ЯН ТАКСЮР - специально для ИА Регнум.
Катерина не могла плакать. Она понимала, что в этом дорогом коричневом, кем-то чужим купленном гробу лежит её сын. Её Игорчик.
Понимала, что плакать ей можно. И даже положено. И что никто её за это не осудит. Но слёз не было.
Только внутри томила тошнота. Катерина знала эту тошноту с детства. Она приходила всякий раз, когда её унижали или жестоко обманывали.
— А тут у нас хто? — спросил рядом начальственный женский голос. — Ага! Тут у нас мамочки.
Дама чиновного вида с жёлто-голубым значком отдавала распоряжения окружавшей её свите.
Катерина очнулась и вышла из оцепенения. На кладбище вокруг было много могил с флагами. Такими же жёлто-голубыми, как депутатский значок. Четыре полированных гроба, купленных за счёт киевской мэрии, лежали в ряд. Ветер хлопал полотнищами знамён.
— Кожна мамочка коло свого сыночка! — продолжала командовать дама-депутат, добавив в голос приторную ласковость.
Катерина и ещё три женщины, неуверенно потоптавшись, стали на указанные им места.
Потом Катерина увидела военный оркестр и бегавших с телекамерами операторов. Один подошёл к ней совсем близко и навёл камеру прямо в лицо. Катерина опустила голову.
Слёз по-прежнему не было. Препятствие ощущалось где-то возле сердца. Там будто лежал тяжеленный камень.
Катерина стала вспоминать, как Игорчик учился ходить. Как он топал по их маленькой квартирке на Троещине. Как протягивал к ней ручки и, собираясь заплакать, сдвигал свои тёмные бровки.
Внезапно Катерине захотелось сделать нечто неслыханное. Броситься на гроб, кричать и кататься по земле. Но Катерина, испугавшись, отогнала от себя это желание. Могла ли она, украинка и патриот, предаться такому откровенному и безудержному отчаянию? Возможно ли, когда враг наступает, показывать ему нашу слабость. Ведь он может сделать снимки с воздуха. А потом использовать в своей пропаганде.
Оркестр заиграл гимн. Среди могил нестройно запели.
Згинуть наші вороженьки,
Як роса на сонці…
Катерина пошевелила губами, механически повторяя знакомые слова. При этом тошнота и каменная тяжесть на сердце стали усиливаться.
— А кто в этом виноват? — спросил внутри бесцветный голос, который Катерина обычно считала голосом совести.
— Кто? — робко отозвалась Катерина.
— Ты, — едва слышно долетело в ответ.
Мысль о том, что сын сгинул по её вине, мысль несуразная и при этом очень болезненная, уже мелькала в ней за последние дни. Но Катерина приняла её за признак помешательства от горя. Да и что плохого она могла сделать? Честно трудилась. Кремль и Россию ненавидела.
И всё же нечто, без всякой логики, не поддаваясь никаким объяснениям, подсказывало: есть какая-то связь между смертью Игорчика и этой тяжестью, которую она в последние годы носит в себе. Словно лежит в ней некая порча, из-за которой сын попал в этот чужой лакированный гроб.
— Спасибі нашому мэру за організацію похорону! — хрипло выкрикнул в микрофон грузный, большеголовый мужчина в генеральской форме. — И хай ворог будэ разбитый, а Москва будэ безлюдною!
Снова заиграл оркестр.
Катерина приехала в Киев ещё совсем молодой девушкой. Поступила в техническое училище. Работала швеёй. Потом окончила курсы бухгалтеров.
Катерина любила порядок. Всё должно было быть правильно и по-честному. За это на работе её недолюбливали. Если речь заходила о поблажках или о том, чтобы «закрыть глаза», лицо Катерины становилось строгим и неподвижным, а весь облик (редкие крашенные волосы, поджатые тонкие губы) говорил о принципиальности и неумолимости.
Затем она вышла замуж. Муж был старше, уже дважды разведённый. Они поселились на Троещине, в однокомнатной квартире, которую родителям мужа дали на заводе. Жили сначала обычно, как все. Затем муж стал выпивать. Водил домой друзей и, напившись до озверения, бегал с молотком за собутыльниками по этажам.
Однажды в пьяном бесчувствии муж перестал двигаться и только смотрел на Катерину жалобными глазами, когда она подкладывала судно и ухаживала за ним, лежавшим дома после инсульта.
Потом муж умер, и Катерина осталась одна с Игорчиком.
— Гайдамако! — разнеслось над кладбищем. И снова повторилось: — Гайдамако!
Катерина стала оглядываться. Все смотрели на неё и шептали, мол, идите, вас зовут.
Фамилия Гайдамако принадлежала мужу. Катерина взяла её после росписи в ЗАГСе. Однако с недавних пор она стала тревожиться, что её подлинное имя узнают. И будет неловко. Потому что, на самом деле, как в насмешку, звали её далеко не по-украински — Екатерина Москалёва.
Катерина помнила, как её любимая, но неграмотная бабушка Евдокия наставительно говорила, мешая наречия:
— Мы руські! Мы всі руські!
— А чего тогда в паспорте написано «украинцы»? — смеялись внуки.
— Ну правильно, по паспорту украинці, как положено, — рассуждала бабуля, не замечая в своих словах никакого противоречия.
Неуверенно ступая по могильному песку, Катерина пошла туда, где стоял человек в генеральской форме. Когда Катерина подошла, он обратился сначала к собравшимся:
— Кланяемся вам, мамо, за такого сына-героя!
Затем он протянул Катерине грамоту из плотной бумаги и синюю бархатную коробочку. Потом наклонился и жарко прошептал, дыша Катерине в лицо спиртным перегаром:
— Извиняйте, шо гроб не открываем. Но на шо там смотреть? И так еле собрали. Где руки, где ноги? Но всё, шо нашли, честно сложили.
Катерина подняла глаза. Лицо генерала было широким и красным. Щёки обтянуты лоснящейся кожей. Круглые светлые глаза смотрели прямо, ничего не выражая.
Катерина даже успела удивиться такой пустоте генеральского взгляда, после чего она вернулась на своё место, туда, где был гроб с Игорчиком.
Тут кто-то обнял её сзади за плечи.
Катерина чуть вздрогнула и обернулась. Соседка Света смотрела на неё с жалостью. Полное лицо было затянуто в чёрную траурную косынку.
— Держися, Катенька! — проговорила Света.
Катерина рассеянно покачала головой.
— А він тобі снывся?
— Нет, а надо шоб снился?
— Канешно! Он же может во сне даже сказать, як там ему на том свете.
Соседка посмотрела вверх на бледное киевское небо. Но Катерина ничего не ответила и снова опустила голову.
Как-то быстро пробежала её жизнь. Работа, магазины, опять работа. Игорчик рос весёлым, лёгким, совсем непохожим на замкнутую Катерину.
Превратившись в высокого юношу с густыми чёрными бровями, чуть сходившимися на переносице, он с охотой помогал матери по хозяйству, мастерил полочки, слушал музыку, улыбался открыто, часто пропадал во дворе с друзьями и гитарой.
Катерина по ночам нюхала в передней куртку Игорчика, но ничего подозрительного не чувствовала. Светлый и чистый дух исходил от её сына. Карие глаза смотрели спокойно, с готовностью ко всякому добру.
Неожиданно Катерина увидела знакомое лицо. Выступал военный, которого она недавно видела в своём доме. Сутулый, жилистый, он быстро двигал губами широкого рта, и, казалось, язык его сейчас выпрыгнет, как у змеи.
Да, это он приходил за Игорчиком. А с ним ещё трое в пятнистой форме. Когда Катерина в ответ на тяжёлый стук открыла дверь, именно он бросил:
— ТЦК.
— Четыре патриота! — кричал теперь в микрофон «тэцэкашник». — Помэрли за Украину!
Катерина вспомнила тот день.
Они пришли утром. Показали какие-то мятые бумаги. Катерина хотела спросить, ведь по закону Игорчику ещё рано идти на фронт. Да и в квартиру «тэцэкашникам» нельзя заходить. Есть указ. А всё должно быть по закону.
Но люди в грязно-зелёных футболках, сразу же заполнившие их комнатушку, вели себя по-хозяйски и смотрели куда-то в сторону. Сила, исходившая от них, сила знакомая Катерине со времён «майдана», сила, всегда казавшаяся родной, сковала её, напомнив, что она украинка и патриотка.
Игорчик же, наоборот, сначала пытался что-то объяснить. Но люди в пятнистой форме, молча, стояли с грозными лицами. И тогда сын стал послушно собирать вещи.
Того, что случилось потом, Катерина никак не ожидала.
Игорчик отшвырнул рюкзак, подбежал к окну, запрыгнул на подоконник и стал открывать окно, чтобы выпрыгнуть. Но сын замешкался. Пришедшие бросились к нему, схватили за ноги и повалили на пол.
Двое, навалившихся на Игорчика, шумно дышали. Катерина помнила, как они заламывали ему руки, пытаясь связать за спиной. Но одну руку, ещё не мужскую, нежную, мальчишескую, никак не могли поймать.
Сейчас Катерине казалось, что эта рука тянулась к ней, к матери, за помощью. Та самая ручонка, которую он протягивал в их комнатушке, когда учился ходить.
Снова заиграл оркестр. Гробы стали опускать в могилы. Соседка Света нежно подтолкнула онемевшую Катерину и показала, как бросить землю на гроб.
Затем могилы быстро закопали, и Света сказала:
— Ну что, домой?
Катерина вспомнила свою квартиру и одинаковые дома, между которыми она по утрам шла на работу.
Троещина была особым районом Киева. Здесь годами селились те, кто, как и она, приехали из небольших городков и сёл. Все они шли работать туда, где было трудно и непрестижно. За это получали свои бетонные квартиры, рожали детей, говорили на смешанном русско-украинском наречии, а на выходных ездили за продуктами в родное село. Мужчины крепко выпивали. И в этой общей суете почти никто не задумывался о том, зачем они просыпаются по утрам, какой смысл в их заботах и шумных скандалах, в их жизни и смерти.
Всё переменилось в начале двухтысячных, когда кругом заговорили об украинской нации. Об её древности и о том, что столетиями её угнетали. Выяснилось, что бабушкин язык, над которым в городе иногда подшучивали, это древнейший язык великой державы, к которой она, Катерина, и муж, бегавший с молотком по этажам, принадлежат. А скрывала от них такую важную тайну мрачная Московия и те, кто её населяют.
От подобных мыслей на душе у Катерины становилось светлее. И наполняла гордость. А с гордостью в душу входила и горькая неприязнь к недругам Украины.
Всё это вместе заполняло унылую пустоту, которую Катерина раньше чувствовала, глядя на вращение швейной машинки или на бухгалтерские отчёты. Казалось, она долго искала нечто значительное, то, на что можно в жизни опереться, и вот, наконец, нашла.
После смерти мужа Катерина стала ездить в особенное место на Крещатике, где собирались патриотически настроенные горожане. Здесь продавались тоненькие книжечки о подлинной Великой Украине, иконы с настоящими украинскими святыми, которых до сих пор скрывали московские священники, большие портреты Тараса Шевченко и других украинских гениев.
Потом случилась Оранжевая революция.
Катерина, преодолев свою невероятную стеснительность, надела большой оранжевый бант и ходила, улыбаясь и чувствуя единение с такими же украинскими патриотами, как и она.
Дома, в углу возле кровати, где висела бабушкина икона Спасителя, с которой Катерину венчали в церкви, она устроила своего рода «святой уголок». Икону опустила чуть пониже и заменила её портретом Шевченко среди вышитых рушников.
Гений смотрел мрачновато, словно спрашивал:
— А ворога нет среди вас?
Тут же в уголке Катерина развесила портреты героев — Степана Бандеры с лысым костистым черепом и маленьким чёрным галстуком, надменного гетмана Мазепы, гауптмана Шухевича в красивой немецкой форме — и разложила стопки тоненьких книжечек, на обложках которых изображалась горящая Москва и разрушенный храм Василия Блаженного.
Ну а после того, как во время второго «майдана» и Революции достоинства, ей поручили руководство группой женщин, грозно стучавших по кастрюлям и, кривя рты, кричавших «Банду геть!», Катерина ощутила себя настоящей сознательной националисткой и элитой нации. А та глухая неприязнь к антиукраинским силам, которая однажды вошла в её сердце, стала жить в ней постоянно, превратившись в ненависть.
— Отак до метро ближче, — сказала Света, когда всё закончилось и на могиле Игорчика, как и на других могилах, поставили жёлто-голубой флаг.
Они пошли вдвоём по длинной кладбищенской аллее среди памятников, мраморных плит и ваз с цветами.
Под большим каштаном чуть в стороне от дороги стояла крошечная деревянная церквушка.
— А давай свечки поставим, — предложила Света. — Тогда, може, Игорчик тебе приснится.
Катерина подчинилась.
Они вошли в церковь. Света купила свечи, нашла поминальный столик и показала, как ставить свечу за упокой.
Затем она указала Катерине на большую икону Богородицы:
— Матерь Божию проси.
Катерина посмотрела на икону, где Женщина бережно держала на руках Мальчика.
И гнетущая мысль, уже приходившая сегодня, снова зашевелилась, раня сердце. Это она, Катерина, виновата в том, что Игорчика больше нет и что его разорвало на куски.
Объяснить смысл такого мучительного ощущения и в чём связь между нею и гибелью сына, она, как и прежде, не могла. Но с какой-то неотвратимой обречённостью Катерина почувствовала, что это правда.
— Но ведь он умер за Украину, — сказала Катерина кому-то невидимому.
И тут же почувствовала неправду этих слов, и всё ту же тошноту.
Да, Игорчик не был патриотом. Об этом тяжело было думать, но что поделаешь. Он и украинцем-то настоящим не был. Говорил по-русски, слушал русскую музыку. А главное, Катерина иногда ловила на себе его весёлый, чуть насмешливый взгляд, когда перекладывала книжки в своём «святом уголке» или когда сутками в дни революции просиживала у телевизора и шептала «У, гадюка!», глядя на выступавшего Януковича.
Катерина подняла голову вверх и увидела лик Спасителя. Он был изображён в славе, как Царь и Вседержитель.
Как же он к Богу придёт не украинцем и не патриотом?
В ответ на мелькнувшую мысль Катерина подумала, что Бог простит Игорчика за то, что тот так страшно погиб.
— Это смотря какой бог, — произнёс в ней знакомый бесцветный голос.
Катерина растерялась.
— Света, куда ты меня привела?
— Як куда? В церкву!
— Она же московська! — сквозь зубы проговорила Катерина и выбежала из храма.
У ворот кладбища Катерина избавилась от соседки и поехала домой на автобусе.
В парадном, на первом этаже, не дойдя до лифта, Катерина бросила взгляд на почтовый ящик. Своими зоркими глазами она заметила, что в ящике что-то лежит. Она хотела пройти мимо, но склонность к порядку была частью её существа. Маленьким ключиком для почты Катерина открыла ящик и достала сложенный пополам листок серой дешёвой бумаги.
Это была повестка из военкомата. Игорю Гайдамако предписывалось явиться на сборный пункт.
На миг Катерина застыла поражённая.
Родное украинское государство проявляло невыносимую неправильность и неорганизованность. Ведь Игорчику уже присылали такую повестку. И его уже нет на свете. Не может же держава два раза призывать. И два раза… Катерина запнулась, боясь произнести случайно пришедшее слово «убивать».
От потрясения все чувства в ней стали терять стройность. Они разом смешались и беспорядочно, вихрем куда-то полетели.
Сила, до слёз дорогая, национальная, патриотическая, ведь уже получила жертву от Игорчика! Позволила ему быть за Украину разорванным и зарытым в землю. Что же ей ещё нужно?
И это противоречие, этот вопиющий непорядок стал разрушать Катерину изнутри. А камень, лежавший на её душе, вздрогнул и пошевелился.
Поднявшись на пятый этаж, Катерина вошла в свою тесную квартиру. Было тихо. Катерина прислушалась, будто надеялась услышать признаки человеческого присутствия. Но ответом на её ожидание была лишь глухая тишина.
Катерина походила узким коридорчиком, скользнула взглядом по лицам, смотревшим из «святого уголка», по своей узкой кровати. Зашла за ширму, обычно по ночам разделявшую их с сыном, и устало села на кровать.
Потом она немного посидела, чувствуя, как её обнимает слабость. Затем, в последний раз обратившись туда, где должны были родиться слёзы, но всё так же была ноющая тяжесть и тошнота, Катерина прилегла на подушку и закрыла глаза.
В начале ей ничего не снилось. Просто стоял жёлто-голубой туман, в котором Катерина шла, не видя дороги. Потом туман затрепетал и, словно занавес, исчез.
Катерина увидела себя стоящей на берегу реки, похожей на Днепр. В небе плыли плотные белые облака. Вокруг росла сочная зелёная трава и яркие цветы, напоминавшие чернобривцы. А позади уходили вдаль одинаковые многоэтажные дома. И женский голос с надрывом, пел:
Україно! Україно!
Я прийшла на твій поріг,
Бідне серце свого сина
Я кладу тобі до ніг. *
Катерина сразу узнала мелодию знаменитой песни. Только слова были искажёнными и странными. Да и трава, и облака были подозрительными. Будто вырезанными из картона. Когда-то в клубе они с классом выпиливали похожие декорации, когда ставили спектакль из школьной программы.
Потом стали появляться люди. Вроде живые, но двигались они по кругу на громадной карусели, увенчанной золотым трезубцем.
Среди катившихся на карусели была женщина с косой, уложенной на голове как калач. Мужчина с одутловатым лицом и красным носом, державший коробку с надписью «Киевский торт». Маленький горбоносый человечек с бородкой и кривой улыбкой. А ещё толстый генерал, вручавший Катерине грамоту на кладбище, и «тэцэкашники», приходившие за Игорчиком. Все они строго смотрели на Катерину и говорили ей что-то требовательно и сурово, но совершенно непонятно. Как машинист по радио в старой пригородной электричке.
И тут Катерина увидела сына. Он стоял на противоположном берегу реки.
Душу й тіло ми положим
За нашу свободу!
Воинственно запели на карусели.
Но Катерина не слушала. Она побежала к реке.
Игорчик был не один. Рядом с ним стояли незнакомые мужчины и женщины, старики и дети. Лица их смотрели спокойно и внимательно. Некоторые улыбались. Вдалеке виднелась деревянная церквушка, из которой Катерина сегодня убежала.
— Игорчик! — Катерина подняла руку, чтобы сын увидел её. Но рука, как неживая, упала.
Тем временем Игорчик сам заметил мать, и как-будто позвал её. Катерина задрожала и хотела войти в воду. Но сколько она ни шла, приблизиться к реке не удавалось. Тяжесть и тошнота переполняли её, не позволяя двигаться.
И тут случилось ужасное.
Из Катерины повалил чёрно-красный дым. Потом, как призраки, появились тощие заключённые в полосатых лагерных костюмах и охранники с автоматами. Они тоже выходили из Катерины. Она ещё успела подумать, как же так много всего поместилось в ней, такой маленькой и низкорослой.
— Но ведь это же сон, — ответила она себе.
Затем послышался лай собак. И прилетел отвратительный сладковатый запах. Это был запах мёртвых тел. Катерину стало выворачивать от самого её нутра. Волны спазмов налетали, и каждый раз она изрыгала то виселицы с повешенными «москалями», то зигующих человечков в пилотках со свастикой, то заживо горящих людей, вокруг которых весело скакали существа с кастрюлями на голове.
А потом из Катерины полилась кровь. Сначала она лилась только из Катерины. Но вскоре стала вытекать из окон многоэтажек. Кровь заливала улицы, фанерные памятники и мосты через Днепр.
Кровавая волна подхватила Катерину. Захлёбываясь, она понеслась туда, где был Игорчик и стояла деревянная церквушка. В какое-то мгновение сын был совсем близко. Казалось, ещё немного и Катерина выберется на его берег и спасётся.
Но Игорчик грустно покачал головой, словно говоря, что к нему ей нельзя.
В эту минуту Катерина открыла глаза в своей комнате на Троещине.
Она лежала, не раздевшись, в темноте. Внутри была пустота. Привычной тяжести не было совсем. Только звенящая лёгкость и дрожь.
Некоторое время Катерина смотрела в темноту. Затем включила свет и села. Рядом был её «святой уголок». Книжки, напечатанные на серой бумаге, лежали ровными стопками. Глаза гениального поэта смотрели подозрительно, будто хотели сказать:
— Может, и ты, Катерина, ворог?
Поджав свои сухие губы, Катерина медленно встала. Так она простояла довольно долго, глядя на рушники, обрамлявшие портрет Тараса, на кустики волос лысоватого Бандеры. Потом, вдруг резко наклонившись, Катерина стала быстро собирать книжки и портреты. Мазепу, Шухевича и других героев она скомкала вместе в один бесформенный ком. И, пошатываясь от слабости, понесла и всё бросила в ванну, накрыв портретом Тараса.
После этого Катерина ещё немного постояла, затем принесла из кухни спичечный коробок, несколько раз чиркнула спичкой и сваленный ворох подожгла.
Сначала огонь разгорался медленно. Катерина сосредоточенно смотрела, как сквозь картон и бумагу пробиваются маленькие язычки пламени. Потом огонь разгорелся, вырвался большим снопом искр, пыхнул жаром в лицо Катерине и неожиданно захватил сохнущее полотенце. Полотенце и ещё несколько вещей из белья загорелись. Но Катерина всё ещё смотрела безучастно.
Только когда огонь побежал по стене, Катерина попробовала пустить воду из душа и погасить его. Но у неё загорелось платье. Катерина заметалась. Потом загорелась её куртка, и волосы.
Из окна пятого этажа дома на Троещине валил чёрный дым. Многие соседи уехали на заработки в Польшу или Германию, и пожарных вызвали не сразу.
Когда Катерину привезли в больницу она ещё полчаса была жива. Боли она не чувствовала. И не слышала ничего. Потом сквозь влажную пелену, застилавшую глаза, она увидела Игорчика. Он стоял в открытых дверях палаты. Душа Катерины потянулась туда, где был сын.
— Мам, — ласково сказал Игорчик.
И впервые за долгие годы Катерина улыбнулась радостно и без страха. И вздохнула с облегчением.
* Украина! Украина!
Я пришла к твоему порогу,
Бедное сердце своего сына
Я кладу к твоим ногам.
Изменённый текст популярной в 80–90-х годах песни «Украина».