Умер Леша. Многие только когда увидели на могильном кресте табличку с датами жизни и полным именем, узнали, что он, оказывается, Алексей. И не просто Алексей, а Петрович. Для всех он был просто Лешей, Лешенькой, Алешей. И никогда – Алексеем Петровичем. Хотя было ему пятьдесят девять. Он алтарничал в одном из храмов на новых территориях. Я его помню с тех времен, когда это была еще Украина. Такой, знаете, тихий, неприметный, незаметный, как серая мышка. Никакой. Странно, что помню… С ним никто и не говорил особо, только, может, отцы в алтаре. Но этого мы не слышали. А так: «Леша, подай то», «Алеш, передай батюшке это». Он тихо шел, подавал и передавал. Вот и все общение. Никто не знал, откуда он пришел и когда. Где жил, с кем и кем работал. Он просто был. Всегда. И вот Леша умер. В гробу – с ликованием на лице.
Я узнала это от Гали – прихожанки того храма на новых территориях. Я сама чаще ходила там в другой, но там тоже бывала. И с Галей близко дружим. Еще с тех пор, как я вышла замуж, и у нас родилась там старшая дочка Варя. Потом был Крым, Донбасс, потом – СВО. Но это наших отношений на удивление не испортило (потому что со многими испортило), и мы так и продолжаем дружить. Хотя давно не виделись. И вот она позвонила мне и сказала, что Леша умер. Было слышно, что ей хочется плакать, но почему-то не плакалось. И она сама этому как будто удивлялась. Галя прислала мне фото Леши в гробу. И мне стало все понятно. Вы скажете, что я сошла с ума, но это было очень радостное, светлое фото. Торжество жизни. Он лежал и улыбался. Как живой. Нет, не «как», а живой! Кажется, еще секунда – и он откроет глаза, от которых уже ползли лучики счастливых морщинок. Таких, когда человек улыбается. И губы. У меня было стойкое ощущение, что Леша прилагал усилия, чтобы хотя бы просто улыбаться. А не рассмеяться – легко, радостно, светло. Как он на моей памяти никогда не делал.
– Я Лешу в этой жизни смеющимся никогда не видела, – как будто отвечала на мои мысли Галя. – Редко – с легкой улыбкой. А вот с таким ликованием на лице – только в гробу.
А Галя, в отличие от меня, не экзальтированна и не сентиментальна. Она не из нас, которые: «Ой, чудо! Чудо!» Она такая – твердо стоящая на земле, прагматичная украинская (теперь уже российская) дивчина. Даже в ее искренней вере есть что-то земное. Не рациональное, а именно земное. Но это сложно объяснить. Это просто чувствуется.
Вообще церковная жизнь в тех местах (а она там осталось такой, какой и была, как ты те территории не назови: российские, украинские) – очень интересная вещь. С каким-то своим особым ароматом. И сейчас подумала: именно на Украине же прямо сейчас гонения рождают настоящих мучеников и исповедников. Предателей, впрочем, тоже. Но тут и мы не сильно отстаем. В этом деле все наперегонки.
«Надеюсь, что вас всех переживу»
– И знаешь, Лен, с Лешиной смертью я, наконец, все поняла, – говорила мне Галя. – Ты же помнишь ту историю – про смену настоятеля? Я тебе рассказывала.
Помню, конечно. Это была не очень приятная история. Мы с Галей долго думали: касается ее или нет. Вдруг это кого-то соблазнит, но потом решили, что люди все равно всегда все видят. Даже нецерковные. И в нашем рассказе эти нехорошие нюансы как раз важны.
Тому храму на самом деле не везло, если можно так сказать. Один настоятель умер, другой, третий. Но это, правда, для истории неважно. Скажу только, что менялись они часто. И иногда причины этих смен были, правда, очень соблазнительны для мирян. Но жизнь есть жизнь. И люди везде – просто люди. Даже в Церкви. Со своими грехами и страстями. Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы мы были исключительно светом миру. Прихожанам там можно было только посочувствовать. В итоге остались самые стойкие. Или вредные. Галина, например. Она сама так о себе и говорит: вредная. И как-то даже заявила очередному настоятелю:
– Я до сих пор в этом храме только потому, что надеюсь, что Вас здесь переживу.
Так в итоге и получилось. Батюшку отправили в другое место, а Галя осталась. Но однажды, лет за восемь-десять до всех этих военных событий, там появился новый священник. Я его видела буквально пару раз, когда приезжала. Зашла просто из любопытства – посмотреть на него. И он мне очень понравился. Понравился он и прихожанам. Спокойный, теплый, неравнодушный. Настоящий батюшка, если батюшки бывают не настоящими. Ему как-то быстро удалось наладить со всеми добрые духовные отношения. И что немаловажно – его матушке тоже. И потекла нормальная приходская жизнь. Службы служились, люди, наконец, сплотились, храм отстраивался, потому что со всеми предыдущими катаклизмами его и до ума довести окончательно не могли. В плане здания. Появились благотворители, вернулись обратно те, кто разбежался по другим приходам. И зажили все, как говорится, долго и счастливо.
Чудовищная несправедливость
А не так давно батюшку вдруг перевели в другое место, а на этот приход поставили другого настоятеля. Этого я уже не видела, только слушала, что рассказывала Галина. Да и другие тоже. Был он суров, часто резок и достаточно властен. По крайней мере, не такой мягкий и теплый, как прошлый. И начал он строить приходскую жизнь так, как считал правильным. Из штата убрали несколько сотрудников, на их место поставили новых.
– Я все понимаю, новая метла по-новому метет, – возмущалась мне в трубку Галя, – но не так же. Ты можешь чистить штат, но как-то более мягко что ли. И кто был никем, тот стал всем. Подбегали: «Я, я, а можно я?» Становились на место старых, а потом и их уволили. И матушка предыдущая всегда с нами. Праздники, клирос, уборка – все вместе. А эта кивнет – и в сторону. Вроде как не ее полета мы птицы.
Но самым болезненным было, конечно, расставание со старым настоятелем: прощались не то что со слезами, а с плачем. И смещение с должности, и удаление из алтаря одного человека. Я его видела, но знала мало.
– Мало того, что он помогал в алтаре, на нем долгое время держалась вся хозяйственная часть, – объясняла мне Галина. – Он общался с благотворителями, он каждую копейку контролировал. На всё у него были сметы, то есть человек все делал на благо храма. И у него была мечта – выйти на пенсию и посвятить остатки жизни нашему приходу. А тут его отправляют из алтаря.
Самые активные прихожане вступились и за него, и, конечно, за смещенного настоятеля. Собирали подписи, писали разные петиции, потому что все это было какой-то чудовищной несправедливостью. Во главе протестного движения встала Галина. Чему я, честно говоря, нисколько не удивилась.
«Не лезьте, Господь знает, что делает!»
Были, правда, и другие реакции на происходящее. Кто-то, как я уже писала, спешил занять место впавших в немилость. А кто-то просто придерживался принципа: «Моя хата с краю». Похоже, Леша тоже был из этих последних, потому что он просто молчал. И продолжал прислуживать в алтаре. Кого-то из «протестантов» это возмутило, но никого не удивило.
– Ну, Леша и Леша. Как всегда тихий и серый, как мышка. Просто решил не отсвечивать, чтобы его тоже не отправили куда-нибудь подальше, – решили мы, – рассказывала мне Галя. – Так отнеслись – недобро. А еще мы не очень поняли позицию бывшего настоятеля. Мы же к нему ездили, на бунт подбивали. А он нам сказал: «Не лезьте! Не благословляю писать никакие письма! Господь знает, что делает. Посмотрите на Алешу. Он кроток и смирен сердцем. Он тих. Как служил в алтаре, так и служит». Но мы думали, что Леша просто смалодушничал. И наш бывший пастырь тоже. В общем, кончилось тем, что очередная половина прихода ушла. Петровна с Иосифовной, ты их помнишь, даже палками на отца N, нового настоятеля, постучали на прощанье: «Ноги нашей здесь не будет! Вот наш бывший нас уважал». «Наш бывший».
Кстати, некая часть ушла вообще по другой причине. Совершенно неожиданной. Не поверите – из-за нежелания получать российские паспорта. Нет, ничего такого. Эти люди очень ждали Россию, были рады ее приходу, несмотря на трудности переходного времени, просто они всегда были против чего-то по религиозным соображениям.
На моей памяти они то меняли храмы, потому что один батюшка безблагодатный, другой – модернист. То пытались вместе с отправленным в запрет за скандальность и по этой причине явно «благодатным» отцом умыкнуть антиминс, чтобы где-то там служить. То распространяли какие-то кассеты и диски с совершенно маразматическими пророчествами непонятно кого. То никем не понятые, но несломленные и гордые, сушили сухари, чтобы уйти куда-то в горы и, наконец, уже спасаться. Ну и вот теперь при всей любви к России не хотели получать российские паспорта, потому узрели на них какие-то зашифрованные знаки. В итоге они отправились искать поддержки у нового настоятеля этого храма (старый их духовные искания не оценил) и были отправлены им еще дальше, чем все те сотрудники, выметенные новой метлой.
Говорят, потом они даже ходили к местным властям – новым, российским. И те вроде как доходчиво им объяснили, что ничего в наших паспортах антихристианского не зашифровано. Скорее – наоборот. И даже позвонили отцу N, чтобы тот со своей стороны тоже аргументированно это донес. Ну он, как говорится, «догнал» и вообще аргументировал. Тех и след простыл. А Галина моя в очередной раз осталась.
«Никто не шу-шу»
Но вернемся к Леше. Наверное, у нас с моей подругой было все же немного предвзятое к нему отношение, потому что за несколько лет до всех этих событий он отказался быть крестным у Галиного сына. Просила она его об этом не из большой любви и симпатии. Ей нужно было срочно крестить мальчика, потому что она с ним, месячным, ложилась в больницу. Вот прямо завтра-послезавтра. А малыш был не крещен. Ждали положенных сорока дней. А тут срочная госпитализация. И кого обычно берут в крестные? Люди нецерковные – тех, с кем можно выпить и закусить. А церковные – тех, кто молится. И какой бы ни был, на наш взгляд, Леша чуднóй, он точно молился. Потому что – в алтаре.
И вот Галя мне потом жаловалась, что прибежала в храм, нашла Лешу:
– Будете нашим крестным?
– Нет! – сказал он тихо.
И дальше пошел.
Галя тогда чуть в обморок не упала:
– Что мы – такие прямо плохие, что ДАЖЕ Леша не хочет?
В итоге крестным у мальчика стал сам настоятель – тот, хороший, предыдущий, что вообще было прекрасно. Но на Алешу Галя обидку явно затаила. Хотя и отрицала это:
– Ну Леша и Леша. Что с него взять. Странный.
Но настоятель бывший, когда она на Лешу пожаловалась, его оправдывал, правда, тоже как-то странно:
– Ничего, Господь знает.
Что там Господь знает, было непонятно. И это нам с Галей вообще не нравилось. И тогда, со сменой настоятеля, Леша тоже вел себя странно и как-то неправильно. И вот он попал в больницу. За неделю до смерти. Он был очень плох. Хотя еще вчера-позавчера вроде как все было нормально.
– Его обследовали и выяснили, что у него четвертая стадия рака, – рассказывала мне Галина. – Понятно, что кто-то это знал и раньше: священники, какие-то родные его. Тут оказалось, что у него есть брат, и с его семьей Леша и живет. Но мы, приход в своей массе, ничего не знали. Хотя заболел он, оказывается, лет восемь назад. То в одном месте у него шишку вырезали, то в другом. Но это сейчас узнаётся. И это тоже очень странно. Храм – это такая история, ты сама знаешь. «Шу-шу-шу. Шу-шу-шу. А ты знаешь. А вы представляете». Тут вообще никто не «шу-шу».
Тихий ангел
У Леши была не просто четвертая стадия болезни. У него внутри абсолютно все было в метастазах. «От макушки до пяток», – как говорила мне Галина.
– Врачи еще спросили: «А когда он слег? Почему его раньше не было в больнице?» – рассказывала она. – А он не слег. Он не только ходил. Он до последнего дня был в алтаре. Они были в шоке. Это Божие благословение просто, что он не лежал. И чудо еще и в том, что у него не было болей. Это на похоронах уже сказала матушка бывшего нашего настоятеля. Она знала о Лешиной болезни. Мы еще подумали: «А может он терпел?» Но эти боли невозможно терпеть. Когда Леша уже попал в больницу, выяснилось, что этажом выше лежала наша прихожанка. Город у нас небольшой, сама знаешь, так что все в одной больнице оказываемся. Она узнала, что Леша там, и стала к нему бегать. И говорила, что вот тогда было очевидно, что ему очень плохо. На лице было страдание. И он не просто слег. У него отнялись руки, ноги. Он не мог говорить, глотать. Но она научилась Лешу понимать – по взгляду. Если он пристально смотрел на нее, значит – «нет». Если прикрывал глаза – «да».
За день до смерти Леше как будто бы стало лучше. Он был на подъеме, улучшилось сознание. Но так часто бывает. Как будто Господь по милости своей дает человеку попрощаться с этим миром и осознанно обратиться к Нему – Своему Творцу и Отцу. Кто-то надеется, что больной идет на поправку, но нет, это именно последний шанс от Бога подготовиться к Встрече. Так я думаю.
– А потом уже было очевидно, что Леша уже не здесь, – рассказывала Галина. – К нему в больницу несколько раз приходил наш новый настоятель храма. Это нормально для священника, это его служение, но мы с нашим бунтарским настроем отнеслись к его заботе, как к чему-то такому неожиданному. Хотя он и до этого и исповедовал, и причащал всех, крестил, отпевал – всё делал. Но мы для себя что-то решили и внутренне стояли на своем. Когда он пришел в последний день, уже было сложно понять – хочет ли человек причащаться. Это отец N потом сам рассказывал. Леша практически не мог исповедоваться. Не мог глотать. Это я уже говорила. Неясно, как причащать. Отец N начал молиться, и в течение получаса Лешино состояние улучшилось. Он смог проглотить большую частицу. И ушел – в мирном состоянии духа. Тихий ангел. Гораздо краше, чем при жизни. Не лицо, а лик. Ты же помнишь его лицо при жизни? А теперь его отпустило.
Помню. Мне всегда казалось, что он хмур. А если и улыбался, то как-то «полу». Но сейчас понимаю – не хмур он был, а сосредоточен. А вот та «полуулыбка» освещала его лицо каким-то удивительным светом. И «расплываться», как всем нам, ему было совсем не нужно.
«Все просто, но совсем не так»
– Для меня лично произошла полная перезагрузка. И в отношении Алексея (сейчас прямо хочется называть его так – святым именем), и в отношении того, что происходило в нашем храме, – признавалась Галина.
У нее, правда, произошла какая-то перезагрузка, потому что, наверное, впервые я видела (слышала) свою подругу такой глубоко задумчивой, серьезной. Сосредоточенной, как при жизни Леша.
– Знаешь, мне всегда нравилась фраза Альберта Эйнштейна: «Вы думаете, все так просто? Да, все просто. Но совсем не так», – говорила мне Галя. – Я ее употребляла направо и налево. Ну, ты знаешь. Ты меня сама еще одергивала: «Достала ты, Галка, со своим "все не так!"» Но только сейчас я поняла весь ее глубочайший смысл. В этой фразе – квинтэссенция бытия Божия, потому что все наши умозаключения, представления о том, как правильно и как неправильно, они к Божиему миру не имеют никакого отношения. Часто бывает, что ты у Бога что-то просишь, думаешь: будет так, так и так. А Господь управляет вообще не так. Мы всегда во всем не правы. Человек – ложь. Мы не можем просто построить логическую схему того, что должно быть на самом деле.
И эта ситуация с Алексеем и его смертью – для меня такое переосмысление моих поисков справедливости, например. Но ведь люди начинают искать справедливость, когда кончается любовь. Как говорят святые отцы: «Справедливость – в аду». У Бога – любовь. Если по справедливости, нас нужно всех поубивать, и всё. Но Он все решает по-Своему, настолько гениально, что нам и не снилось. Это всего вообще касается. А насчет нашей истории: смерть одного человека высветила столько всего, ты не представляешь.
Он был занят другим
Когда Леши на этой земле не стало, как будто начала приподниматься какая-то завеса. Отцы (и настоящий, и предыдущие) знали о его болезни и понимали, что эта его физическая немощь требует особых духовных сил.
– Выяснилось, что в алтаре ему не давали записки, чтобы он их читал, – говорила мне Галина. – Ему было велено молиться за себя. Это было его послушание. А мы тогда с Крещением моего ребенка, помнишь? Придурки: «Ой, Леша. Странный, хмурый». А он тогда уже болел и точно знал, что уйдет, когда ребенок будет маленьким. И что он никак не сможет ему в жизни назидательно и молитвенно помочь. И не стал на себя брать этот крест, который оставил бы на полпути. И с тем конфликтом в нашем храме. Леша не «не отсвечивал», не малодушничал. Он был очень занят другим. У него было важное дело, которое отнимало все его силы. Он готовился к встрече с Богом. Тихо, незаметно для нас, как и жил, но упорно. Я потом еще думала, что Христос – Он же Свете Тихий. Ключевое слово – тихий. Кто Христов, тот тих и прост. Как Леша. Нынешний настоятель во время проповеди так и сказал: «Алексей тихо готовился».
А то, чем занимались мы с этим нашим бунтом и ропотом – это не только ерунда. Это такое разрушение себя и мира вокруг себя. Помнишь, ты мне прислала интервью наместника Оптиной, отца Иосифа? Он там говорил: «Ропотник убивает вокруг себя всё». Так и мы. И в свете Лешиной смерти – это такое убивание драгоценного времени, которое нам Господь даровал для того, чтобы мы подготовились к встрече с Ним. Нет, конечно, есть ситуации, когда надо подняться, встать на защиту слабого. Но без злобы и разрушения себя и всего вокруг. А у нас это было именно так, сейчас я точно знаю. А Леша готовился. И у него не было времени на всю эту нашу возню. Но сейчас я уверена, что он еще и молился, чтобы Господь все управил. Несмотря на то, что его благословили молиться за себя. И знаешь, что еще? Когда за неделю до смерти Алеши мне сказали, что его забрали в больницу и что он очень плох, у меня прямо вырвалось: «Господь призывает к Себе!» Шоры спали.
Ушла эпоха
Потом были похороны. Мне звонили и другие люди, не только Галя, рассказывали, как это было. А было удивительно. Пришли проститься с Лешей не только те, кто остался в храме при новом настоятеле, но и те, кто откололся. И сейчас, и давно. Даже та группа «с шифром на российских паспортах». Но еще поразительней было, что пришла семья, которая демонстративно покинула приход после начала военных событий. Мол: «Как Бог такое допустил?» Для меня это стало тогда шоком. Но Алексей «позвал» и их.
– Знаешь, есть такие люди: совершенно незаметные, пока живые. Есть и есть. Ну и ладно. А вот когда они уходят, становится понятна вся их значимость. Их «огромность», – говорила мне Галина. – Так и Алексей. С ним ушла эпоха. Менялись настоятели, а он был. Много-много лет. Такой теплый, такой родной. Хоть и тихий, и молчаливый. И этот наш тихий незаметный Леша собрал всех. Храм был битком. Мы смотрели друг на друга и глазам не верили. Мы опять все вместе. Без дрязг, без выяснений, без бунтов. С тихой радостью на сердце. Даже Петровна наша с Иосифовной – наши скандальные приковыляли, которые палками стучали на отца N. Он, кстати, был им рад. И почти все причащались. Как будто хотели быть в этот день вместе с Лешей с Богом.
Галя рассказывала мне все это и как будто сама себя стеснялась. Такой философский настрой опять же не в ее стиле. В ее – тот самый громкий бунт. Но было видно, что эта история зацепила в ней что-то очень глубокое.
Она рассказывала мне, что отец N не просто совершил чин отпевания, а отслужил заупокойную Литургию. На нашей с Галей памяти такое было один раз, двадцать лет назад, когда умер тот старенький настоятель. Уходили значимые для прихода люди, но было только отпевание. Хотя и это нельзя приуменьшать. Провожали искренне, с искренней молитвой. Но заупокойную Литургию за много лет служили, только когда ушел незаметный Леша.
«Смертию смерть поправ»
– Вот такой чести удостоился наш Алеша, – продолжала Галя. – И мы потом между собой говорили. Мы все очень благодарны отцу N за то уважение, которое он проявил к его уходу. И были еще батюшки из других храмов. Сейчас думаю: это даже уходом нельзя назвать. Невозможно о нем сказать «был» и невозможно о нем скорбеть. Слезы есть, а горя нет. Во время службы, а потом – отпевания, не было печали, не было сожаления. Была пасхальная радость. Просто потому, что человек пошел домой. Почти десять лет он готовился, и вот, наконец, этот день настал. Мы не прощались, мы провожали домой. Пели: «Христос воскресе!», «Воскресение Христово видевше». «Смертью смерть поправ» – буквально орал весь храм. Это было такое единение, ты не представляешь. Когда подходят прощаться, обычно говорят: «Господи, упокой». А у меня как-то само вырвалось: «Алешенька, до свидания». А у него на лице был то неземной покой, то великая радость. Ну, ты видела на фотографии.
Что еще было? На службу приехала бывшая жена Алексея. Оказалось, что он когда-то был женат. Но никто не знал. Они давно в разводе. Говорили, что она сначала не хотела ехать, она живет далеко, в другом городе. Но отец N уговорил и даже оплатил дорогу.
– В общем, всем показал, кто тут христиане, – вздыхала Галя. – Поставил ей стульчик, и она всю службу, а потом – отпевание, рыдала у гроба. Единственная, наверное, кто плакал тогда. Что там у них было? А кто знает. Но вот я все думаю. У нас, русских баб, есть такая черта.
На словосочетании «русская баба» я почему-то улыбнулась. С родней-то во Львове! Почти всей. Правда, эта родня ее уже сто раз прокляла. Но тут не до улыбок.
– Есть у нас такая черта. Пилить мужика, жизнь ему отравлять, ругать на чем свет стоит, а как помрет, рыдать крокодильими слезами: «На кого ж ты меня покинул?» Я не говорю, что у Леши с супругой было так. Просто подумалось.
«Уважьте Алексея»
Отец-настоятель сделал поминальную трапезу. И всех, кто пришел, приглашал:
– Зайдите, уважьте Алексея.
Но народа было столько, что людям приходилось меняться за столами. А еще оказалось, что помимо храмового угощения, много принесли прихожанки. Делали дома, с большой любовью. Я даже представляю, что это было. Что-что, а готовить хозяйки в тех местах всегда умели и умеют. Не буду перечислять, потому что рискую далеко уйти от темы. Главное, что это все было от души. Именно, чтобы «уважить Алексея». Но, как потом говорили, никто так не думал: «Уважить Лешу». О нем никто никогда так не думал, я уже писала. Просто так легло на сердце.
– А еще, представляешь, что было… Наша двадцатка единым духом вызвалась читать сорок дней Псалтирь. Обычно, когда кто-то уходит, всегда ищем: «А вы не можете? А вы не могли бы?» А тут все стеной встали. Христос воскресе! Вот и все, что можно сказать.
В тот день, когда провожали Лешу, была и матушка нового настоятеля. Впервые она не просто пришла на службу и быстро ушла, а посидела со всеми за столом.
– И знаешь, Господь как будто приподнимал завесу, – говорила мне Галина. – Оказалось, что у батюшки – больной лежачий дед. Очень тяжелый. Одного оставить почти нельзя. И вот матушка все время с ним, как прикованная. А мы: «Гордая». Потом оказалось, она еще и соседскую бабушку «окучивает», помогает родным. Умеет же с лежачими. Н-да. «Все просто, но совсем не так».
Это делал Господь
Прошло немного времени. И открылось еще кое-то. Насчет того человека, которого новый настоятель удалил из алтаря. Это открытие было очень болезненное для многих, потому что все на том приходе считали этого человека родным. И сейчас считают. От этого еще больнее…
Он ушел из своей многодетной семьи. К другой женщине. Копаться не буду, судить тоже. Никто из нас не знает, что с нами будет завтра. Но, правда, больно. И, к сожалению, это в нашей среде не единичный случай. Не получается у нас быть только светом миру. Иногда даже у самых «светочей». Ушел уже после удаления из алтаря. А узнали об этом еще позже, через некоторое время после прощания с Алешей. И никакого отношения одно к другому не имело. Но все равно как будто это все было звеньями какой-то одной цепи.
– Как будто Господь так и продолжал приподнимать завесу, – делилась со мной Галина. – Как будто говорил: «Аз есмь, Аз воздам. Вы понятия не имеете, почему Я делаю то или это. Но Я знаю. Поэтому не лезьте». Хороший человек совершает грех, за который его надо удалить из алтаря. Непогрешимость в одном, увы, не гарантирует непогрешимости в другом. Да, он его совершает потом.
Но Бог-то все понимал. Он же видел устроение души, понимал, как и что.
А мы-то его знаем только с положительной стороны. И такие: «Аааа! Как так можно, он тут жизнь положил!!! Где справедливость?! Но Господь убирает его от престола, потому что так надо. Для него же надо, для этого человека. Не настоятель – Господь. Вылечить, поставить на место, смирить. Вот так все просто. И сложно. И как будто Он дает нам уроки: «Не надо осуждать священников! Не надо вообще никого осуждать! Бог ведает». Это как бывший наш настоятель насчет Алеши: «Господь знает».
Галя молчит, думает. Я тоже. Как-то слишком много пищи для размышлений дала одна смерть незаметного человека.
– Но что абсолютно точно, так это истина «спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся», – заговорила опять моя подруга. – И на Леше она просто воссияла во всей своей красе. А еще – как же Господь все может обнажить! Но я всегда говорила: «Вы думаете, что все так просто? Все просто, но совсем не так».