой надежды, что она не могла отвести глаз.
- Саш… я не знаю, что сказать. Спасибо, что пришла. Его голос дрогнул.
- Я… я не знала, что у меня есть сестра, – выдавила она, чувствуя, как комок подкатывает к горлу.
- Я пытался тебе написать… звонить боялся, ты же сказала…» Он замолчал, поглаживая Лизу по волосам. «Я не оправдываюсь. Я причинил тебе и маме огромную боль. Я это понимаю каждый день. Но моя жизнь с вами… она была неполной. Я задыхался. Я любил тебя больше жизни, Сашка, клянусь. Но я не любил твою маму. Мы были двумя чужими людьми, которые пытались ради тебя изображать семью. Это было нечестно. И по отношению к тебе в том числе.
Оля тихо подошла и поставила перед Сашей тарелку с еще теплым яблочным пирогом.
- Я не оправдываю его поступок, Саша, – мягко сказала она. – Но я вижу, как он каждый день мучается. Как хранит все твои старые рисунки. Как пересматривает видео с твоих утренников.
Саша смотрела на Лизу. На то, как та доверчиво прижималась к отцу. И вдруг она с невероятной ясностью поняла: он не ушел ОТ нее. Он ушел К своей жизни. К возможности быть по-настоящему счастливым. Он не перестал быть ее отцом. Он просто начал жить иначе.
- Пап… – тихо сказала она, и это слово, первое за пять лет, сорвалось с ее губ само собой. – Она очень на тебя похожа.
В глазах Андрея блеснули слезы. Он протянул через стол руку, и Саша, после секундной паузы, взяла ее. Его ладонь была такой же большой и теплой, как в детстве.
- Я так по тебе скучал, дочка», – прошептал он.
В тот вечер Саша не помчалась прочь. Она осталась. Они гуляли втроем – она, отец и Лиза – по ближайшему парку. Лиза, окончательно признав в ней «сестренку», доверчиво вложила свою маленькую ладошку в ее руку.
Андрей рассказывал о своей работе, о том, как они с Олей купили этот полуразвалившийся дом и сами его ремонтировали. Он снова стал для нее живым человеком, а не мифом, сотканным из обид.
Прощаясь на пороге, он снова обнял ее, и она обняла его в ответ.
- Приходи, пожалуйста. Часто. Ты же теперь знаешь дорогу, – сказал он, и в его голосе снова зазвучали те самые, папины, защищающие и любящие нотки.
- Приду, – пообещала она. – В воскресенье. На пирог.
Она шла к станции, и город вокруг казался другим – не враждебным и холодным, а наполненным огнями и тихим вечерним гулом. Она достала телефон и набрала номер матери.
- Мам, я… я была у папы.
На том конце провода повисло молчание.
- И что? – сухо спросила мама.
- У меня есть сестра. Ее зовут Лиза. Она смешная. И… он все тот же. Тот же папа.
- Саша, я не хочу это слышать.
- Мам, я не прошу тебя его простить. Но я… я хочу его видеть. Я хочу знать свою сестру. Я не могу больше носить эту злость в себе. Она меня съедает.
И тут Саша поняла, что это и есть самое главное. Прощение – это не оправдание поступка. Это отказ нести на себе его тяжелый груз. Это дар самой себе.
- Хорошо, – после паузы сказала мама, и в ее голосе послышалась усталая покорность. – Это твой выбор. Я не могу его одобрить, но я понимаю...
Саша опустила телефон и подняла лицо к небу, на котором зажигались первые звезды. Она чувствовала странное, непривычное спокойствие. Боль еще была там, глубоко внутри, но она больше не правила ее жизнью. У ее отца новая семья. Но для нее он снова стал Папкой. Тем, кто скучал по ней. Тем, кто хранил ее детские рисунки. Тем, чья ладонь была такой же надежной и теплой.
А впереди было воскресенье. И яблочный пирог. И маленькая сестренка, которая ждала ее в гости. И это была не точка, а многоточие. Начало новой, пусть и сложной, главы ее жизни. Главы, в которой было место для всех.
С любовью, Катя Шер.