Из воспоминаний Николая Васильевича Берга
Может быть, не всем известно, что Владимир Иванович Даль был самым отчаянным спиритом. Состоя управляющим удельной конторой в Нижнем Новгороде, в начале 1850-х годов, он собрал около себя кружок спиритов из разных, более или менее образованных лиц города и делал вместе с ними спиритические опыты чуть ли не всякий вечер, в течение нескольких лет сряду.
По выходе в отставку, между 1858 и 1860 годами, он приезжал по какому-то делу в Оренбург и во все время пребывания там (около недели) ходил ежедневно к жившему тогда в этом городе известному ориенталисту Василию Васильевичу Григорьеву - и рассказал ему, между прочим, наиболее любопытные опыты свои с нижегородскими спиритами.
Вот что уцелело в памяти Василя Васильевича из этих рассказов.
Даль и его приятели-спириты в Нижнем Новгороде увлеклись своими опытами до того, что учредили "род канцелярии, которая вела протоколы всем заседаниям" и делала "всякого рода справки, когда это было нужно".
Опыты производились при посредстве одной маленькой девочки мещанского происхождения, очень плохо образованной и неразвитой.
Обыкновенно раздавались стуки в столе, около которого спириты сидели. По условной азбуке начинали разговор со стучавшей силою. Спрашивали прежде всего: Кто ты? Стучавший отвечал, положим: Я дух такого-то пензенского помещика, жившего тогда-то, в какой-то местности, умершего тогда-то, имевшего таких и таких родственников.
"Канцелярия" составляла этому "точный протокол и наводила справку", был ли действительно такой помещик в известной местности Пензенской губернии, с тою обстановкой, которую дух сообщил.
Большей частью ответов не получалось. Но получаемые изредка ответы бывали всегда "впопад", т. е. действительно оказывалось, что названный "стучавшей силой" человек жил в тех условиях, какие передавались при опытах якобы его духом.
Однажды стучавший на вопрос: Кто он? ответил, что, - "он дух маркоманского князя Маробода, который в царствование императора Тиберия воспитывался в Риме и потом, воротясь в отечество, устроил пышный двор, наподобие римского, и покорил разные соседние племена германского происхождения.
Затем он царствовал под именем царя Свевского, имея резиденцией город, названный в честь его Маробудум (здесь территория современной Чехии). В 19 году по Р. X. готский князь Катвальд напал на Маробода, овладел его резиденцией и заставил его бежать к римлянам. Император Тиберий назначил ему местопребывание город Равенну, где Маробод прожил еще 18 лет".
Никто из участвовавших в опыте нижегородцев, равно и сам Даль, не имел ни малейшего понятия о Марободе. Еще менее могла знать о нем и о подробностях его жизни безграмотная мещанская девочка, служившая медиумом.
"Канцелярия" не могла тут, конечно же, сделать никаких обычных справок, т. е. написать письмо в такую или другую губернию или область. Навели справки, - "в Истории" оказалось все, что говорил дух Маробода, - верным.
Как-то раз "стучавшая сила" на вопрос, - кто стучит, - дал ответ - "Дух Жуковского". Даль сказал ему: "Если ты действительно дух Жуковского, расскажи что-нибудь такое, что звали только мы, - я и Жуковский".
"Хорошо, - отвечал дух. В проезд государя наследника (Александр Николаевич), через Оренбург в 1837 году, мы с тобой встретились в первый раз.
Ты, еще "молодой и горячий мечтатель", принес мне тетрадь стихов и спрашивал моего мнения "годятся ли они на что-нибудь и есть ли в тебе настоящий поэтический талант?". Я, пробежав тетрадку, сказал тебе, что "поэтом тебе не быть, брось, лучше всего, стихи и берись за прозу!".
Этот случай в самом деле был с Далем. Выслушав "горькое для него замечание Жуковского", он ушел домой как ошеломленный и никому об этом не рассказывал.
Было еще такое происшествие при спиритических опытах нижегородцев: от "стучавшей силы" потребовали существенного "доказательства" того, что она есть в самом деле "нечто", что "в самом деле - сила, чей-то дух", а не какие-либо неопределенные, ничего незначащие звуки.
"Сила" ответила: "Откройте ящик в столе, посмотрите, что там лежит, и опять закройте". Открыли ящик, в нем ничего не было и снова закрыли. "Откройте ящик теперь", сказал "стучавший дух". Открыли - в ящике явились янтарные четки.
По розыску затем в доме, где производились опыты, оказалось, что эти четки принадлежат даме, жившей несколькими этажами выше, и у которой в тот день они вдруг пропали. |
"Словарь" Даля, по рассказам В. В. Григорьева, - обязан был, до некоторой степени, своим происхождением "постукивающим духам"; автор "Словаря" везде производил спиритические опыты, где бы ни находился.
Однажды, при поездке в башкирские степи из Оренбурга, он спросил у стучавшего духа: - Сколько ему осталось жить? 8 лет, - отвечал дух.
Веря в "непреложность ответа", Даль сейчас же сообразил, может ли он в такое непродолжительное время привести в исполнение все задачи, которые он себе задал. Оказалось - невозможным. Даль выбрал самое важное, - "Словарь" и привел его к окончанию.
Ко всему рассказанному можно прибавить слышанное мной о спиритических опытах известного в Москве Павла Войновича Нащокина, производившихся у него в доме, в эпоху "общего верчения столов".
Зайдя к нему однажды летом в 1854 году, когда он жил на Плющихе и лежал больной в постели (и выходит уже при смерти (ред.)), я услышал от него следующее:
"У меня собиралось большое общество чуть не всякий день, в течение зимы 1853 и начала 1854 годов. Мы беседовали с духами посредством столиков и тарелок, с укрепленными в них карандашами.
Вначале писалось как-то неясно, буквами, разбросанными по всему листу без всякого порядка, то очень крупными, то мелкими. Надо было иметь особую привычку, чтобы читать написанное. Не все могли это делать. Но потом стало писаться строками, ясно и разборчиво для всякого.
Мы исписали горы бумаги. На вопрос: "Кто пишет?", - ответ обыкновенно бывал - "дух такого-то", большей частью наших умерших знакомых, известных в обществе. Довольно часто писали Пушкин, Брюллов и другие близкие мне литераторы и артисты.
Однажды, на Страстной неделе Великого поста (1854), мы спросили у Пушкина, "не может ли он нам явиться, мелькнуть хоть тенью?". Он отвечал, - могу! Соберитесь также завтра, в четверг, - и я приду!
Мы оповестили всех знакомых. Можете себе представить, что это было за сборище! Небольшая наша зала "захлебнулась гостями"; в других комнатах сидели и стояли знакомые и полузнакомые нам лица и ждали Пушкина!
Все были бледны. Ничего, однако, не случилось. Никто не пришел. Опротивело мне это праздное препровождение времени. Когда гости разъехались, я услышал звон колокола, призывавшего к заутрени, оделся и пошел в церковь.
Улица была пуста и только двигался мне навстречу, по тротуару, какой-то мужичок в нагольном полушубке, по видимому пьяненький, и сильно толкнул меня влево. Я остановился и посмотрел на него. Он также остановился и посмотрел. Что-то очень знакомое было в чертах его лица. Потом мы пошли каждый в свою сторону.
Отстояв заутреню и слезно молясь перед плащаницей, я дал себе слово, по возвращении домой, сжечь всё написанное духами и прекратить дальнейшие греховодные сборища. Пришел и сказал об этом жене, присовокупив, что "это непреложная моя воля; что она может вертеть столы и разговаривать с духами в других домах, где угодно, но у себя я не позволю".
Жена отвечала мне, что "охотно покоряется моему решению и сама считает такое препровождение времени праздным и нехристианским, только просит и умоляет меня положить предел беседам с духами не сегодня - в пятницу, - а завтра, - в субботу; затем вместе идти к заутрени в Светлое воскресенье, помолиться и пригласить священника отслужить на дому у нас молебен и затем сжечь все бумаги".
А в пятницу все-таки собраться и писать в последний раз, так как гости уже приглашены и расстроить этот вечер трудно: пришлось бы писать сотню писем и записок. Я согласился, сказав только, чтобы это был действительно последний раз.
Собрались вечером и стали писать. Первый спрошенный дух "Кто пишет?", отвечал, - Пушкин! Отчего же ты вчера не пришёл? - спросили мы его. Вы были очень напуганы, - сказал дух Пушкина, - но я толкнул Нащокина на тротуаре, когда он шел к заутрени, и посмотрел ему прямо в глаза: вольно же ему было меня не узнать!
В субботу, на Страстной, произошло сожжение всего написанного. Нащокин уверял меня, что сделал это честно - не оставил ни единого листка. Сжег даже стихи, написанные духом Пушкина, и рисунок "итальянского бандита на скале", набросанный духом Брюллова. Потом служили в доме молебен".
"Когда я просил дух Брюллова начертить мне портрет сатаны (добавил Нащокин в заключение рассказа), явились на бумаге слова: "велик, велик, велик" - крупно, во весь лист. И точно, батюшка, велик! Я вас уверяю, что если б я захотел, они бы натаскали мне сюда мешки солитеров (здесь крупный бриллиант; спасибо Виктор Аксютин), вот сюда, к кровати (и он показал рукою на пол).
Я бедный, очень бедный человек, но я не возьму греха на душу с ними знаться, ничего мне от них не нужно!".